Флаг на грот-мачте - Николай Блинов

Никита раньше об этом не думал. Ему казалось, что убивают только немцев и это так и надо. Когда с войны вернулся отец, он сказал, что Дядю Саню немцы задушили газами.

– Какой ужас! Какой ужас, – шептала мать, не вытирая слез.

Никита испугался и тоже заплакал. Плакать было не стыдно, потому что все плакали.

Только отец не плакал.

– Немцев тоже немало поубивали, но дело тут совсем не в них. – Он обнял одной рукой мать, другой Никиту. – Если бы вы знали, как я по вас истосковался, родные вы мои!

От его гимнастерки пахло табаком и кожей.

Оказывается, он вернулся не совсем. Его полк перебросили для отдыха и пополнения в Саратов, и он приехал, чтобы взять их с собой.

И они уехали в Саратов.

На подножках вагонов, на буферах и на крышах сидели и висели солдаты. Отец подсадил Никиту в окно, и он очутился на верхней полке, где лежал дядька в нижней рубашке и подтяжках. Дядька затолкал его к стенке, а сам втащил в окно корзину. Как садились родители, Никита не видел.

До Саратова они не доехали. Поезд шел медленно. Отец с матерью спрыгнули и подхватили выброшенные им вслед вещевой мешок и корзину. Никиту тоже «выбросили» на руки отцу.

Оказалось, что так и надо, потому что полк стоял не в самом городе, а в военном городке. Вместе с ними из поезда выскочило много военных, и они пошли по дороге через невысокий лес.

Военный городок состоял из нескольких одинаковых кирпичных домов. Между ними проглядывала голая, бурая степь. Вдалеке виднелась вышка с красным флажком, и оттуда доносилось потрескивание, как будто ломали лучину.

– Там стрельбища, – сказал отец.

У крайнего дома, к которому вплотную подходили заросли, их встретил пожилой солдат.

– Здравия желаю, гражданин прапорщик. С благополучным вас возвращеньицем.

Он взял у отца корзинку и шинель. Они вошли через прохладные сени в набольшую комнату с окном на улицу.

– Ну, рассказывай, Семен Васильевич, что в полку нового. Как служба солдатская? – спросил отец, отстегивая ремни и снимая гимнастерку.

– Супруге вашей я умывальник в комнате заправил, – сказал Семен Васильевич. – А вам с сыночком в садочке мыться сподручнее.

Пока они мылись на траве за домом, Семен Васильевич поливал из ведра и рассказывал про какой-то комитет и про офицеров. Рассказал, что в зарослях вечером солдаты напали на капитана Мочарашвилли. Отец лицо намыливал и одним глазом взглянул на Семена Васильевича.

– Ты что-то путаешь. Мочарашвилли солдаты бить не станут. Он с ними всю войну в окопах просидел.

– Так они перепутали в темноте. Думали, поручик Любкин с развода идет, и набросились.

– А он что, Мочарашвилли?

– Двух на гауптвахту привел за то, что выпивши были. Что набросились, не сказал. А так жизнь наша без перемен. Живем, мира ждем, по дому скучаем, – закончил он, развешивая мокрое полотенце на кустах.

Отец уходил рано утром, а когда время приближалось к обеду, возвращался домой, и они шли обедать в офицерское собрание.

Там Никита увидел Мочарашвилли, про которого рассказывал Семен Васильевич. Капитан был приземист и широк в плечах. Он поцеловал руку матери, погладил огромной ручищей Никиту по волосам и сказал отцу:

– Эх, генацвале! Семья хорошо! Сын, ах, как хорошо! Но Грузия далеко. Горная страна Грузия… – и он печально вздохнул.

Там Никита познакомился с другими офицерами. Они с ним охотно разговаривали. Может быть, потому, что, кроме него, в военном городке детей не было.

Капитан Мочарашвилли был веселый, над всеми подсмеивался. Он играл с Никитой в шашки и всегда обыгрывал, запирал шашки так, что ходить было некуда.

Только один офицер с Никитой не разговаривал. Он просто его не замечал. Поручик Любкин, с черной узкой повязкой, закрывавшей левый глаз, никогда не смеялся. Он только презрительно кривил тонкие губы, когда при нем рассказывали смешное. «Фон дер Любке» – называли его офицеры, когда он не мог их слышать. Ходил поручик обычно со стеком и, когда навстречу ему попадались солдаты, перекладывал его из правой руки в левую, освобождая правую не то для приветствия, не то для удара.

На плацу, залитом палящим солнцем, солдат учили воевать. Они стояли в две шеренги «вольно». Перед ними висели на деревянных подставках соломенные чучела. Взводный вызывал солдат по очереди. Выходил один, брал винтовку наперевес и становился перед чучелом.

– Вперед коли, назад прикладом бей, от кавалерии закройсь! – скороговоркой командовал взводный.

Солдат делал выпад, колол штыком, бил прикладом назад и, приседая на широко расставленных ногах, вскидывал винтовку над головой.

Взводный искоса поглядывал на поручика, который стоял в тени трибуны со стеком в руках. Любкин взмахивал стеком, и чучела убирали. Солдаты строились в плотную колонну, запевали песню и маршировали по плацу. Взводный шагал рядом, подсчитывая шаг: «Ать, два. Ать, два!»

Когда колонна приближалась к противоположному концу площади, взводный начинал оглядываться на Любкина, который молча следил за ней одним глазом.

Потом поручик похлопывал себя стеком по ноге. Взводный командовал:

– Бегом!

Любкин заставлял солдат бегать вокруг трибуны до полного изнеможения. Спины у них чернели от пота. Пробегая мимо поручика, они зло смотрели на него.

…Война продолжалась и неумолимо напоминала о себе.

Однажды перед обедом Никита баловался у водоразборной колонки недалеко от площади, где учили солдат. Вода била искристым веером из зажатой трубы и прохладными струями стекала с рубашки и штанов. Мимо колонки затопали солдатские сапоги. Никита на всякий случай отпустил рычаг и отбежал в сторону, чтобы не получить подзатыльника. Но солдаты спешили мимо, не обращая на него внимания. Потные и возбужденные, в расстегнутых гимнастерках, они громко переговаривались, спорили и ругались.

«Что-то случилось!» – подумал Никита и побежал за ними. Площадь была заполнена солдатами, за их спинами ничего не было видно. Он залез на забор и над солдатскими фуражками увидел трибуну. На ней, опираясь руками на перила, что-то говорил поручик Любкин. Солдатские фуражки качнулись к трибуне. Было видно, как открывался черный рот на красном лице поручика, но до забора долетали только отдельные слова…

– Фронт!.. рос… вать!

Площадь рвануло криком. Над головами взметнулись руки. Любкин схватился за голову, скатился с трибуны, и над ним замелькали кулаки. За трибуной щелкнул выстрел, и шальная пуля жалобно пискнула над забором. Никита свалился на землю и бегом бросился домой.

Мать накинулась на него с расспросами:

– Кто стрелял? Что случилось? Кого убили?

– Никого не убили. Зачем волноваться, дорогой? – ответил вместо Никиты капитан, вошедший вместе с отцом.

Мочарашвилли подошел к столу, взял в обе руки кувшин с водой и стал пить прямо через край.

– Получили приказ об отправке на фронт, – сказал отец, вытирая платком мокрый лоб. – Солдаты не согласны. Поручик выступил, кричать начал: «Измена отечеству! Немецким шпионам продались! Шкуру свою бережете!» Солдаты его и помяли: «Не называй нас шкурами, сам шкура продажная».

Мать вышла, капитан осторожно опустил кувшин на стол и тихо сказал:

– Однако, генацвале, говорят, если бы не твой Семен, всадил бы господин поручик тебе пулю в спину.

– Неизвестно, в кого он стрелял. У него Семен наган выбил, шанцевой лопатой по руке успел ударить, – сказал отец.

Вечером, когда Никита лег спать, а отец погасил свет и собрался уйти в соседнюю комнату, за открытым окном скрипнул песок. Кто-то подошел к окну. Никита открыл глаза и увидел стену, а на ней лунный свет.

– Николай Демьянович, – раздался тихий голос Семена Васильевича. Отец подошел к окну. Они о чем-то пошептались.

– Пусть заходят. Только тихо. Свет не буду зажигать. А ты под окном на скамеечке посиди. Посматривай.

Щелкнула задвижка на двери, и из окна потянуло теплым ночным воздухом. Послышались осторожные шаги. Запахло махоркой и солдатскими сапогами.

– Садитесь, товарищи, – негромко сказал отец и добавил: – Не туда, там сынишка спит.

Заскрипели стулья. Незнакомый голос сдержанно прогудел:

– Мы вот товарища из совдепа привели… Насчет приказа…

– Мандат проверили? – спросил отец.

Чиркнула спичка, и на стене появились тени сдвинутых голов. Спичка догорела. Стало очень темно.

– Говорите, товарищ. Здесь все свои из полкового комитета.

Послышался невнятный голос. Начала Никита не понял. Потом стало слышнее.

– …фронт. Полагаю, что приказ формально надо выполнить, в вагоны грузиться. Оружия без разрешения полкового комитета никому не сдавать. Если погонят через Питер или будете следовать мимо, пошлите надежных людей в Петроградский Совет, там подскажут, что делать дальше.