o bdf4013bc3250c39 - User

черными лосинами угадывалось гибкое, сильное тело.

«Сколько же ей лет-то? – мелькнуло в голове. – На вид все пятьдесят. Хотя у

таких лицо не паспорт, конечно, скорее свидетельство о смерти».

- Что он тебе говорил, малахольный этот?

- Да так, про прошлые долги, - ушел от ответа Добряков.

- Ты его знаешь?

- Как не знать, сосед мой по площадке.

45

- Повезло тебе! – в ее голосе просквозила ирония.

Добряков это почувствовал и спросил:

- И вы… и ты его знаешь? – и замолчал, не зная, как она отнесется к тому, что

и он перешел на «ты».

Она, казалось, совсем этого не заметила и продолжала:

- Скользкий тип. Все время, как увидит меня, делает этакие сальные глазки и

намеками что-то все лепечет, лепечет. Озабоченный, что ли?

- Да хрен его знает, не вникал. Нужен он мне!

- Такие с удовольствием про других разные гадости распускают. Из мести, что сами обделены, рожей не вышли.

Добрякову был неприятен и сам Рюмин, и разговоры о нем, и он поспешил

перебить собеседницу:

- Да что он тебе дался! Вот, выпей еще, - и протянул одну бутылку. –

Открыть?

- Да уж, сделай милость.

Он открыл поллитру и протянул ей, посмотрел на вторую и тоже открыл.

- Тебе одной хватит? А я с тобой на пару, идет? – неожиданно для самого себя

решил он.

- Хватит, конечно, все равно в универсам идти. Пошли со мной, там и

рассчитаюсь.

По дороге Добряков спросил:

- А почему ты у киоска молчала? Как немая.

46

- А я всегда немая, когда похмелье душит. Мозги не работают, язык не

поворачивается. Нынче утром проснулась в половине седьмого, чувствую: не

могу. Знаю, что надо поправиться, но сил нет совсем. Думаю, пересилю себя, все равно соберусь и пойду, пока сын спит. Он у меня строгий на этот счет, все бережет меня. И только хотела выходить, он тут как тут, будто чуял.

Вытащил мои ключи из замка и не пускает. Пришлось мучиться, пока он

завтракал и собирался…

- Но потом ведь все равно пошла? – перебил Добряков. – Он ведь все равно

узнает!

- Потом пусть узнает. Он, когда я пьяная, снисходительнее со мной. Знает

мою болезнь, жалеет по-своему…

Она замолчала, грустно оборвав фразу.

Ближайший универсам «Все сезоны» был недалеко, метрах в трехстах. Пока

шли туда, допили пиво. Она купила шесть бутылок «Хейнекена» и нарезки

салями на закуску. Уложила все в авоську и спросила:

- Поможешь донести? Тут недалеко.

- Помогу, чего же, - кивнул Добряков, мгновенно почувствовав импульсивные

толчки в области таза. И сразу же приятное тепло волнообразными

приливами заполнило нижнюю часть тела.

«Это же издевательство над собой – воздерживаться третий месяц», -

мелькнуло в голове. И уже уверенно повторил:

- Конечно, помогу, давай.

Перехватил авоську и первым вышел из универсама.

Ее дом оказался почти рядом с домом Добряков. Они поднялись в лифте на

третий этаж. Щелчок-другой ключом, и Добряков оказался в просторной

прихожей. В трех ее стенах имелись четыре двери.

47

«Четырехкомнатная!» - снова удивился он и еще раз посмотрел на случайную

знакомую.

- Удивляешься, - улыбнулась она. – Как-нибудь расскажу тебе всю мою

жизнь. И откуда такое богатство. Если не будешь против, конечно. А теперь

мыть руки и на кухню. Знакомство-то отметить надо?

Он вымыл руки в роскошной ванной с евроремонтом. Оглядел себя в богатом

зеркале, причесался. Да, не такого он ожидал, увидев эту «немую» возле

киоска. Вот это чудеса!

«Ну да ладно, все это разъяснится так или иначе», - и он вышел из ванной и

направился на кухню, которая поражала с первого взгляда шикарной дубовой

мебелью. На столе уже стояла закуска, были откупорены две бутылки, рядом

возвышались высокие бокалы. Добряков ничего не понимал в стекле, но

понял, что посуда не из простых.

- Да ты кто такая? – только и сумел произнести.

- Сейчас – обычная российская пенсионерка, - скромно ответила она,

усаживаясь на стул и кивком головы приглашая его сесть напротив. – А это, -

она обвела кухню взглядом, - это все достижения минувшего. Но потом…

- Ты замужем? – неизвестно зачем брякнул гость и в следующий момент уже

пожалел, что спросил.

Она, впрочем, отнеслась к вопросу спокойно:

- Нет, с мужем я разведена уже лет восемь.

Добрякову такой ответ, разумеется, пришелся по душе, и он реешил пока

оставить щекотливую тему.

- За твое здоровье, - и он поднял высокий бокал.

- И за твое. Еще раз тебе спасибо. Ты поступил как джентльмен.

48

Они выпили, закурили, помолчали, глядя друг на друга. У нее были яркие

голубые глаза, но какая-то грусть, больше того – неимоверно глубокое

страдание виделось в самой их глубине. Правильные черты лица, хотя

красавицей ее не назовешь. Ухоженные руки, на пальцах – модный маникюр.

- Тебя как зовут? – он первым нарушил тишину.

- Зинаида, - ответила она. - Предупреждая дальнейшие вопросы, дополняю: мне сорок шесть, сыну Виктору двадцать, не женат, и, видимо, не тянет.

Теперь твоя очередь.

- Егор меня зовут, Добряков, сорок лет, бывший офицер, воевал в Афгане…

- Офицеры бывшими не бывают, вас разве не учили? – перебила она.

- Оно, конечно, так, но… - он замялся.

- Ладно, потом расскажешь, у нас еще впереди куча времени. Кино не хочешь

посмотреть?

- Не отказался бы.

- Пошли в гостиную, телевизор там получше, с видео.

Они перешли в просторную гостиную, удобно разместились в глубоких

креслах. Она щелкнула кнопку, на экране телевизора появились титры.

- «Fargo», - прочитал Добряков.

- Очень хороший фильм братьев Коэнов, - объяснила она. – Это известные

голливудские режиссеры. А это один из ранних и самых лучших их фильмов.

Раз, наверное, пятнадцать смотрела. Ты ничего у них не смотрел?

- Да нет, я как-то по импортному кино не спец… - замялся он.

- Ладно, исправим, а пока смотри.

49

За просмотром они опорожнили еще по две бутылки, а когда фильм

закончился, она выключила телевизор, перешла на диван и таинственно

посмотрела на него. Полуразвалившись, играя длинными кистями красивого

шелкового халата, позвала негромко:

- Иди ко мне…

Погружаясь в красивое тело изумительной белизны, Добряков вспомнил:

«Неужели прав засранец Рюмин, и она из таких?» Но потом как-то легко, сам

собой нашелся выход: «Да мне-то что! Из таких, значит, из таких», - и зачем-

то спросил, жарко дыша:

- А фамилия у тебя как?

- Кузихина, - едва слышно простонала она.

«Кузихина так Кузихина», - было последним, что подумал Добряков в тот

момент…

4

Вся взрослая жизнь Зинаиды Кузихиной, в девичестве Гвоздевой,

представляла собою непрекращающуюся череду упорных попыток вырваться

из неумолимо сжимающегося круга алкогольной зависимости и венчающих

эти попытки неудач.

Зина родилась в подмосковном селе, которое, когда ей исполнилось семь лет, было поглощено разраставшейся столицей, так что когда крохотная

первоклассница переступила порог школы, она вполне основательно могла

считать себя москвичкой.

Родители ее особенными талантами не отличались, и тем поразительнее было

то, что окружающие поражались обилию этих талантов в их дочери. Девочка

с детства девочка хорошо пела, неплохо рисовала, выразительно

50

декламировала стихи. В седьмом классе победила на городской олимпиаде по

литературе, и с тех же пор определились ее интересы: она стала много

читать, писала великолепные сочинения и доклады для выступления в

районном отделении научного общества учащихся. В десятом классе твердо

решила поступать на филологический факультет педагогического института и

усиленно налегла на учебу. Ее труды были отблагодарены: получив

серебряную медаль и сдав на «отлично» профилирующий предмет, она стала

первокурсницей.

Однако этих достижений она добилась не благодаря родителям, а скорее

вопреки ним. Ее стремление к учебе вызывалось во многом стремлением

рано или поздно получить достойную профессию, начать самостоятельно

зарабатывать и вырваться наконец из того болота, которое устроил из их

жизни вечно пьяный отец.

Двухкомнатную квартиру в благоустроенном доме в новостройке семья

получила, когда Зина поступила в институт, а до тех пор Гвоздевы ютились в

собственном небольшом домишке на окраине того села, которое недавно

стало частью Москвы.

Отец ее крепко пил, а когда напивался, становился буен и непредсказуем. Он

почти ежедневно приходил с работы навеселе, а зачастую и вовсе на бровях, как говорила мать, однако спать не ложился, а требовал с жены на бутылку, размахивая огромными кулаками, которыми гордился как свидетельством

своего пролетарского происхождения. Всю жизнь проработав в мясном