Девять - Анатолий Андреев

(Кстати сказать, лучше всего я помню сны, которые видел во сне, если вы понимаете, о чём я. И сны во сне были убедительнейшим (хотя и пугающим!) доказательством того, что сон был больше, чем сон. Ведь то, что я видел, имело отношение к моей прошлой, вполне реальной, жизни. Уж я-то это знал. Мои сны во сне и были нитью, связывающей меня с реальностью.)

Темнота.

Я появился на свет из тела женщины.

Конечно, я испытывал к женщине бесконечное благоговение (она ведь создала меня из себя, поэтому всегда присутствовала во мне) – и вместе с тем неукротимое раздражение: зачем ты сотворила меня, если не знаешь, с какой целью ты сделала это?

Главной загадкой моей жизни был не Веня, отнюдь не Веня; главной загадкой моей жизни была женщина: женщина во мне, женщина в Вене, женщина в мире вокруг меня. Женщина стала ключом к мужчине. В том числе – ко мне.

Возможно, поэтому я воспринимал темноту как непременный атрибут женской сути. Это было что-то вроде запаха женщины или женской ауры. Темнота была для меня женским качеством.

Возможно, поэтому темнота рождала сюжеты, которые, кажется, не были воплощены в моей жизни, однако они могли быть с лёгкостью реализованы в любой момент; измени обстоятельства – и мои сюжеты из снов сразу же станут явью, а сама жизнь превратится лишь в потенциальную возможность – вытеснится в сон.

Вот почему мои сны не были жизнью, но они были частью реальности. После моих снов я уже иначе смотрел на Алису. Я постигал её всё полнее и полнее.

То, что я изложил сейчас, – это, кстати, медитация из сна. Именно медитация, сырьё для мыслей, вылепленных чуткими ладонями чувств. И я ходил по земле, наполненный снами, и сны были частью меня.

На этот раз я увидел историю, которая, если бы она случилась, случилась бы именно так, как я увидел это во сне: в этом нет никакого сомнения.

Темнота.

Из ниоткуда появляется ослепительно сияющая точка. Она кишит какими-то информационными микробами, которые размножаются в ужасающих космических масштабах. Я вдруг увидел, как некий молодой человек отделился от точки и подиумной походкой направился к моей Алисе – чтобы сделать ей предложение.

Вот вам портретик акварелью этого парня, если угодно. Облик с обложек глянцевых гламурных журналов – грязноватая поросль на впалых щеках любителя гашиша, женский разрез глаз, короткие курчавые волосы. Что-то восточное в лице: обтянутые кожей скулы? Глаза? Арабская смугловатая желтизна? Среднестатистическое нечто, профессионально сосредоточенное на том, чтобы излучать сексуальную привлекательность, транслировать мнимую раскрепощённость (такие могут носить майку с надписью «секс-инструктор», или ещё какую-нибудь пошлятину в этом роде) – нечто, разбрасывающееся предложениями руки и сердца направо-налево от неуверенности в себе, и эта его неуверенность вдруг придаёт уверенности моей Алисе. Это видно по её глазам. По интонации, которую я не слышу, но чувствую.

Почему она разговаривает с ним? Почему так легко даёт свой телефон?

Мне становится горько и больно. Ей плохо со мной? От отчаяния?

Вдруг меня осеняет (и я знаю, что прав): она всё ещё держит меня как запасной вариант (не вполне отдавая себе в этом отчёт). Развелась с мужем ради меня, заразила меня своей уверенностью – и тут такая картина. Я словно заглянул в щёлку и разглядел то, чего сама Алиса о себе ещё не знает.

Я в шоке. Мне становится по-настоящему интересно.

Я проснулся с уверенностью, что во мне пробудились способности экстрасенса. Мне удалось не мешать себе в напряжённом деле раскрепощения. Причём эта уверенность настигла меня ещё во сне, перед самым пробуждением. И не в виде внятного информационного послания – получил конверт с голубиной почтой, вскрыл, прочитал, усвоил, – а в форме неизвестно как обретённого ощущения. Поэтому когда я открыл глаза, я уже ни в чём не сомневался.

Сны не обманывали: это было аксиомой, сомневаться в которой было глупой тратой времени и сил.

Кстати: сны не только начинались темнотой, но и заканчивались ею.

Темнота.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.

5

А где же в это время была моя гордость?

При мне. Как и моя слабость…

Вот со слабости все и началось. Я приревновал Алису к её бывшему мужу.

Это было настолько глупо, настолько не в моём характере, что я до сих пор с трудом верю в реальность произошедшего.

Однажды я пришел домой, то есть в покой 117 Отеля «Плутон», раньше обычного. Алисы почему-то не было дома. Это не то чтобы взволновало меня; мне даже в голову не пришло увидеть в этом хоть что-либо настораживающее. Вернулся раньше Алисы: что в этом удивительного?

На следующий день картина повторилась: я возвращаюсь – Алисы нет.

– Где ты была? И вчера, и сегодня… – спросил я со смехом.

– А, заметил моё отсутствие… – улыбнулась Алиса.

– Так где же ты пропадала?

– Можно, это будет моей маленькой тайной? Ничего серьёзного, но мне бы не хотелось об этом говорить. Тем более, что это касается не только меня.

– Ладно, – сказал я. – Черешни хочешь?

Я был в Минске и привёз целое ведро спелой крымской черешни.

– Хочу. От неё полнеют, в ней много глюкозы, но я всё равно хочу.

– А почему бы тебе не располнеть? – невинно поинтересовался я.

– Перестань, – пресекла Алиса мои как бы шутливые поползновения. У нас не было детей, хотя, казалось, были все возможности их иметь. К нашим услугам была солидная медицинская поддержка. Алиса делала сложные обследования, но мне пока ничего об этом не говорила. «Пока не время». Я знал, что она очень переживает по этому поводу. Сам я тоже хотел иметь детей с Алисой.

Я поставил перед ней миску мытых ягод – крепких, словно отполированных, ядрышек.

– Веня попросил тебя зайти к нему.

– Барон? – удивился я. – Когда?

Обычно с такой просьбой звонил мне либо он сам, ибо его секретарша, молоденькая японка Ёсико, которой были знакомы, казалось, только эмоции робота, «озабоченного» исключительно работой. Она включала и выключала улыбку, никогда не повышала тона, носила строгие деловые костюмы и следила за секундами. Общение с ней не предполагало ничего личного. Боюсь, даже сам Маркиз и не пытался разглядеть в ней женщину.

– Завтра утром. К девяти.

– Завтра?

Здесь я удивился ещё больше. Барон не выносил моего общества в больших дозах. Мы встречались не чаще трёх раз в месяц.

– А где ты его видела?

– Была у него в апартаментах, – коротко ответила Алиса.

– У Венеры?

Алиса сделала знак рукой (ладонь резко отталкивает от себя воздух и ставит невидимый заслон): больше не хочу об этом говорить. Отношения двух сестёр – это как раз та область, в которой и я хотел знать далеко не всё.

К девяти – значит, без одной секунды девять.

Я вступаю в приёмную. Никого нет. Через секунду загорается большое зеленоватое табло: «Войдите» (на русском и английском).

Я, давно привыкший ничему не удивляться и уж тем более не проявлять чудеса тактичности (это всегда вылазило мне боком), вхожу в кабинет. За столом сидит обнажённый Барон, у него на коленях – раскоряченная нимфа Ёсико (с бесстрастным лицом). Барон сосёт у нее небольшую крепкую грудь и ничуть не смущается моим присутствием. Я видел и не такое, естественно, поэтому просто молчу. Публичный секс – это излюбленный способ Маркиза унижать людей, в упор «не замечая» их присутствия: он заставляет гостей и друзей лицезреть интимные, интимнейшие подробности и тем самым низводит всех присутствующих до уровня лакеев или крепостных, до уровня лакированной кожаной мебели, до уровня плинтуса. «Не пристало барину стесняться грубых, неразвитых холопов», – сквозит в каждом его движении. Он, словно фараон, уверовавший в свою исключительность, просто не желает замечать никого вокруг, когда дело касается его удовольствия. Это принцип его идеологии и политики. Кажется, у него нет никаких секретов от окружающих, до того он органичен – однако берегитесь: Барон ничего не делает просто так. Вся его непосредственность продиктована далеко не безобидными умыслами, против которых вы всегда бессильны: в этом его настоящая исключительность, которую он по-настоящему ценит.

– Будешь? – он предлагает мне Ёсико, похлопывая её по заднице. Та не прекращает своих медленных круговых движений.

– Нет, – говорю я, уже в который раз отказываясь от сексуальных подношений с барского стола, который частенько служит ложем.

– А что так? – любопытствует Барон, без церемоний заставляя даму менять позу и ритм.

– Мне хватает Алисы. Ты же знаешь.

Он смеётся, давая понять японке, что желает сию же секунду перейти к минету. Та исполняет всё без лишних движений, активно и проворно. Барон блаженствует. А мне видна вся её розоватая промежность.

– Вот сука, чувствует меня на клеточном уровне, а сама никогда не кончает, – говорит он о наложнице в третьем лице. Та словно не слышит его слов. Трудится прилежно, молчаливо, демонстрируя искусство устойчивого крещендо.