Флаг на грот-мачте - Николай Блинов

– Заходите в каюту, – пригласил Максим, открывая тускло блестящую полированную дверь. Каюта освещалась через круглый иллюминатор. Ленька провел рукой по такой же, как дверь, полированной стене.

– Тик это, – сказал Максим. – Каюты деревом таким обшивали, тиком.

– Тут что, матросы жили? – спросил Карпа и отодвинул тяжелую занавеску, закрывающую пустую койку.

Максим шевельнул усами.

– Ишь чего захотел. Каюты для господ офицеров. Разве на восемь сот нашего брата кают понаделаешь? Никакого корабля не хватит. Идем, покажу, где матросы проживали.

Они долго шли по коридорам и крутым трапам, пока не втиснулись в низкий кубрик, еще более темный, чем коридор. От стальных необшитых стен и нависшей над головой палубы тянуло холодом.

– Вот тут и жили, – сказал Максим. Голос его прозвучал глухо, будто придавленный тяжестью стали.

– Где же спали? Неужели на железном полу? – спросил Никита.

– Зачем на полу. Для спанья койки предназначены. Их, когда спать, вешали. А когда на вахту, убирали. Вот погляди.

Между двух железных стоек был привязан кусок парусины. Ребята подошли ближе.

– Я залезу, а? – сказал Карпа.

– Валяй! – усмехнулся Максим.

Карпа подпрыгнул и бултыхнулся в койку. Парусина провисла посередине, и остались видны только Карпины голова и ноги.

Ленька тронул Никиту за руку:

– Вот, оказывается, какие это койки. Теперь понятно, почему в песне про кочегара поется: «…и койкою труп обернули». Я раньше никак не мог понять, как это кроватью можно обернуть.

– В койке и хоронили. Если в море, конечно. Ну а для тяжести тоже, как в той песне, – «К ногам привязали ему колосник…» – глухо пропел Максим. – Это балка такая – колосник, в топке они укладываются.

В наступившей тишине ребята почувствовали себя неуютно. Никита смотрел на койку, неподвижно висящую перед ним, и ему на мгновение почудилось, будто в койке лежит матрос, что помер в этом стальном ящике, и в головах у него ровно коптит сальная свеча…

Видно, что-то подобное почувствовал и Карпа. Он встрепенулся, койка сильно качнулась, и над ней вынырнула стриженная ежиком голова. Карпа смотрел на безмолвных ребят расширенными, круглыми глазами.

– Ну вас в болото! Вы что, в самом деле, меня хоронить собрались? – крикнул он и, повертевшись в парусине, вывалился наружу.

– Теперь пошли на шлюпочную палубу. Катер вам сдавать буду, – сказал Максим.

Палуба встретила их солнцем и свежим ветром. Отсюда, с высоты броненосца, открывался широкий простор реки. Вдали над городом ослепительно сияли купола собора.

Но ребята не видели ни реки, ни города. Перед ними на деревянных подушках кильблоков под изогнутыми, как хоботы огромных слонов, стальными шлюпбалками, покоился катер.

– Вот, – сказал Максим. – Получайте.

– Расчехлить, – распорядился Глеб Степанович.

Ребята бестолково засуетились вокруг катера, не зная, с какой стороны к нему подступиться.

– Действуй, Андрей, – сказал штурман. – Боцманом будешь.

Патрульный взглянул на штурмана:

– Есть, расчехлить катер!

Андрей расставил ребят по местам, показал, как снимать шнуровку.

От нагретой солнцем парусины струился запах морских просторов и дальних странствий. По мере того как снимали тяжелый чехол, открывалось все великолепие морского судна: тускло поблескивали медью уключины, вырезанные в бортах, гладкие дубовые скамейки – банки, уложенные на них вдоль бортов, тяжелые длинные весла, мачты, свернутые паруса.

Не дождавшись, пока уберут снятый чехол, Карпа забрался в катер, улегся было на банку, но тотчас вскочил на колени, положил шею в медную уключину*, высунул голову наружу. Потом страшно выпучил глаза, скособочил рот и прохрипел в лицо Андрею:

* Уключины выполнялись в виде вырезов в бортах и были отделаны латунью.

– Агамалиоглы, гроза южных морей!

Патрульный отпрянул в сторону, но, спохватившись, взмахнул рукой и легонько секанул Карпу по шее.

– За нарушение корабельной дисциплины наказуешься усечением головы. Живо вылезай! Будем поворачивать шлюпбалки и выносить катер за борт. Становись к носовой!

Карпа перескочил через борт катера.

– Есть стать к носовой! – лихо отрапортовал он.

– Ну, артисты, – усмехнулся Максим, переглянувшись с Глебом Степановичем. – А боцман у тебя ничего, видно, что нюхал море.

– С восьми лет с отцом на паруснике ходил, – пояснил скаут-мастер, глядя, как ребята сосредоточенно разворачивают тяжелые шлюпбалки.

Никита с Ленькой стояли на кормовых талях, и Никита то подтягивал, то отпускал конец веревки по командам Андрея. Он с удивлением наблюдал, как послушно поднялся огромный катер с кильблоков. Сначала нос, а потом и корма вышли за борт, и белоснежный корпус повис над водой.

Андрей ловко забрался на катер и, повозившись на носу, перекинул на палубу конец веревки, потом взялся за носовые тали, на которых висел катер, и вопросительно взглянул на Глеба Степановича. Тот крикнул:

– Спускаем. Я здесь, наверху, а ты на талях. Кого на кормовые поставишь?

Андрей взглянул на Никиту:

– Залезай сюда!

Никита подтянулся на руках, перевалился через борт, стал на корме и, подражая Андрею, ухватился за тали.

– Потравливай! – скомандовал штурман.

Корпус катера слегка дрогнул и начал медленно опускаться. Вот он поравнялся с палубой броненосца, спустился ниже, и медленно поползла вверх серо-ржавая стена. Негромко хлюпнув, катер коснулся воды. Веревки, за которые держался Никита, ослабли.

– Сбрасывай гак, – скомандовал Андрей и, нагнувшись, освободил крюк, которым тали соединялись с катером. Никита сделал то же самое, и катер остался привязанным к броненосцу только веревкой, спускавшейся с палубы. Свободные тали медленно уползли вверх, а вниз по веревочной лестнице с деревянными перекладинами спустились остальные ребята и штурман.

– Убирай штормтрап! – крикнул штурман, и веревочная лестница уползла вслед за талями.

Пока устанавливали мачты и навешивали руль, ребятам пришлось узнать столько морских терминов, что было удивительно, как они все могли запомнить с первого раза. Это было тем более удивительно, что Глеб Степанович ничего не объяснял. Он просто отдавал команду. Андрей хватался за что надо, а ребята по его примеру выполняли эти команды.

Даже такие простые вещи, как веревки, на корабле оказались не веревками, а «концами», и каждая из них в зависимости от назначения имела свое название. Те, которыми поднимали паруса на мачте, – фалы. Те, что привязаны к нижним углам парусов и служат для управления парусами, – шкоты. Концы для крепления судна к причалу – швартовые.

Когда над катером захлопали поднятые паруса и он превратился в настоящий корабль, ребята уже чувствовали себя заправскими мореходами и были готовы ринуться в океанские просторы навстречу ветру и приключениям.

Штурман уселся на корме, внимательно оглядел паруса и команду, размещенную Андреем на банках. Управлять кливером боцман посадил Карпу и Леньку. На грото-шкотах сидели Никита и Тодик. Штурман увидел торжественные, серьезные лица, руки, напряженно сжимающие шкоты, и улыбнулся.

– Ну, готовы? – спросил он Андрея, который стоял на носу с багром в руках.

– Готов!

Штурман запрокинул голову и крикнул:

– Будь здоров, Максим! Отдай нам, дружище, носовой!

С палубы упал швартовный конец, и над бортом показалось лицо моряка. Он прощально взмахнул рукой и поднес ладонь к козырьку фуражки.

– Шесть футов вам под килем и попутного ветра! – донеслось сверху.

– Кливер на левый, грот на правый! – скомандовал штурман.

Андрей сильно оттолкнул нос катера от борта «Чесмы». Большой парус перестал хлопать и наполнился ветром.

– Кливер на правый! – прозвучала команда, и, повинуясь перетянутым шкотам, носовой треугольный парус перекинулся на правый борт и упруго надулся. Катер, набирая скорость, косо двинулся навстречу ветру.

– Поехали! – взглянув на Никиту, радостно и удивленно пропищал Тодик.

– Держи шкот крепче! – прикрикнул Андрей, пробираясь с носа на корму. – И не «поехали», а пошли, если по-морскому.

Тодик хихикнул.

– По воде не ходят.

Андрей присел на банку между Тодиком и Никитой.

– Мореходы и мореплаватели по морям ходят и плавают. Это только пассажиры на кораблях «ездят». Зачем ты шкот в руках держишь? Его вот как закрепить нужно. – Он показал, как привязать шкот, чтобы быстро и легко можно было его отдать. Тодик посмотрел узел.

– Так это же рифовый. Я умею.

– Шкотовый, – сказал Андрей и перешел на корму, где, положив руку на румпель, сидел Глеб Степанович. Штурман следил за парусами и незаметным движением чуть поворачивал руль. Ветер пошевеливал его волосы.