В капкане - Дмитрий Линчевский

— При чем здесь какой-то солдат Зотов?! — не выдержал Мошкин. — Я тебя про Полынцева спрашиваю.

— Я не поняла вопроса.

— Про Полынцева, говорю, интересуюсь: что к чему и почему?

— Тебя заинтересовал Полынцев?

— Меня — нет. А вот тебя, похоже, — да.

— Серьезно?

— Я это и пытаюсь выяснить.

— Ой! — всплеснула руками Инна. — А вы часом не ревнуете, милейший?

— С какой радости? Так спросил, чтоб разговор поддержать.

— Ну, тогда и отвечать не стану.

— А если б сказал, что ревную?

— В таком случае, ответила бы. Ревность — сильное чувство, к нему надо с уважением относиться. Мне еще бабушка говорила. Не играй, говорит, внученька с ревностью — доиграешься.

— Тогда, считай, что я ревную.

— Ничего я не собираюсь считать. Хватит со мной шутки шутить, иди лучше работай.

— Я не шучу. Я правда ревную.

— Ну, правда, так правда, — со вздохом сказала Инна. — Тогда знай — мне твой Полынцев, как для ласточки заяц.

— Это как так?

— В том и дело, что никак. Работай спокойно, коллега. Сердце дамы свободно.

Мошкина эта фраза заметно приободрила. Игриво улыбнувшись, он поднялся из-за стола и с видом победителя вышел из кабинета.

Глава 5

Пятилетний мальчик Вовка стоял у зеленого палисадника и что есть сил отмахивался от драчливого соседского петуха. Тот, в свою очередь, атаковал мальца, хлопая крыльями, топорща острые, как копья, шпоры. Крепкий желтый клюв птицы вонзался то в ноги, то в руки ребенка, оставляя на нежной коже ярко-красные пятна. Вовка от беспомощности и боли готов был заплакать. Прикрыв глаза руками, он уворачивался от забияки, надеясь, что тот, в конце концов, отстанет, да где там. Дерзкая птица распалялась все больше, прыгая прямо в лицо, целя клювом точно в глаза. Мальчуган выпятил нижнюю губу и уж собрался было заплакать, но тут…

В просвете между пальцами, он вдруг увидел чей-то хромовый сапог. Коротко замахнувшись, тот с глухим ударом врезался в жирную задницу петуха. Обгоняя голову, она пулей улетела за ворота соседского дома, откуда тотчас же послышался удивленный женский возглас.

— Ты смотри, наш петух никак летать начал?! Надо б крылья ему подрубить.

— Подрубим, — ответил сипловатый басок.

Вовка опустил руки. Перед ним, в картузе с козырьком-клинышком, стоял улыбающийся Николай Петрович.

— Что ж ты, внучок, как не в деревне родился? Надо было дать ему хорошего пенделя, чтоб знал свое место. Животное ведь слез не признает, оно ить только силу понимает.

Вовка всхлипнул, растирая покрасневшие ручонки.

— А я так не умею.

— Ну, ничего, — потрепал его за вихры Петрович. — Я тебе покажу «волшебный пенделек». Один раз вдаришь, и все петухи стороной обходить станут.

— А гуси? — с надеждой в голосе спросил мальчуган.

— И гуси, тож… И селезни.

— А когда научишь? — окончательно просветлел Вовка.

— А вот сейчас к твоим соседям загляну, и сразу апосля займемся.

Шагнув к высоким зеленым воротам, Петрович повернул кольцо железного засова.

Дверь открылась в тот момент, когда тяжелый, остро заточенный топор опускался на белую шею петуха. Державший его за лапы Афанасий Колокольников, с видом любящего свою работу палача, обтер кровавое лезвие о чурбак и отбросил безглавую тушку к поленнице.

— За нападение на человека — голову с плеч, — констатировал смерть Петрович, огладив сивые усы. — Сурово, но справедливо.

— Что ж ты сделал-то, ирод?! — вышла на крыльцо супруга Колокольникова Зинаида. — Я ж сказала крылья подрубить, а не голову.

— Да? — искренне удивился Афанасий. — Значит, я не так понял. Ты ко мне, что ль, Петрович?

— Да не то чтобы к тебе… Так, мимо шел. Смотрю, петухи летают. Думаю, непорядок. Зашел. Гляжу: ан нет — уже порядок.

Когда начался дождь, Полынцев с опасением заметил, что в «Жигулях» Мошкина не работают дворники. Положим, в этом ничего удивительного не было — все в пределах заявленного стиля. Настороженность вызвало другое. Достойный своей машины хозяин, шоферское мастерство которого заключалось в том, чтобы сыпать ругательства на головы встречных водителей, вдруг, прищурив глаза, вынул из кармана большие черепаховые очки и ловко нацепил их на нос. Полынцев напрягся.

— Так ты еще и слепой, Мошкин!? Тормози сейчас же, я лучше на автобус пересяду.

— Не дрейфь, приятель, — уже доехали.

Заявление было не совсем корректным. На самом деле они не «до», а «за» ехали… В придорожную канаву, что темнела за светофором по улице Амурской.

— Лучше в канаву, чем в зад «Мерседеса», — с облегчением вздохнул Полынцев, открывая дверцу.

— Толкнешь? — наивно спросил Мошкин.

— Я б толкнул… твою колымагу с высокой горы. Вылезай, пешком пошли.

— Я машину не брошу, — проявил меркантильную озабоченность коллега.

— Ну, и сиди здесь, зоркий сокол, — бросил Полынцев, хлопнув дверцей. — Без тебя управлюсь.

Прыгая через лужицы, он добрался до почты и, миновав разбитую дорогу, вышел к щербатым воротам старого бревенчатого дома. Калитка оказалась не запертой. Во дворе пахло угольком, черневшим у прогнившего сарая, и уличным туалетом, который виднелся в дальнем конце запущенного огородишки. Не успел он подойти к двери дома, как та, звонко скрипнув, распахнулась. На пороге появилась дряблая, с папироской в бледных губах, женщина.

— Ищете кого? — спросила она мужским голосом. — Или так, мимо шли?

— Ищу, — кивнул Полынцев. — Здравствуйте.

— И кого же?

— Может быть, в дом пригласите? Дождик на улице.

— Приглашу, если ордер предъявите?

— Я же к вам не с обыском пришел.

— А с чем?

— Узнать, кто здесь живет, кто хозяин.

— Я хозяйка. Я и живу.

— Одна?

— Одна.

— Паспорт ваш можно посмотреть?

— Чего на него смотреть — такой же, как у вас.

— Я говорю, документы предъявите, пожалуйста, для проверки.

Неспешно развернувшись, она вперевалочку направилась вглубь комнаты…

Буквально через секунду оттуда выскочила толпа небритых, плохо одетых мужчин и стремительно бросилась к выходу. Полынцев, дабы не быть растоптанным, ловко отскочил в сторону.

Когда ватага пробегала мимо, он изловчился и ухватил за пояс последнего квартиранта. Тот, попав в жесткий капкан, жалобно заверещал. Это послужило сигналом для сотоварищей. Дружно развернувшись, они примчались на выручку к пленнику.

Началась толчея, странная, непривычная, но очень слаженная, видимо, не раз отработанная. Одна часть толпы вытягивала на себя заложника, другая оттесняла в сторону захватчика. Полынцев чувствовал, что рука слабеет с каждым мгновением. Он мог бы взорваться и заискрить ударами налево и направо, уж кого-нибудь да уложил бы, но опять подводил пресловутый комплекс приличия. Мужчины вели себя сдержанно, неагрессивно, теснили мягко, можно сказать, аккуратно. Злости на них, почему-то, не было. А без нее…

Захват, в конце концов, сорвался, и толпа стремглав бросилась к воротам. Гнаться за ними по грязи не было ни малейшего желания, а, судя по всему, и не имело смысла. Поправив форму, Андрей повернулся к крыльцу, надеясь получить исчерпывающие объяснения. На пороге, как ни в чем ни бывало, стояла хозяйка дома с мятым паспортом в руках.

— Вот, пожалуйста, — сказала она, выбрасывая папироску.

— Кто это был? — выдохнул Полынцев.

— Где?

— В Караганде! Здесь, естественно.

— Не знаю — зашли от дождя укрыться. Как закончился — разбежались.

— Послушайте, гражданочка! — повысил он голос. — Мне хватает притонов и на своем участке, но, если будете шутить, — займусь и вашим.

Женщина пожала плечами.

— На здоровье, коль делать нечего.

— Повторяю вопрос. Что это за люди?

— Бездомные.

— Что они здесь делают?

— Гостят. Приютила на время.

— А этот человек у вас жил? — достал он из кармана фотографию убитого старика.

Хозяйка охнула, прикрыв рот рукой.

— Неужто убили?

— Я вас о другом спросил.

— Да жил, — сказала она, заметно скиснув. — Хороший был мужик, работящий.

— Он здесь работал?

— Они тут все работают.

— Что делают? Бутылки собирают?

— Почему, бутылки? Халтурят. Сюда частенько заказчики приезжают: кого на строительство берут, кого на уборку, кого еще куда. Неплохо платят.

Полынцев сначала принял хибару за обычный притон, каких немало на любом участке, независимо от того, есть там личные подворья или нет. Алкаши, наркоманы, прочая нечисть всегда найдут укромное место для встреч по интересам. Зачастую — это старая загаженная квартира, хозяина которой запойная братия худо-бедно подкармливает и, разумеется, щедро подпаивает. В цивильных домах бдительные соседи сразу сигнализируют о появлении «горячей точки» местным органам (тем самым, загружая власть проблемой, с которой она сама не знает, что делать: ЛТП отменены, статья за тунеядство отсутствует, в наркологический диспансер — только по желанию). Но вот в частных кварталах соседи с донесениями не спешат. Виной тому удаленность домов друг от друга — личные дворики, отдельные выходы, высокие заборы, за которыми ничего не слышно и никого не видно — словом, полная изоляция. И вот, казалось бы, в этих, идеально подходящих для разврата, условиях можно делать все, что больной душе угодно. Пей, сколько влезет, спаривайся, с кем ни попадя, колись, нюхай, танцуй — пожалуйста. Но нет. Ушлая домохозяйка решила развернуться по-другому. Собрала бомжей, дала им кров, организовала, можно сказать, биржу труда с полным пансионом. Плохо это? Бесспорно. Нарушается масса законов: федеральных и местных. Но насколько велика при этом опасность для общества — между прочим, того самого общества, что превратило людей в бомжей, а последних, в собак — наверное, она ничтожна. Между тем, бездомные хоть немного чувствуют себя нормальными людьми: спят в тепле, едят горячий суп, работают. Они ведь тоже не самый злобный и лихой народец.