Остров живого золота - Анатолий Филиппович Полянский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Напрасно отказываешься, Серега, – сказал Бегичев. – Поди устал…
Через минуту он уже спал, а Шибай подумал, что взводный у него самый лучший, к тому же незлопамятный. Крепко ему досталось, когда в эшелоне обнаружили исчезновение солдата. Ребята рассказали, какая кутерьма поднялась. Шибая вполне могли за дезертира посчитать. Но Бегичев не позволил. И замполит младшего лейтенанта поддержал. Да и Ладов вступился: он мужик справедливый, напраслины не терпит.
Переволновались за него, конечно, крепко. Только зря. Все гораздо проще. Девчонка, возле которой он тогда остановился, была самая обыкновенная: малого росточка, худющая, вся жизнь – в глазищах.
– Чего тебе, солдатик, требуется? – спрашивает дерзко.
Он возьми и объясни. Так, мол, и так, на казенных харчах насиделся. Не сможет ли она организовать для них яичек или свежего молока?
Глаза у девчонки округлились, стали цвета неспелого крыжовника. Она сглотнула слюну и с неожиданной злостью спросила:
– А марципанов заморских, случаем, не желаешь?
– Брось! – разозлился Шибай. – Я не ради христа клянчу. Я за деньги…
– Деньги?! – Голос у девчонки зазвенел. – А ты знаешь, солдатик, сколько у нас на базаре буханка хлеба стоит?.. Яичек, молочка ему, видите ли, подай! Да мы забыли, как они, те яички, выглядят! – кричала она. – У меня мамка второй месяц больная лежит. Кормить нечем…
– А отец? – перебил Шибай, увидев, что она вот-вот разревется.
– Был… Без вести…
Эти слова его будто ударили.
– Постой! – крикнул. – Не сходи с места! Я сейчас!
И бегом назад. Разыскал в толчее своих ребят:
– Братцы, помощь нужна! Человек погибает!
– Всякому не напомогаешься, – отмахнулся Перепеча.
– Ну ты, корма в ракушках, – посмурнел Ладов, – раскрывай заплечный камбуз. Не обеднеем.
Нагрузили Шибая хлебом, концентратами, тушенкой. До чего ж замечательный у них народ!
– Валяй! – закричали вдогонку. – Выручай своего человека!
Обрадовался. Пулей назад к тому месту, где девушку оставил. Прибегает, а ее нет. Ринулся в сторону, другую – не видно. Ох и обидно стало. Вот же чертовка! Так старался, а она смылась…
Под потолком мерно раскачивается фонарь. Шибай становится на ящик, выкручивает фитиль. Опавшее было пламя разгорается, в теплушке становится светлее. Впрочем, темнота над тайгой тоже редеет. Значит, до смены осталось немного. Шибай улыбается. Воспоминания развеселили.
Проискав девчонку, наверное, с полчаса, он собрался уже возвратиться к эшелону – вдруг смотрит: стоит, хитрюга, у забора и за ним настороженно наблюдает. В тот момент он готов был ее побить. Подбежал и кричит:
– Что ж ты!.. Вот дам по шее! Держи…
И вываливает принесенные припасы. Она онемела. Не ждала, видно, такой бескорыстной щедрости. А ему и объясняться некогда, эшелон-то не ждет…
– Будь здорова! – крикнул издали. – Выхаживай мамку! Батя, может, еще вернется!
– Как звать? – услышал вдогонку.
На ответ времени не оставалось. Дай бог ноги, как говорится!.. Увы, когда выскочил на перрон, поезд хвостом вильнул.
Шибай потягивается, окончательно разогнав сон. Сейчас-то ему весело, а тогда на станции было не до смеха. Сел на рельсы и чуть не заревел. Представил, как заволновались ребята, и стало совсем худо.
Кто-то тронул за плечо. Оглянулся: она, глазастая.
– Чего тебе?
– Прости! – говорит, а у самой слезы по впалым щекам катятся. – Это ты из-за меня.
Ну как тут на нее обидишься!
Когда ребята спрашивают, что было потом, Шибай с удовольствием рассказывает, как отправился к коменданту станции. Тот его, как водится, выругал, посадил в следующий эшелон и отправил своих догонять, да еще сухой паек выдал…
Прислонившись плечом к двери, Шибай смотрит вдаль. Тайга, устав преследовать стремительно убегающий поезд, ненадолго отступила. Сразу стало светлее. Воздух посвежел.
Вернувшись на место, Сергей снова берется за тетрадь. Надо записать новые названия. В здешних краях они тоже необычные. Речка Ия, скажем, или Бирюса. Есть своя Ока, как в Горьком. Имена станций звучат сурово: Тулун, Ук, Зима… И встречают их на стоянках теперь иначе. Ликования, восторженности как не бывало. Люди озабочены, смотрят настороженно, тревожно спрашивают, куда путь держат. Будто на востоке страны начисто забыли о только что закончившейся войне, о долгожданной победе.
Еще немного – и можно будить Калабашкина. Шибай убирает тетрадь в рюкзак. Кое-что записывать он не стал. Даже бумаге не доверил заветных мыслей. Вдруг это ему показалось… «И все же хорошо, что на станции Знаменка у меня появился знакомый человек», – думает Сергей. Но об этом рассказывать никому не стоит. Засмеют…
А Оля – красивое имя. Может, ей написать? Не зря же девушка дала свой адрес.
Бегичев проснулся сразу. Открыл глаза, прислушался: тишина. Вагон мерно подрагивает на стыках рельсов.
Мама… Как редко выдавалась минута, когда можно было вспомнить о ней, о доме! Сейчас бы потянуться рукой к нижней полке, вытащить самую любимую книгу… Мама, преподававшая в школе литературу, с детства пристрастила к ним сына.
Отец, талантливый инженер, человек неуемной энергии, с возмущением восклицал: «Чепуха! Человек не должен витать в облаках и тешить себя химерами. Он обязан твердо, обеими ногами стоять на земле». Старше матери на десять лет, отец очень любил ее, но до конца своих дней – умер он перед войной – так и не смог простить жене, что она воспитала сына романтиком, больше всего любящим литературу и уединение. «Испортила ты мне Игоря! – с упреком говорил отец. – Сделала из него мямлю!» Так называл он людей, не способных завоевать себе место под солнцем. Жизнь, по его мнению, была беспощадной борьбой технически мыслящих умов, в которой побеждали лишь трезвые и сильные личности.
Кое-что Бегичев все-таки у отца перенял. Некоторые отцовские черты характера хоть и с оговорками, но воспринимались. В людях больше всего нравилась обязательность, за которую так ратовал отец, не терпевший болтунов. Если считаешь себя настоящим человеком, то, будь добр, держи слово. Пообещал сделать – выполни, иначе грош тебе цена!
Лежать Бегичеву надоело, но встать – значило потревожить Свята. На фронте стрельба, бомбежка сну не помеха, а сейчас любое движение разбудило бы его мгновенно.
Наконец сонную тишину вагона прорезала хлесткая команда «Подъем!». Нары вмиг ожили. С них как горох посыпались солдаты, гулко затопали коваными сапогами. Кто-то в спешке стукнулся
