Футбол на планете Руссо - Станислав Токарев

— Каркай теперь, старая ворона!

В зале нарастает шум, слышатся возмущённые выкрики и свистки. Судья потрясает колокольчиком.

Далее вычеркнуто: "На скамье подсудимых хохочет обвиняемый Таубе, барабаня по барьеру кулачищами. Прокурор Гирнус вонзает в судью ледяной взгляд".

Адвокат:

— Свидетель, вы сказали: "Всегда прихожу накануне". Что значит "всегда"?

Крик с галёрки:

— Арчи, прикуси язык!

— Эй, ты, — кричит в ответ свидетель, — я тебя вижу, а ты меня знаешь, крысёныш! Всегда — это всегда, я у них три года на связи!

В оглушительном шуме тонет звон судейского колокольца.

— Что такое "на связи"? — кричит адвокат.

— Я агент Синдиката!

— Что такое Синдикат?

— Лига! Тотошка! "Кикс"! Одна шайка! Эй, змеи, собаки, жабий народец! Верьте нам, целуйте нам пятки! Заполняйте ваши вонючие карточки! Кукиш вам, дырка от бублика! Всё продано на сто лет вперёд!

— Кто вас послал к д'Анжело?

Хэйл не успевает ответить на этот вопрос. Судебный пристав рысцой выбегает за дверь, и через минуту в зал врывается охрана. Стрелки становятся плечом к плечу спинами к судейскому столу и начинают медленно теснить из зала толпу.

— Всех! — кричит судья Адамсон, взмахивая крыльями мантии. — Всех вон! Прессу тоже вон! Процесс теперь будет закрытым!

16

Я писал всю ночь. Я переписывал трижды. В первом варианте документ составлял девятнадцать страниц, в третьем — девять. Это был не репортаж, а материалы к репортажу. Факты и краткие выводы. Коррупция в футболе и очевидное мошенничество с тотализатором. Контрабандный ввоз "живого товара" и растрата сумм регионных бюджетов, отведённых на работу с детскими и юношескими командами — несуществующими. Система изоляции наёмных земных футболистов, служащая средством прикрытия грязных махинаций. Явная причастность ко всему этому лиц из высоких сфер, на что указывает акт объявления процесса закрытым не только для публики, но и для прессы и, следовательно, для всей общественности планеты, а также подозрительное самоубийство Багги, если это вообще самоубийство.

Я предлагал продолжить расследование, одновременно начав публикацию материалов.

Я не упомянул о моём интересе к "Клятве", о встрече с Теренсом Тейлором (он же Смит), о контактах с Йошикавой: ситуация представлялась мне серьёзной и опасной, и я не хотел навлекать опасность на этих людей.

Прочтя и проведя в молчании около трёх минут, Хорейшио Джонс встал, прошагал мимо меня журавлиными ногами и пригласил в кабинет Джима Каминского.

— Я прошу вас, Джеймс, самым тщательным образом ознакомиться с этим… несколько неожиданным документом.

Джим читал и восхищался. Пять раз он поцеловал кончики пальцев, однажды произнёс: "Восхитительно", однажды: "Чертовская логика" и трижды: "Ух, как он растёт!"

— Да, — веско сказал он, закончив. — Теперь мне всё ясно. Мы стары, мы исписались, вот кто нас переплюнет, Хорейшио. Бобби, я поздравляю вас, мой мальчик.

— Джеймс, вам что-нибудь известно об этом? — строго спросил Хорейшио.

— Ни-че-го. Мне, старому волку, с моим нюхом! То есть, разумеется, в матчах иногда бывают липовые счета, разумеется, привозят с Земли игроков пару, тройку в команду, я и назвать вам их могу, но система, Хорейшио, система, которую усматривает наш молодой друг, — эт-то находка, эт-то открытие, эт-то сенсация!

— Джеймс, будьте серьёзны. Я жду ваших предложений.

— Хорейшио, вы меня знаете, я неизменно серьёзен, я в постели серьёзнее, чем президент, когда он приносит присягу. В чём ваши сомнения? Публиковать немедленно! Наши тиражи подскочат до космической цифры, и если потом нас с вами разнесёт на части толпа обезумевших опровергателей, я умру счастливым.

Всё было ясно: Джим разносил на части моё предложение.

17

Каминский удостоил меня величайшей чести — пригласил посетить вместе с ним клуб футбольных репортёров "Работяга хавбек", куда пускали лишь избранных. Там и столиков было всего семь — по одному для каждой из газет и один для телевидения. Каждый столик таился в алькове, на нём стояла лампа в форме мяча, над ним — портреты ведущих комментаторов и известных игроков с автографами.

Джим повёл меня по залу, велеречиво знакомя с коллегами:

— Роберт Симпсон, восходящая звезда политического репортажа… Джулиус Кэдмен, проблемист, бриллиантовый мозг!

Розовый лысеющий толстячок сделался ещё розовее.

— Роберт Симпсон, тончайший стилист нашей журналистики… Жан Жиро, безжалостный аналитик и нежнейшая душа!

Аналитик кивнул пожилым сизым носом и брюзгливо спросил, как это у Джима в последней статье получилось, что "Бранцоза", видите ли, под влиянием теоретических… хм, хм… концепций Мааса исповедует систему сетевых передач в центре с клиновидными фланговыми перемещениями. "Он же болван, ваш Маас, у него солома в башке, ему надо на Пелисье играть, Пелисье — таран". Джим закричал, что не слышал этого, не слышал… На крик сбежались от своих столиков все мыслители, теоретики, аналитики, исследователи, философы, одописцы его величества футбола — они вздымали длани, они срывали с себя очки, ерошили причёски, выхватывали блокноты и стило и чертили замысловатые схемы.

Я смотрел на них, пытаясь понять, дураки они, жулики или просто взрослые дети.

Когда всё отшумело и разбрелось по альковам и зацокали машинки, материализуя жидкую лаву идей, Джим устало сказал мне.

— Ах, как примитивны эти люди, мой друг! Нет, нет, футбольная журналистика ждёт таких, как вы.

— Джим, скажите мне правду.

— Какой правды вы хотите — знаю я или не знаю? Но ведь только такой тупица, как наш шеф — благороднейший, честнейший, однако, увы, тупица! — может задавать Каминскому подобные вопросы. Но сопоставьте факты. Когда создана наша "Старлетт"? Вы не помните, вы молоды, это прекрасно, а я скажу вам. Двадцать два года назад. А "Хот ньюс"? Двадцать два года назад. "Эпо"? Двадцать два года назад. Когда образовалась телекомпания? Тогда же. Все средства массовой информации возникли практически одновременно. Ну а когда была создана наша славная футбольная лига, вы, надеюсь, помните? Совершенно верно — двадцать три года назад. Вы понимаете, что это означает? Мы живём благодаря футболу. Он кормит вас, меня, этих крикунов…

Он замолчал, словно собираясь с мыслями. Это само по себе было невероятно — молчащий Каминский…

— Мне поручено с вами говорить. Мне поручено вас предупредить о том, чтобы вы изменили своё поведение.

Я не спросил, кем поручено. Я понял, что он не ответит.

— Что значит, — спросил я, — изменить поведение?