o bdf4013bc3250c39 - User

сейчас. И волей-неволей Добряков просыпается.

3.

Вздрогнув от привидевшегося во сне кошмара, Добряков ошалело раскрыл

глаза и рукой поискал будильник на прикроватном столике. Нащупал, поднес

к лицу, в слабо брезжившем рассвете едва различил стрелки на циферблате.

Четверть пятого. Как всегда! И на что он стался тогда, будильник этот?

Добряков в сердцах отшвырнул часы в сторону – они ударились о радиатор

отопления и со стеклянным звоном рассыпались по паркетной доске.

«Мать твою разэдак!» - выругался он и попытался приподняться в кровати.

Получалось это с трудом: все тело разламывалось, гудело, казалось, каждая

его часть жила сама по себе, не в ладах с другими. Он попробовал сбросить

30

одеяло, но рука почему-то ухватилась за простыню, и, как он ни старался

раскрыться, выходило, что все больше закутывался. Высунув наконец одну

ногу наружу, он резкими движениями стал помогать рукам, но запутался

окончательно и в изнеможении откинулся на спину. Холодный пот пробрал

его от макушки до пяток. Он повернул голову и ткнулся лицом в подушку,

чтобы стереть проступившие капли, но подушка оказалась насквозь мокрой и

помогла плохо.

«Что это, неужто я во сне потел? – задал он себе вопрос, постоянно

задаваемый в таких случаях и в который раз, как впервые, подивился

сделанному открытию: – Да, хоть отжимай!.. Холод какой, продирает до

костей… Я сейчас подохну, наверно…»

Он лихорадочно дрожал, снова кутаясь в одеяло и каждой клеточкой тела

ощущая, как весь покрывается мелкими, как бисер, пупырышками. Вздумал

было притянуть на одеяло лежавший в ногах плед, но понял, что не сумеет, да

и высовываться вовсе не хотелось. Однако это становилось невыносимо.

Нужно было что-то предпринять.

Самое скверное, что с вечера не оставил ни капли пива. В его теперешнем

состоянии ему хватило бы стакана живительной влаги, чтобы не сойти с ума.

Но не оставалось, он знал это, ни единой капли.

«Сволочь! Бестолочь! Идиот! И если бы в первый раз! Кретин!» - не жалел он

для себя самых жестоких ругательств, прекрасно понимая, однако, что и

ругательства эти – далеко не выход. Выход был один, только один. Для этого

нужно было суметь подняться, совершить практически невыполнимую

работу – одеться, выйти из квартиры и преодолеть мучительнейшие триста

метров до ночного гастронома. Но именно подняться и одеться было сейчас

для него совершенно невозможно.

И тут он вспомнил про снотворное. Где-то в аптечном ящичке серванта

наверняка оставалось несколько таблеток. Превозмогая озноб, Добряков

31

выпростал ноги из-под одеяла и долго шарил по полу, пытаясь попасть в

тапочки. Потом плюнул и, удерживая на себе одеяло, резко поднялся и

шагнул к серванту. Но не почувствовал, что одна нога все же нашарила

тапочек, правда, обулась в него не совсем правильно – угодила пальцами в

задник. И когда Добряков шагнул этой ногой, тапочек, потащившись следом, уперся в толстый ворс ковра и застрял в нем. Другой шаг, третий - и Добряков

потерял равновесие и растянулся на полу в полный рост. Пропотевшее одеяло

накрыло его с головой. Пытаясь высвободиться, он барахтался, матерился и

встал в конец обессилевшим. Смахнув со лба крупные градины пота, он

выдвинул ящик и непослушными руками стал разгребать лекарства. Вот он,

заветный флакончик. Откупорив его, увидел на донышке четыре таблетки.

Трясущимися руками попытался подцепить одну и не смог. Тогда высыпал

все на ладонь и слизнул, сколько получилось. Получилось две. «Ладно, чтоб

наверняка», - решил он и поплелся на кухню запивать.

Двойная доза снотворного подействовало быстро, и вскоре Добряков снова

провалился глубокий сон без грез.

Зато и проснулся почти исцеленным. Нельзя сказать, как огурчик, но все

равно достаточно свежим. В голове, правда, еще звенели отголоски

утихнувшей боли, но хорошо уже то, что проклятой менжи как не бывало.

Знал тем не менее: она не ушла совсем, лишь затаилась, схоронилась в

отягченном похмельем мозгу, а потому, чтобы окончательно от нее

избавиться, выбрал наивернейший способ: залить ее литром-другим. Да-да, этим вот немногим, а не то, не ровен час, она, окаянная, снова взовьется и, взбодренная перебором, сведет на нет все усилия многотрудного утра. Это уж

как пить дать: переборщишь - и считай, что все старания псу под хвост, снова

ложись и помирай. Сейчас, на мало-мальски свежую голову, Добряков

решительно настроился покончить с пьянкой. Раз и навсегда. Вот только

залить все минувшее, забыть напрочь, навсегда…

32

Бодро насвистывая, встал, оделся, увидел разбитый будильник и, махнув

рукой, запихнул осколки в угол. «Обойдусь пока без времени, - решил он. –

Ни к чему мне оно пока. Вот завяжу, устроюсь на работу, начну новую жизнь, тогда…»

Что случится тогда, Добряков и сам отчетливо не представлял, тем паче, что

на своем веку начинал новую жизнь раз, наверное, двадцать, даже счет

потерял этим попыткам. В первый раз это случилось вскоре после

выпускного бала в школе, когда, промучившись несколько дней после

выпитого с одноклассниками ящика скверного портвейна, твердо положил

никогда в жизни в рот этой гадости не брать. Тогда сделать это было совсем

не трудно. Но впоследствии с каждым разом принудить себя к здоровому

образу жизни становилось все труднее.

Следующее похмелье, уже куда более тягостное и длительное, Добряков

испытал много позже, в Афганистане, куда был направлен по окончании

Новосибирского военного училища. Молоденький лейтенант так живо к

сердцу принял гибель лучшего друга, что не нашел иного способа прийти в

себя, как уйти в запой. В военной обстановке начальство на многое

закрывало глаза, но тот прокол командира взвода вывел из себя даже самых

терпеливых. Чтобы загладить вину и предотвратить нависшее над ним

суровое наказание, Добряков напросился в опасный рейд, успешное

выполнил боевое задание, а вдобавок ко всему получил Красную Звезду на

грудь. И долгие семь лет о пьянке даже не вспоминал.

Уволенный из армии по «собственному желанию» (под такой формулировкой

завуалировали реальную причину, которой, памятуя недавние заслуги

офицера, не захотели дать хода), он женился на москвичке, переехал в

столицу и устроился охранником в одно из частных коммерческих

предприятий, которые тогда росли, как на дрожжах. Завелись легкие деньги, выросли аппетиты, появился вкус к роскошной жизни. Участившиеся

33

дружеские попойки с коллегами привели Добрякова на койку

наркологической больницы. Он провел там полтора томительных месяца, а

когда выписался, жена подала на развод. Он ее ничуть не винил, прекрасно

понимая, что не оправдал ее надежд и пошел в жизни по линии наименьшего

сопротивления, тогда как она всегда ценила людей целеустремленных и

пробивных. Добряков и сам не знал, любил ли он ее всем сердцем, однако ее

второй брак с дипломатическим работником и отъезд вместе с дочерью в

Италию настолько поразил его, что он снова запил – покрепче прежнего.

Вывести его из этого состояния, исцелить от мучительных переживаний

могла только, он это прекрасно понимал, новая любовь. И он не преминул

влюбиться. Потом вскоре женился во второй раз – скоропалительно,

необдуманно, как с головой в омут. Он по сути и покончил с собой – с собой

прежним, неприкаянным - и в который раз решил начать новую жизнь.

«Сейчас уж точно заживу по-новому», - тешился он надеждами. Для начала

вложил все свои накопления, заработанные в охранном предприятии, в

покупку квартиры в новостройке, куда хотел привести жену. Однако его новая

избранница, единственная дочь известного профессора, с детства любила

комфорт и представить не могла, как можно жить так далеко от центра.

Поначалу она сетовала на то, что в новой квартире нет телефона. Когда

телефон провели, она стала жаловаться на отсутствие поблизости станции

метро, хотя при необходимости всегда пользовалась роскошным отцовским

«бентли». Прожив в квартире мужа полгода, жена заявила, что не может

обитать в такой «норе», и вернулась под родительский кров. А у Добрякова

отныне бывала только наездами, от случая к случаю – по выходным и на

праздники. «Ничего страшного, - убеждала она мужа, - сейчас многие так

живут. И вообще гостевой брак – это так современно, по-европейски. Ты

разве не находишь?»

Добряков находил, но сам все больше и больше отвыкал от жены. Она,

видимо, это почувствовала, а может быть, ей самой так было удобнее. Так

34

или иначе, но в один прекрасный день она позвонила и сказала, что больше к