Остров живого золота - Анатолий Филиппович Полянский

Наверное, потому, что Шибай во взводе самый младший. Перепече сорок, Ладову чуть поменьше, остальным тоже за тридцать. Правда, сам Бегичев от Сергея недалеко ушел, всего на два года старше. Но по сравнению с ним Шибай чувствует себя мальчишкой, хотя три месяца на фронте бесследно не прошли. На войне быстро взрослеют. Теперь Шибай никогда бы не поплыл на спор через Волгу, лишь бы лихость продемонстрировать. Но если для дела потребуется, пожалуйста, готов.

– Напрасно отказываешься, Серега, – сказал Бегичев. – Поди устал…

Через минуту он уже спал, а Шибай подумал, что взводный у него самый лучший, к тому же незлопамятный. Крепко ему досталось, когда в эшелоне обнаружили исчезновение солдата. Ребята рассказали, какая кутерьма поднялась. Шибая вполне могли за дезертира посчитать. Но Бегичев не позволил. И замполит младшего лейтенанта поддержал. Да и Ладов вступился: он мужик справедливый, напраслины не терпит.

Переволновались за него, конечно, крепко. Только зря. Все гораздо проще. Девчонка, возле которой он тогда остановился, была самая обыкновенная: малого росточка, худющая, вся жизнь – в глазищах.

– Чего тебе, солдатик, требуется? – спрашивает дерзко.

Он возьми и объясни. Так, мол, и так, на казенных харчах насиделся. Не сможет ли она организовать для них яичек или свежего молока?

Глаза у девчонки округлились, стали цвета неспелого крыжовника. Она сглотнула слюну и с неожиданной злостью спросила:

– А марципанов заморских, случаем, не желаешь?

– Брось! – разозлился Шибай. – Я не ради христа клянчу. Я за деньги…

– Деньги?! – Голос у девчонки зазвенел. – А ты знаешь, солдатик, сколько у нас на базаре буханка хлеба стоит?.. Яичек, молочка ему, видите ли, подай! Да мы забыли, как они, те яички, выглядят! – кричала она. – У меня мамка второй месяц больная лежит. Кормить нечем…

– А отец? – перебил Шибай, увидев, что она вот-вот разревется.

– Был… Без вести…

Эти слова его будто ударили.

– Постой! – крикнул. – Не сходи с места! Я сейчас!

И бегом назад. Разыскал в толчее своих ребят:

– Братцы, помощь нужна! Человек погибает!

– Всякому не напомогаешься, – отмахнулся Перепеча.

– Ну ты, корма в ракушках, – посмурнел Ладов, – раскрывай заплечный камбуз. Не обеднеем.

Нагрузили Шибая хлебом, концентратами, тушенкой. До чего ж замечательный у них народ!

– Валяй! – закричали вдогонку. – Выручай своего человека!

Обрадовался. Пулей назад к тому месту, где девушку оставил. Прибегает, а ее нет. Ринулся в сторону, другую – не видно. Ох и обидно стало. Вот же чертовка! Так старался, а она смылась…

Под потолком мерно раскачивается фонарь. Шибай становится на ящик, выкручивает фитиль. Опавшее было пламя разгорается, в теплушке становится светлее. Впрочем, темнота над тайгой тоже редеет. Значит, до смены осталось немного. Шибай улыбается. Воспоминания развеселили.

Проискав девчонку, наверное, с полчаса, он собрался уже возвратиться к эшелону – вдруг смотрит: стоит, хитрюга, у забора и за ним настороженно наблюдает. В тот момент он готов был ее побить. Подбежал и кричит:

– Что ж ты!.. Вот дам по шее! Держи…

И вываливает принесенные припасы. Она онемела. Не ждала, видно, такой бескорыстной щедрости. А ему и объясняться некогда, эшелон-то не ждет…

– Будь здорова! – крикнул издали. – Выхаживай мамку! Батя, может, еще вернется!

– Как звать? – услышал вдогонку.

На ответ времени не оставалось. Дай бог ноги, как говорится!.. Увы, когда выскочил на перрон, поезд хвостом вильнул.

Шибай потягивается, окончательно разогнав сон. Сейчас-то ему весело, а тогда на станции было не до смеха. Сел на рельсы и чуть не заревел. Представил, как заволновались ребята, и стало совсем худо.

Кто-то тронул за плечо. Оглянулся: она, глазастая.

– Чего тебе?

– Прости! – говорит, а у самой слезы по впалым щекам катятся. – Это ты из-за меня.

Ну как тут на нее обидишься!

Когда ребята спрашивают, что было потом, Шибай с удовольствием рассказывает, как отправился к коменданту станции. Тот его, как водится, выругал, посадил в следующий эшелон и отправил своих догонять, да еще сухой паек выдал…

Прислонившись плечом к двери, Шибай смотрит вдаль. Тайга, устав преследовать стремительно убегающий поезд, ненадолго отступила. Сразу стало светлее. Воздух посвежел.

Вернувшись на место, Сергей снова берется за тетрадь. Надо записать новые названия. В здешних краях они тоже необычные. Речка Ия, скажем, или Бирюса. Есть своя Ока, как в Горьком. Имена станций звучат сурово: Тулун, Ук, Зима… И встречают их на стоянках теперь иначе. Ликования, восторженности как не бывало. Люди озабочены, смотрят настороженно, тревожно спрашивают, куда путь держат. Будто на востоке страны начисто забыли о только что закончившейся войне, о долгожданной победе.

Еще немного – и можно будить Калабашкина. Шибай убирает тетрадь в рюкзак. Кое-что записывать он не стал. Даже бумаге не доверил заветных мыслей. Вдруг это ему показалось… «И все же хорошо, что на станции Знаменка у меня появился знакомый человек», – думает Сергей. Но об этом рассказывать никому не стоит. Засмеют…

А Оля – красивое имя. Может, ей написать? Не зря же девушка дала свой адрес.

Бегичев проснулся сразу. Открыл глаза, прислушался: тишина. Вагон мерно подрагивает на стыках рельсов.

Мама… Как редко выдавалась минута, когда можно было вспомнить о ней, о доме! Сейчас бы потянуться рукой к нижней полке, вытащить самую любимую книгу… Мама, преподававшая в школе литературу, с детства пристрастила к ним сына.

Отец, талантливый инженер, человек неуемной энергии, с возмущением восклицал: «Чепуха! Человек не должен витать в облаках и тешить себя химерами. Он обязан твердо, обеими ногами стоять на земле». Старше матери на десять лет, отец очень любил ее, но до конца своих дней – умер он перед войной – так и не смог простить жене, что она воспитала сына романтиком, больше всего любящим литературу и уединение. «Испортила ты мне Игоря! – с упреком говорил отец. – Сделала из него мямлю!» Так называл он людей, не способных завоевать себе место под солнцем. Жизнь, по его мнению, была беспощадной борьбой технически мыслящих умов, в которой побеждали лишь трезвые и сильные личности.

Кое-что Бегичев все-таки у отца перенял. Некоторые отцовские черты характера хоть и с оговорками, но воспринимались. В людях больше всего нравилась обязательность, за которую так ратовал отец, не терпевший болтунов. Если считаешь себя настоящим человеком, то, будь добр, держи слово. Пообещал сделать – выполни, иначе грош тебе цена!

Лежать Бегичеву надоело, но встать – значило потревожить Свята. На фронте стрельба, бомбежка сну не помеха, а сейчас любое движение разбудило бы его мгновенно.

Наконец сонную тишину вагона прорезала хлесткая команда «Подъем!». Нары вмиг ожили. С них как горох посыпались солдаты, гулко затопали коваными сапогами. Кто-то в спешке стукнулся