Жанр, который мы потеряли. Очерк истории отечественной научно-популярной литературы - Андрей Ваганов

Возможно, впрочем, все гораздо проще. К 1920 году начинает сказываться эффект усталости нормального человека, обывателя, от политики, явный «износ» внимания к политической риторике. Как показывает история XX века, повышенный интерес к политическим событиям, а следовательно и к политической литературе, имеет циклический характер с периодом 4–6 лет.

Так, в речи на Всероссийском съезде деятелей по профессиональному и техническому образованию (Петербург, январь 1904 года) Н.А. Рубакин отмечал, что «впереди читающей толпы уже давно стоят именно фабрично-заводские рабочие, русский пролетариат, и что подъем книгоиздательского дела в России совпадает с 1896 годом – тем самым годом, когда пролетариат впервые выступил “ан масс” на историческую сцену и когда тридцатитысячная петербургская забастовка открыла собою великое русское освободительное как политическое, так и социальное движение».[84] Статистика книгоиздания, на которую опирался Рубакин, делая такие заявления, вполне подтверждает сказанное.

За весь XVII век в России печаталось в среднем 125 названий книг в год. С 1887 по 1892 год этот показатель поднялся с 7 до 9 тысяч названий в год. В 1893 году – превысил 10 тысяч названий. Дальнейшая динамика была еще более впечатляющей: 1908 год – 23 852 названия; 1912 год – 34 630. По тиражам – та же картина: 1887 год – общий тираж напечатанных в России книг составил 24 миллиона экземпляров; 1895 год – 42 миллиона; 1912 год – 134 миллиона экземпляров книг (т. е. примерно одна книга в год на одного жителя России).

Радикально вырос общий уровень грамотности населения России, причем в исторически кратчайшие сроки. Если в 1897 году среди лиц старше 9 лет грамотных было 30,1 %, то в 1917 году этот показатель составил 42,8 %. Даже уровень грамотности среди сельского населения демонстрировал динамичный рост: если в 1880–1888 годах, по данным земских переписей, в 20 губерниях он составлял 8,7 %, то, согласно Всероссийской переписи 1897 года, – уже 17,4 %, а к 1917 году грамотность сельского населения выросла до 37,4 %. Среди рабочих показатель уровня грамотности был еще выше: в 1897 году – 40 %, в 1917 году – 64 %.[85]

Статистик, ученый-ихтиолог, член Первой Государственной думы от Уральского казачьего войска Николай Бородин (1861–1937) в своих воспоминаниях оставил нам картинку читательских интересов университетской среды в 80–90-е годы XIX века: «…двойственность направления умственной деятельности оставалась у нас всегда, и я бы сказал на всю жизнь, судя по личному опыту и по наблюдениям над другими однокурсниками той же категории. Отдаться целиком чистой науке в то время считалось прямо зазорным, и студент, избегавший принимать участие в политической и общественной жизни и не готовящий себя к таковой, навлекал на себя по меньшей мере товарищеское неодобрение».[86]

Интересно, что говоря о нелегальных изданиях (А. Тун «История революционного движения в России», Л.Н. Толстой «В чем моя вера», «Исповедь» и др.), Бородин отмечает: «Эти последние вещи фабриковались литографски нелегально в столице и ходили тогда в большом количестве по рукам».[87]

Ничего удивительного, что в период Первой русской революции 1905–1906 годов лидером читательского интереса становится политическая и политэкономическая литература. «Революционные издания, печатавшиеся за границей, сравнительно легко проникали в Россию. С ростом оппозиции спрос на эмигрантскую литературу был большой. Ею зачитывались в России, безбоязненно передавали ее друг другу даже малознакомые люди», – пишет в своих воспоминаниях А. Тыркова-Вильямс.[88]

«Это был период <конец XIX – начало XX века> очень сильной тяги к печатному слову, когда этапы плавного постоянного роста интереса к нему, порожденного чисто социальными потребностями, сменялись резким усилением потребности в печатном слове, вызываемым политическими потрясениями – войнами и революциями».[89] Но интерес к политической литературе всегда столь же быстро угасал после всех войн и революций. Однако порожденный политическими катаклизмами интерес к чтению как таковому уже только усиливался. «На первый план в чтении все больше выходили периодические издания, особенно газета, иллюстрированный журнал и брошюрные сериальные издания (типа сыщицких сериалов)». По данным выборочных опросов, проведенных в гимназиях в 1909 году, 80 % учащихся относились к сыщицкой литературе с интересом; суммарный разовый тираж общих и литературных ежедневных газет, рассчитанных на средних и «низовых» читателей, увеличился с 900 тысяч в 1900 году до 2,2 миллиона к 1914 году.[90]

Начало в 1914 году Первой мировой войны стало началом нового цикла политизации русского общества. Но уже в 1919 году В.М. Муратов в цитированной выше работе с искренностью абсолютно аполитичного профессионала настаивает: «Что касается так называемой политической литературы, то теперь общественными организациями этот вопрос уже ставится менее остро, чем в начале революции, когда продажа книг чаще всего рассматривалась как средство партийной пропаганды. Однако и сейчас не лишне подчеркнуть, что книжный склад и магазин так же, как и библиотека, обязан вести прежде всего культурную работу и не может становиться орудием политической борьбы, которая неминуемо отрежет от него большую или меньшую группу людей».[91]

Ведущее профсоюзное издание на Урале «Рабочий журнал» в 1924 году вынужден был признать: политические журналы, «собрания сочинений Ленина, Плеханова и Шекспира лежат в шкафах <библиотек> неразрезанными».[92] Такое переформатирование интересов читающей публики было, конечно, нетерпимо для начинавшего приходить в себя после всех войн и революций победившего пролетарского государства. Совершенно изумительное в своем роде свидетельство этого «закипающего» государственного нетерпения приводит на страницах журнала «Книга и революция» в декабре 1920 года И. Степанов (нетрудно установить, что это не кто иной, как член РСДРП с 1896 года, известный большевик, первый министр финансов Советской России Иван Иванович Скворцов-Степанов, 1870–1928): «Я преднамеренно пишу топорно, может быть, даже грубо, – без всяких обиняков признается этот заместитель заведующего Госиздатом. – С одной стороны, я очень грубый, упрощенный коммунист[93] и нахожу, что диктатура пролетариата и любезный, приветливый либерализм – две вещи несовместимые. А с другой стороны, мне хочется, чтобы читатели почувствовали всю нелепость положения, в котором находится у нас книгоиздательское дело ‹…›. Затеваются бесконечные серии из десятков и сотен книг по десяткам листов в каждой. Быстро раздаются заказы. И само собой разумеется, всякая книжка признается на редкость талантливой и восполняющей зияющий пробел в нашей литературе, хотя бы это была сто первая или тысяча первая книжка о Линкольне, Лютере, Японии, вулканах, землетрясениях и т. д. ‹…› Отделы Компроса тоже вынуждены урезывать себя до последних пределов. I том “Капитала” отпечатан всего в 20 000 экземпляров, и не предвидится возможности повторных изданий. “Азбуки коммунизма” в Москве отпечатано всего 50 000 экземпляров. Все это невыразимо ничтожные цифры по сравнению с действительной потребностью. Госиздат вынужден до последней крайности экономить бумагу».[94] (Стоит отметить, что здесь не обошлось, похоже, и без личных мотивов: как раз в 1920 году И.И. Скворцов-Степанов закончил перевод на русский язык и редактуру трех томов «Капитала» Маркса.)

Весь этот пульсирующий, булькающий поток, гремучая вольная смесь или, выражаясь в современных терминах, non fiction, – книжки «о Линкольне, Лютере, Японии, вулканах, землетрясениях» вкупе с десяткитысячными тиражами «Азбук коммунизма» и «Капиталов», очевидно, требовал системообразующего каркаса. Выстроить эту конструкцию в Советской России могло только государство. В словах «грубого, упрощенного коммуниста» И. Степанова этот запрос сформулирован очень ясно. Мало того, им произнесено и «волшебное» слово: «Госиздат», государственное издательство…

«Госиздат не будет издавать макулатуры…»

Государственное издательство РСФСР (Госиздат, ГИЗ) – это буквально эпоха в истории книжного дела в Советской России. Эпоха, поместившаяся в 11 лет – с 19 мая 1919 года по 30 июля 1930-го.

Основная цель создания Госиздата понималась предельно четко: организовать единую издательскую систему в общегосударственном масштабе. «Задачи Госиздата, как они определяются декретом от 19 мая 1919 года, таковы, что для литературного производства он должен был сделаться тем, чем В.С.Н.Х. <правительство Советской России> является для промышленного производства», – ни больше, ни меньше: именно так оценивалась значимость только что созданного Госиздата И.И. Скворцовым-Степановым.[95] Кстати, короткое время Иван Иванович Скворцов-Степанов даже был заведующим Госиздатом – с 29 марта по июль 1920 года, а затем и заместителем заведующего. Так что это слова совспеца, понимавшего ситуацию изнутри. Да, собственно говоря, советская власть и не скрывала своих намерений…