Девять - Анатолий Андреев

Роман – модель атома.

Роман – модель ДНК.

Роман – модель сознания.

Роман – модель Вселенной.

Чем не информационный пир горой!

А еще по каким причинам, а еще почему?

Тем, кто дочитал роман до этой строчки, кто, видимо, также принадлежит к породе заколдованных, а иначе сказать, приговоренных добираться до сути вещей, им, этим странным людям, надеюсь, мало-помалу становится понятно, что вовремя и с тонким умыслом ввинченное «почему» может превращаться в форму идиотизма.

Иногда лучше оставлять вопрос без ответа.

Так понятнее.

Рядом гудел Веня. Он требовал водки. Говорил, что картина называется «Время», автор неизвестен (подпись искусно замазана, завуалирована под облачко космического тумана). Как живопись это не ахти (знакомый художник просветил); а вот как элемент интерьера, как философски нагруженная иконка, вполне может подойти для моего кабинета, где витает эвристическая энергетика. Последний писк моды. Тем более для такого умища, как у меня.

Моё состояние Алиса объяснила гостям переутомлением: накануне я много работал над монографией под кодовым названием «Ad astra». А картину мы с благодарностью принимаем.

Обычный мир, не меняя своих параметров, окружал и обволакивал меня. Однако проникшее в меня новое знание уже не отпускало, напоминало о себе неприятной тяжестью и тем самым пыталось управлять моим существом. Агрессивная природа нового знания не вызывала сомнений.

Конечно, памятник я заслуживал не за это. Тогда ещё я не помышлял ни о каком памятнике. Но без этого кратковременного улёта (вещего сна?) сама идея памятника даже не родилась бы. Я нажил себе беду, как в сказке, каким-то неосторожным движением души, и теперь мне предстояло избавиться от кощеевых чар.

Или, о чем сказки с обреченно счастливым концом предпочитают умалчивать, так и остаться навсегда заколдованным.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.

7

Потому что мне не понравилась его улыбка.

Не понравилась – и все тут. Гадкая. До ушей. Больших. Наполовину закрытых волосами. Грязными. Которые он то и дело взрыхлял тонкими пальцами. С траурной каймой под ногтями.

Тьфу три раза – не моя зараза…

Этот итальянец, подозрительно напоминавший цыгана, считал себя Астрологом. Это был лучший в мире предсказатель. Он с пугающей точностью и простотой предрекал катастрофы, аварии, цунами, казалось, насквозь видел человека.

Веня выписал его из Венеции.

Он беспрестанно лопотал, как мне казалось, на ломаном итальянском. Любое свое действие он сопровождал нескончаемым комментарием.

Само по себе лопотание могло бы выглядеть и смешным; но когда под это словесное журчание он угадывал все подряд, звуковая аранжировка становилась неотъемлемой частью ритуала – слегка нагоняла священный трепет.

Астролог указал на сосну, на которой недавно болтался Аспирин; он указал на его могилу; угадал, в каком укромном уголку располагается кладбище Марсиков; подробно описал венечкино прошлое (чем, собственно, и завоевал расположение Босса); где надо – преклонил колени, поджал хвост, а где и напустил пафосу.

– Знакомься, – сказал мне Веня, представляя вещуна из Венеции. – Астролог.

– А это Платон, – небрежный жест в мою сторону.

Астролог протянул мне руку и, видя, что я не спешу его приветствовать, дал волю языку, всячески помогая себе жестикуляцией. Рукам и пальцам нашлась работа. Глаза его при этом, маленькие белые блюдца с маслинами посередине, вращались не переставая.

– Ты не рад знакомству? – спросил Веня под ломано-итальянский аккомпанемент.

– Не рад.

– Почему?

– Потому что мне не нравится его улыбка.

– А что, собственно, не так?

– Прорицатель и при этом плохой человек – это гремучая смесь. Агент черных сил.

– Да ладно. Забавный малый. Живчик.

Было ясно, что Вене важен сам факт контакта этого «живчика» со мной, объектом и носителем информации; и чем дольше Астролог пребывает в моем обществе, тем больше у него шансов выведать обо мне то, что интересует Барона.

Видимо, Веня всерьез принимался за меня.

– Но, но, но, – между тем заверещал иностранец на повышенных тонах.

– В чем проблема? – спросил Веня так, будто он всю жизнь думал и говорил исключительно по-итальянски.

– Это не он, это не он! – подытожил Астролог по-русски с явным румынским акцентом.

– Уверен?

– Конечно, о, конечно! Абсолютно!

Никто не спешил мне ничего объяснять, а я считал ниже своего достоинства требовать объяснений у столь сомнительной публики, которая нагло мною интересовалась.

– Все хорошо, все хорошо! – сделал ладошкой жест одобрения и одновременно отстранения забавный малый, улыбаясь мне.

– Да пошел ты, – сказал я.

Веня потерял ко мне всякий интерес.

Так я познакомился с Астрологом.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.

8

Осень. Вечер. Прохладно.

На глазах созревает, наливается спелым золотым цветом полная луна. Она в дымке – то ли прячется от любопытных взоров (которые сама же и притягивает), принимая очертания светлого облака, то ли кокетничает, размашисто прикрываясь белой газовой косыночкой.

Так или иначе, полная луна становится символом муторной мути, царящей в жизни вообще и на душе отдельно взятого меня.

Кажется, пора объяснить кое-что из того, что я сам пока ещё понимаю.

В девятисекундном ролике (я о своём роковом обмороке) я прожил целую жизнь, и я отношусь к ней как к реальной жизни, которая по каким-то причинам пока ещё не состоялась. Или состоялась, промелькнув двадцать пятым кадром в сознании всех её участников, – поди докажи.

Так или иначе, у меня нет сомнений в её подлинности и реальности. Она либо была, либо будет, либо уже начинается. И на Алису, и на Веню, и на Венеру, и на себя я смотрю как на людей, с которыми прожил (проживаю?) ту самую невероятную жизнь.

И это не мешает мне воспринимать их живыми здесь и сейчас.

Что-нибудь понятно?

Итак, вот что я узнал о них «там» (как назвать то место, некий смысловой центр, Виртуальный Институт Вероятностей, которого нет на известных людям картах и где сосредоточены – кишмя кишат! – реальные варианты судьбоносных поворотов событий, что случаются в жёсткой причинно-следственной сцепке лишь однажды, превращаясь в окаменевшую историю, которая, по наивному убеждению жителей Земли, не знает сослагательного наклонения (слишком часто остроумное, но неглубокое замечание, брошенное мимоходом, становится убеждением миллионов)?) – узнал то, что они сами о себе, возможно, не знают и не узнают никогда.

Сослагательное наклонение – мать реальности.

Действие предлагаемого повествования происходит в Беларуси, в лесах под Вилейкой, рядом с огромным Вилейским водохранилищем, искусственным озером, тянущимся в длину на 9 километров (кто не знает это место? его знают все). Это абсолютно точно, только не спрашивайте, почему именно там. Я расскажу о многих вещах и явлениях, разумно объяснить происхождение которых я не в состоянии.

Но это не значит, что их не было!

Они были – вот в чем проблема. Это даже не проблема – это вызов разуму человеческому.

Буквально в дебрях лесов, в котловане, идеально круглом, словно полная луна, напоминающим кратер или вмятину от огромного пушечного ядра (от той же Луны, например), построен огромный Центр цивилизации (Це-це), практически городок, с имением Вени посередине (здание главной усадьбы исполнено в полузабытом стиле конструктивизма: напоминает летающую тарелку – так сказать, круг в круге, Центр в Центре) – по документам дурацки именуемое Дворец Натуры (про себя я называю этот бедлам Диктатура Натуры). ДээН. Официальное название – ДН «Планета Плутон». Здесь бывает достаточно много гостей, которых доставляют исключительно по воздуху, на частных самолётах (рядом с Центром – сверхсовременный аэродром), так что дороги сюда по суше они не знают.

Чаще всего, это бывают нужные и весьма важные люди, которые прилетают по делам; однако почти всегда они становятся участниками экспериментов, о которых даже не догадываются. Каких экспериментов?

Если бы я в точности знал об этом, то меня в лучшем случае ждала бы участь невыездного Васи Сахара (от которого – печальным облаком воспоминаний – осталось несколько забавных легенд). В кругах здешней властной элиты я считаюсь человеком малоосведомлённым, с ушами погружённым, как и положено замороченному гению, в свой сегмент деятельности, и, конечно, неспособным на подвиг элементарной систематизации – объять необъятное, охватить взором все структурные ячейки ДН (где, на взгляд постороннего, царит весёлый нестрашный хаос), представить себе Центр как целостный организм, работа которого подчинена определённой, тщательно законспирированной цели. Я считаюсь человеком не опасным, беззлобным, неамбициозным, который по капризу и слабости Босса незаслуженно занимает отчасти привилегированное положение, – чем-то вроде Марсика, только моя разновидность – сладкоговорящий кот-баюн. За глаза меня презрительно называют «Кот Платон». Меня побаиваются за то, что я пользуюсь уважением Барона, и не уважают за то, что я не стремлюсь использовать ниспосланный мне дар богов, то есть, своё влияние на него, в полной мере. Моё сомнительное бескорыстие раздражает, и, несмотря на то, что я не участвую в борьбе за власть, не лезу в дела, от меня рады были бы избавиться в любой момент – как от фактора риска. Положение моё сильным мирка сего представляется неустойчивым, и я, парадоксально наделённый статусом неприкосновенного, словно любимый шут, вызываю снисходительные улыбки, которые дурак должен принимать за доброжелательность.