Китайское чудо. Критический взгляд на восходящую державу - Дженнифер Рудольф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Межэтническая напряженность: два объяснения
Коммунистические идеалы служили созданию общей цели и укреплению общего чувства гражданственности равно среди ханьцев и не-ханьцев. Но со временем КПК, кажется, забыла, чем обязана приграничным народам Китая — так же и многие китайцы-ханьцы обвиняют не-ханьские сообщества в том, что те не желают признавать все то, чем обязаны партии. Ни капиталистические устремления, ни «китайская мечта», похоже, не способны объединить обе стороны, да и возрожденный китайский национализм сдержал немногие обещания. Причины становятся ясны, если рассмотреть некоторые скрытые причины сегодняшней болезни, поразившей межэтнические отношения в Китае.
Часть вины за трещины в здании «единой мультиэтничной страны» лежит на открытии ранее малых и самодостаточных провинциальных экономик под руководством КПК и внедрении могущественных сил рынка в общество. Начиная с 1979 года, а особенно с середины 1990-х годов, этот фактор погнал все больше ханьцев в приграничные регионы, где их манили возможности разбогатеть, — районы, в большинстве своем напрямую связанные со спонсируемой правительством программой «Открытие Запада», стартовавшей в 1999 году. Прибытие многочисленных ханьских иммигрантов — причем мало кто утруждал себя изучением местного языка — в уйгурские, тибетские и монгольские города означает, что не-ханьские народы постепенно оказываются в меньшинстве у себя на родине. Так, в 1949 году ханьцы составляли лишь 6 % населения Синьцзяня, в то время как к 2015 году их доля выросла до 38 %. Тибетский автономный район остается преимущественно тибетским, но доля ханьского населения в тибетско-монгольском Цинхае выросла с менее чем 40 % в 1982 году до 53 % в 2010 году.
Большая часть новых богатств, накопленных в таких городах, как Урумчи и Лхаса, отправляется к их обитателям-ханьцам — на это обратили внимание китайские социологи, которые, отмечая, что язык зачастую является препятствием для трудоустройства в городе, также критикуют расизм, присущий предоставлению контрактов и найму на работу. Это означает не только более сильное неравенство в доходах и образовании, но и то, что теперь неравенство тесно связано с этнической принадлежностью. Подобная социально-экономическая стратификация подкрепляет ощущение многих не-ханьцев, что преимущества экономической трансформации Китая непропорционально достаются ханьцам. Вряд ли кому-то нужно напоминать, чем рискует общество, когда классовая и этническая принадлежность оказываются таким образом связаны.
Еще одно важнейшее объяснение сегодняшней межэтнической напряженности в Китае кроется в радикально разных подходах ханьцев и не-ханьцев к позиционированию себя относительно современной китайской нации. Проще говоря, представители ханьского большинства в первую и единственную очередь думают о себе как о китайцах, в то время как не-ханьские группы в основном считают себя в первую очередь тибетцами, уйгурами, монголами, чжуанами, корейцами и т. д., а только потом «китайцами», что преимущественно означает «граждан КНР». По этой причине оживший сегодня китайский национализм — идеей которого с самого начала было обеспечить, чтобы ханьский народ и дальше господствовал над китайской нацией, — ничего не дает большинству не-ханьских групп и не может быть заменой коммунизма в вопросе включенности в национальный проект.
Где же решение?
Поскольку этническая проблема в Китае обострилась в последние годы, был выдвинут ряд различных идей для ее решения. Одно из самых смелых предложений, принадлежащее Ма Жуну, социологу из Пекинского университета, — уничтожить «национальные меньшинства» вообще и заменить «этническими меньшинствами». Это подразумевало бы изъятие упоминаний о «национальностях» из Конституции, вычеркивание этнической принадлежности из удостоверений личности и следование американской модели культурного плюрализма, где каждый волен принять собственную идентичность в своего рода «плавильном котле». Предложение Ма привлекло внимание многих, но скептики беспокоятся, что с учетом слабой правовой системы Китая оно не оставит меньшинствам практически никакой юридической защиты. Они также указывают, что даже в США у этой модели есть ограничения.
Еще одно решение — которое уже проводится в жизнь, — изменить демографическую картину таким образом, чтобы не-ханьские группы стали меньшинствами на собственных землях. Учитывая, что из 112 миллионов не-ханьцев лишь чуть более 10 % принадлежат к тем группам, у которых есть серьезные претензии (тибетцы, уйгуры и монголы), то, с точки зрения правительства, вариант не выглядит полностью нереальным, особенно в сочетании с поощрением смешанных браков между поселенцами-ханьцами и не-ханьскими местными женщинами, как в последнее время предлагали некоторые чиновники. Финальным (неофициальным) итогом такой трансформации населения станет фактическое исчезновение целых народов. Однако до этого может и не дойти, поскольку на сегодняшний день данные сообщают о признаках уменьшения ханьского населения в этих регионах.
В итоге, поскольку действующая политика воспринимается не-ханьскими народами как усиливающееся угнетение, продвижение повестки дня, в центре которой стоят ханьцы, и подрыв устойчивой жизнеспособности местных языков, обычаев, религиозных институтов и образа жизни, трудно представить, как найти решение этнических проблем Китая. С высокой вероятностью ситуация будет ухудшаться, пока однажды конфликт не выйдет из-под контроля — или не останется тибетцев, уйгуров или монголов, чтобы протестовать.
С другой стороны, если предоставить этим людям достаточно политического, культурного и экономического пространства, чтобы они свободно могли одновременно являться полноправными гражданами Китая и в то же время тибетцами, уйгурами или монголами, возможен некий выход из сегодняшней дилеммы. Ведь уже существует проект образа жизни, который был бы приемлем для подавляющего большинства населения страны, как ханьцев, так и не-ханьцев, и сохранил бы великие культуры не-ханьских народов Китая, прежде чем они будут утрачены навсегда. Этот проект уже вписан в китайскую Конституцию.
5. Что нужно знать об общественном мнении в Китае?
Я-Вэнь Лэй
Китай печально известен своей цензурой — он постоянно попадает в рейтинги международных организаций как одна из стран с наименьшей свободой слова и прессы, а также как один из главных «врагов» «свободы Интернета». И потому неудивительно, что даже мало знакомые с Китаем люди полагают, что политическая и гражданская жизнь там бесцветна и едва дышит. Но, совершенно вразрез с этим популярным образом — и несмотря на вполне реальные репрессии правительства, — политические дискуссии, противостояния и ангажированность царят в Китае повсеместно. Более того, с середины 2000-х годов общественное мнение выражается все чаще. Время от времени неоднозначные события — или то, что китайцы называют «инцидентами с общественным мнением» — выходят на свет, захватывают внимание широкой общественности и ведут к горячим дебатам. Например, в 2003 году Сунь Чжиган, 27-летний житель Гуанчжоу, скончался под стражей после того, как был неправомерно задержан и избит полицией в следственном изоляторе. Его смерть
