Одинокие боги Вселенной - Александр Заревин

— О! — сказал, увидев, Мишка. — Это что такое?

На месте пепельницы над крышкой дурмашины белела матовая полусфера. Она была еще прозрачна, и сквозь матовый туман была еще заметна пепельница с моим окурком.

— Это дым, Юрка, — приблизив к полусфере лицо и вглядевшись, сообщил Мишка. — Эта полусфера — из дыма от твоего окурка. Ничего не понимаю!

Глава 5

УРОК ПОЛИТЭКОНОМИИ

— Если я вас правильно понял, господа, — сказал Кроум, — вы хотите переустроить мир, опираясь на изобретение господина Виллика, но, поскольку дело все-таки серьезное, хотите заручиться если не моей поддержкой, то хотя бы советом. Так?

— Так, господин Раут.

— Начнем с того, что до этой минуты я понятия не имел о вашем существовании и фактически в дальнейшем, как, собственно, и сейчас, должен полагаться на мнение своей дочери. Полагаю, что я имею право на несколько вопросов, чтобы составить о вас и ваших намерениях свое личное мнение.

— Согласны.

— Для начала хотелось бы узнать подробнее об абсолютном оружии. Что это?

— Пока это одна небольшая установка. Можно сказать, экспериментальная. Тем не менее возможности ее практически безграничны. Не вдаваясь в технические детали — их вам всегда готов изложить автор (Озерс поклонился)… вы можете в долю секунды попасть в любую точку Олла, в том числе и в наглухо замурованное подземелье, и в банковский сейф. При этом вы можете перенести с собой предметы, общий вес которых в сумме с вашим собственным не превышает 120 килограммов или его габариты находятся в пределах сечения «коридора». «Коридор» — название условное, для нас с Вами; практически есть вход и выход, то есть вы вошли — и вышли уже там, куда намечали попасть. Радиус досягаемости практически бесконечен, хотя тут есть нюансы, которые хорошо известны Озерсу. Лично я, как ни тужился, сумел уловить и уяснить очень немногое, одним словом, если вы собрались в космос, то после расстояния в 40 световых лет могут наступить трудности с попаданием в исходную точку. Это все, что я понял. Но для достижения наших целей забираться в такую даль нет смысла. В пределах Олла нам доступно все. Кстати, если вы решили провести против кого-то террористический акт — нет проблем, ему спрятаться будет некуда, и его не защитит никакая охрана. — Кроум поежился. — Ну а если Урф решит накрыть Атлу ядерными ракетами — в принципе ракету можно уничтожить еще на старте или в полете. Теперь оцените сами наши возможности.

Некоторое время молчали все: гости — потому что добавить пока им было нечего, Кроум переваривал услышанное. И чем больше он размышлял, тем ему становилось страшнее. «Боже мой, — думалось ему. — Вместо того чтобы перевозить грузы или перекачивать нефть непосредственно от скважин в заводские резервуары, на худой конец, путешествовать самим или предоставить такую возможность всему человечеству, эти дикари видят в новом изобретении до смертельной скуки осточертевшую бомбу — орудие убийства или предмет, с помощью которого они обретут власть над миллионами подобных же дикарей». Неужели он так плохо воспитывал дочь, что она не видит всех этих противоречий, всей натянутости аргументов этого напыщенного сморчка? А сам Озерс? Он что, не понимает, что руки его могут по локоть погрузиться в кровь и слезы ни в чем не повинных людей? И стараться он будет не для себя, а ради пещерных амбиций этого, как его, Колпика Сетроума, который даже в нем, предводителе палаты лордов Атлы, видит такого же дикаря. «Боже мой! До чего я дожил!»

Наконец Кроум откашлялся.

— Да, молодые люди. В ваших руках действительно страшное оружие. Но вы, вероятно, имели времени на размышления больше, чем я, и гораздо основательнее продумали свои действия. Разрешите спросить, какой вы сами видите освободительную борьбу, что вы собираетесь делать?

— Но это же ясно, господин предводитель! Сначала мы установим все места с шахтными пусковыми установками Урфа и заминируем их, затем займемся мобильными установками и воздушным флотом Урфа. В один прекрасный момент мы их уничтожим, лишив Урф как большей части его ядерного потенциала, так и средств доставки. Затем очистим страну от урфян и будем жить спокойно…

— А как быть с оружием урфян на территориях других стран?

— Ну… Придется обнаружить и его…

— Насколько мне известно, — продолжал Кроум, — сборка ракеты-носителя занимает примерно неделю, в экстремальной ситуации — три дня, столько же времени отнимает ядерная боеголовка. Что будет через неделю?

— Заводы мы уничтожим и не позволим их восстанавливать.

— Ну хорошо. И сколько людей, по вашим расчетам, должно погибнуть?

— Урфян?

— Людей, — уточнил Кроум.

— Ну… — замялся Сет. — Наши потери, естественно, будут минимальны. Урфян — можно полагать, что-то около миллиона… Еще примерно столько же людей других национальностей… Вероятно, этим и ограничится.

— Понятно, — сказал Кроум. — Об этом вы не думали. И все же два с лишним миллиона человеческих жизней вы готовы не задумываясь положить на алтарь сомнительной победы.

— Отец! — Голос Мрай дрожал. — Неужели тебя не привлекают идеалы свободы?

— Привлекают, Мрай, успокойся. Я просто хочу уяснить для себя ситуацию. И вот вопрос, связанный непосредственно с идеалами свободы. Ответьте мне, господин Колпик, чем именно вам так досадили урфяне? Почему вдруг вообще зашла речь о непомерном гнете Урфа, и, как вы сказали, вот только две недели назад вы почувствовали тяжесть этого гнета? Почему еще три недели назад гнет был вполне терпим, а сегодня вам стало невмоготу? Вот вам лично?

— Но раньше противостоять урфянам было нечем, а теперь — есть. А гнет — он был всегда. Мне ненавистно уже то, что попираются исконные права человека на свободу. Свободу мысли, свободу слова, свободу от тотальной слежки, свободу поступков…

— И потом, — добавила Мрай, — две первые ложи в любом театре всегда пусты, зарезервированы для урфян. Да плевали они на наше искусство!

— Ну а вам, господин Колпик, чем досадили урфяне вам?

Озерс впервые шевельнулся в кресле.

— Вы знаете, господин предводитель, лично мне — ничем. Но нация — она обезличивается. Урф постоянно перекачивает лучшие мозги к себе. Вы же знаете, попасть в список приглашенных на жительство в Урф считается большой честью для молодого ученого. Это очень престижное предложение. А мне за нашу нацию обидно. И потом, урфян недолюбливают во всем мире.

— Я понял вас, господин Озерс. Спасибо. Это все?

— Ты так дрожишь за свое кресло, что тебе безразлична судьба дочери?