Золотой век Испанской империи - Хью Томас

Однако уже в январе 1522 года Кортес возвращается к своему плану все равно отстроить заново старый город. Некоторые из его противников сочли, что он пытается создать укрепления, чтобы противостоять любым попыткам лишить его власти. Однако мотивы, стоявшие за решением Кортеса, были другими: он не хотел, чтобы место, где располагался легендарный Теночтитлан, оставалось памятником былой славе столицы. Индейцы тоже были за строительство, так что собрать необходимое количество рабочей силы не составляло труда.

Ключевую роль в возрождении города сыграл некий «геометр» по имени Алонсо Гарсия Браво, рожденный в местечке Ривьера, что располагается на дороге между Малагой и Рондой в Андалусии, и получивший образование в области городского строительства еще до того, как покинул Кастилию в 1513 году, вместе с Педрариасом – Педро Ариасом Давилой. Он добрался до Новой Испании вместе с экспедицией Франсиско де Гарая и тотчас же примкнул к армии Кортеса. Приняв участие в нескольких битвах в качестве конкистадора, Гарсия Браво затем отправился в Вилья-Рика в Веракрусе, где ему предложили спроектировать крепость, которую планировалось построить в этом городе, – двухэтажную, как утверждает бургосец Андрес де Росас, свидетельствуя о своем проникновении в жизнь и достижения нашего архитектора{106}.

Успех строительства Гарсия Браво в Веракрусе привел к тому, что Кортес предложил ему управлять работами по восстановлению Теночтитлана{107}. Браво прибыл в столицу летом 1522 года и принялся изучать местность вместе с самим Кортесом, выясняя, какой вред был нанесен городу, за который шла такая отчаянная борьба. Чтобы помешать индейцам бросать сверху камни на его людей, Кортес приказал разрушить ряды двухэтажных домов, кое-где это было сделано при помощи артиллерии. Но хотя два главных храма древних мешиков, расположенные в сердце Теночтитлана и Тлателолько, были серьезно повреждены, местоположение дамб, главных улиц и остатков многих строений было очевидным.

Первым поручением, данным Гарсии Браво, было строительство крепости с двумя башнями в восточном конце города, рядом с развалинами старого темпло майор[22]. Здесь располагалась озерная пристань Атарасанас, где Кортес собирался держать на причале свои тринадцать бригантин, построенных под руководством умелого, хотя и озлобленного севильца Мануэля Лопеса[23], сыгравшего столь значительную роль в закреплении испанской победы над мешиками. Башни были построены под присмотром Сиуакоатля, который, хоть в это и трудно поверить, теперь сотрудничал с победителями. Внутри одной, более высокой, располагались покои; другая предназначалась для защиты кораблей. Враги Кортеса впоследствии имели глупость доказывать, что якобы строительство башен было действием, направленным против королевской власти.

При разработке генерального плана реконструкции Гарсия Браво предложил придерживаться основной структуры старого мексиканского города с его обнесенным стеной центром, где в прошлом располагалась священная территория с великой пирамидой, видной со всех сторон, и святилищами при ней. К священной территории можно было приблизиться по трем дамбам – с севера, с запада и с юга; на востоке связи с материком не было. Северная дамба планировалась по эстетическим соображениям, поскольку прямой путь (через Тепейак, нынешнее местопребывание базилики Девы Марии Гуаделупской) прошел бы параллельно и слегка к востоку. К югу, за стенами города, располагался большой рынок, где индейские покупатели и продавцы кишели уже через несколько дней после завоевания города 13 августа 1521 года.

Вокруг этого открытого пространста располагались дворцы старой знати. Улицы внутри городских стен в прошлом зачастую представляли собой наполненные водой каналы, как в Венеции. В центре города эти каналы были прямыми, однако, как и в Европе, за пределами великого сердца города встречались и кривые закоулки. К северу от священной территории, за стенами, лежал город Тлателолько с собственным крупным рынком и развалинами собственной пирамиды. Возможно, что при строительстве нового города Кортес и Гарсия Браво вдохновлялись примером Санта-Фе – искусственного города, выстроенного Фернандо и Изабеллой под стенами Гранады в 1491 году, – хотя он и был меньше{108}.

Хотя великие храмы Теночтитлана и Тлателолько лежали в руинах, это не относилось ко многим другим. Пятнадцатью годами позже, в 1537 году, епископы Мехико, Гватемалы и Оахаки писали в Испанию императору Карлу, что многие индейцы до сих пор пользуются своими старыми храмами для совершения обрядов и вознесения молитв, хотя уже без жертвоприношений – после 1521 года они резко прекратились. Кортес не препятствовал проведению старых обрядов, хотя и поощрял миссионерство, сперва со стороны францисканцев, а затем доминиканцев. Епископы искали поддержки короля в своем намерении разрушить эти здания и сжечь находящихся в них идолов, а также его согласия на то, чтобы использовать камень от ацтекских храмов для постройки новых церквей. Король – или же Совет Индий – в ответном письме, пришедшем на следующий год, писал, что действительно, эти здания должны быть разрушены «без большого шума», а идолы сожжены. Камень от древних храмов, несомненно, должен быть использован для постройки церквей{109}.

Кортес решил сохранить два главных дворца Монтесумы в качестве правительственных зданий. Один стал национальным дворцом, где располагались его личные апартаменты и канцелярии; впоследствии здесь размещались апартаменты и канцелярии вице-королей, а еще позднее – президентов независимой Мексики. Другой, бывший его штаб-квартирой на протяжении счастливых месяцев, проведенных им в городе с ноября 1519 по июль 1520 года, должен был стать национальным ломбардом. Кроме того, они с Гарсией Браво приняли важное решение: в центре города должен был расположиться испанский квартал, где конкистадорам и побладорес («поселенцы», название, обычно применявшееся к тем, кто прибыл позже) выделялись участки земли для строительства или реконструкции имеющихся домов в соответствии с так называемым траса – слово, означающее «план». Между 1524-м и 1526 годами городской совет Мехико-Теночтитлана в соответствии с этим решением выделил 234 соларес (участка), а также 201 приусадебный участок внутри города.

Старым индейским кварталам, не входившим в траса, предстояло остаться без изменений, хотя к их названиям и были добавлены христианские приставки – отныне они назывались Сан-Хуан-Мойотлан, Санта-Мария-Куэпопан, Сан-Себастьян-Ацакуалько и Сан-Пабло-Сокипан. При каждом из этих кварталов должна была быть своя церковь, «иглесиа де висита», как их называли, под руководством францисканцев, которые с 1522 года имели своей штаб-квартирой просторное, крытое соломой строение неподалеку от дамбы, ведущей в Такубу (впоследствии оно станет монастырем Сан-Франсиско). Каждый из этих индейских кварталов должен был, почти как в старые времена, управляться местным старейшиной, которого завоеватели называли «сеньор». Между тем Тлателолько предоставлялся сам себе, в качестве отдельного города, носящего новое имя – Сантьяго.

Перестройка района, входившего в траса, началась летом 1522 года. Гарсия Браво старался проследить за тем, чтобы к каждому жилищу была проведена вода, чтобы все дома строились в согласии с определенной схемой и чтобы все основные дороги имели в ширину пятнадцать вар[24]{110}. Расположение каналов должно было приблизительно соответствовать тому, что было прежде, хотя некоторые из них предстояло отрыть заново, а другие заново наполнить водой.

В этих хлопотах Гарсии Браво помогал знатный конкистадор Бернардино Васкес де Тапия. Родом из города Торральба, что возле Оропесы, Васкес де Тапия был племянником Франсиско Альвареса, аббата Торо и инквизитора Кастилии. Его отец был членом Королевского совета Кастилии.

По оценке францисканского монаха Мотолинии, в 1524 году в городе работали 400 тысяч индейцев-мешиков под руководством верховного жреца Тлакотцина, который к этому времени оставил свое мексиканское именование и принял вместо него имя Хуан Веласкес. Как утверждал Мотолиния, там работало больше людей, «чем тех, кто трудился на строительстве Иерусалимского храма»{111}. В их число входило множество жителей соседнего города Чалько, что лежал в долине Мехико, – специалистов по строительству и штукатурным работам, чьи предки, вероятно, работали на первоначальном строительстве великого города. Прибыли несколько второстепенных архитекторов, чтобы работать под началом Гарсии Браво, таких как Хуан Родригес – в их задачу входило приспособить дворец Монтесумы к нуждам Кортеса.

Выдающиеся мешики, среди которых был и сын Монтесумы, дон Педро Монтесума, помогали испанцам набирать рабочих на строительство. Мотолиния вспоминает, что пение строителей – а в старые времена это было обычным ритуалом, сопровождавшим все подобные строительные мероприятия, – «не прекращалось ни днем, ни ночью (los cantos y voces apenas cesaban ni de noche ni de dнa)»{112}. Специалист по истории имперской архитектуры Джордж Кублер указывал, что, несмотря на все горе, которое могли испытывать индейцы в связи со своим поражением, их приводили в восторг (и, возможно, в конечном счете помогли завоевать их расположение) незнакомые им прежде механизмы, привезенные в Новую Испанию завоевателями. В первую очередь это были приспособления на основе колеса – блоки, повозки, тачки; но также они восхищались при виде мулов и гвоздей, стамесок и железных молотков. Обретение вьючных животных вело к чудесной революции в технологии, однако гвозди казались не менее важными, в то время как повозки имели для них особое очарование{113}. Таков был огромный вклад, сделанный Испанией в техническую культуру Нового Света.