Ручей - Мари Пяткина

и лизался. Ну, ещё смотрел и нюхал. И терпеливо ждал, разумеется. «Терпенье — первая добродетель муста», — говаривала Мать.

Это в самом деле была семья, только очень маленькая — одна самка и один детёныш, тоже самочка. Когда старшая не видела, младшая совала в пространство Грея лапы с длинными пальцами без когтей, тогда он отходил и подбирал хвост. А однажды притащила кусок странного, невкусного мяса, которое Грей есть не собирался. Но чтобы положить угощение, самочка лапой сделала в сотах большую дыру — повернула маленькую штучку, которая Грею никак не давалась, ни пальцем, ни хвостом, а зубами и подавно достать не мог.

Они были медлительными, эти двуногие. Самочка ещё вытаскивала лапу, как он проскользнул в дыру прямо под нею, вырвался в логово, бросился к выходу, но опять не смог открыть, тогда в два прыжка спрятался в углу, за кусками вонючего дерева и плоской дряни с запахом сухого дерева. Здесь было сухо, пыльно и висела паутина с пауком, потом без паука. Двуногие суетились снаружи, много курлыкали и крякали, совали ему мясо на палке. Повторяли раз за разом один и тот же крик, жалобный и нежный, и Грей подумал, что так зовут его. Мясо он, допустим, взял, но сам не вышел. Вот ещё! Нашли дурилку.

Он просидел в своём укрытии до ночи. Когда двуногие ушли и звуки стихли, осторожно выбрался. Сперва разнюхал, затем выглянул, после — вылез весь. То, что Грея не сожрали, ничего не значило: он снова оказался взаперти, только вместо маленьких сот — в большом углу логова.

Грей с любопытством облазил новое пространство сверху до низу, одни непонятности пробовал на зуб, другие специально сбросил, чтобы посмотреть, как падают, третьи случайно опрокинул и разбил на острые звенящие осколки. Нашёл немного земли с растением, туда помочился и зарыл старательно, как следует, чтоб не унюхали. Потом отыскал ещё одной земли и неведомых невкусных цветов, жёстких и язвительно-сочных, пожевал и понял, что такой травой живот не прочистить, так выблевал.

Но первым делом, разумеется, подобрал и съел всех до единого кочей, которых нашёл, и которые нашли его, вот это было просто бесподобно.

Глава 10. Яйцеголовый

* * *

Анатоль Сапрыкин, в миру попросту Толясик, ещё совсем молодой, но уже сознательный, граждански-активный, ведущий здоровый образ жизни, имеющий чёткую политическую позицию старший инспектор кадров ОЗДЖ, с трудом разлепил очи и задремал ещё на минутку. Такой прекрасный эротический сон ему только что снился, как вдруг всё смешалось и пропало, кино оборвалось на самом интересном месте.

Голова раскалывалась, во рту насрали кошки, в общем, Анатоль испытывал все прелести классического отвратительного пробуждения в гадком похмелье. «А ведь выпил всего ничего», — подумал он.

В своём обычном баре, по дороге с работы, он взял единственный слабоалкогольный коктейль с игривым названием «Секс на пляже». Пил в компании присевшей рядом с ним за барную стойку симпатичной кудрявой брюнетки, которая, кстати, потом ему и снилась. Именно на пляже!

О боже, а ведь он обещал постричь газон у своей высокопоставленной тёщи, так же та просила обновить гортензией альпийскую горку, кто-то значимый для тёщиного сердца преподнёс ей этот злосчастный цветок. После бара Толясик собирался ехать сразу к ней…

Он понадеялся, что добрался до дачи нормально, на такси, и что не спит, как провинившийся, на диване в гостевой, вместо супружеской их с Наткой постели. Он хотел закинуть руку за многострадальную голову, рука звякнула наручниками и, едва дёрнувшись, снова прилипла к спинке странной кровати вроде больничной, к которой Толясика приковали за правую кисть. Вот тут-то он и вскинулся, дрожа и шаря глазами по сторонам.

Он явно был не у тёщи на даче, и не в их с Наткой городской квартире, и даже не в больнице, а в самом настоящем притоне, какие временами показывали в криминальных новостях, наводнённые полицией, с полуголым, размытым цензурными квадратами трупом на полу. С десяток женщин, вытащенных из таких гадюшников, жили в местном филиале ОЗДЖ, лечили зависимости, ожидали новые документы и приличные вакансии. Кто-то не выдерживал и сбегал назад, в весёлую и яркую жизнь, а какие-то так привыкали, что оставались волонтёрить за еду и одежду.

Мягко светила ночная лампочка, попискивал дешёвый пластиковый климатконтроль. У стены, за столиком с пустой бутылкой из-под шампанского, сидел незнакомец в майке и джинсах, рылся в наручных часах. Увидев, что Анатоль подал признаки жизни, незнакомец поднял удлинённую, яйцеобразную какую-то голову и самым неприятным образом улыбнулся, отчего Толе сразу вспомнились юношеские ещё, протестные проблемы с полицией.

— Не волнуйся, Толясик, — сказал незнакомец. — Обещаю, надолго не задержу.

Анатоль ещё больше задёргался под пристальным взглядом узко посаженных глазок, но вытащить руку из браслета не смог. Был он в носках и мокрой рубашке с галстуком, но ни джинсов, ни трусов нигде не наблюдалось.

— Сейчас мы с тобой посмотрим кино. Прости, попкорна нет, но кола есть.

Яйцеголовый показал глазами в угол кровати, там и в самом деле лежала баночка колы. Анатоль схватил её свободной рукой, кое-как открыл и припал длинными глотками, как еврей к живительному источнику, вдруг забившему в египетской пустыне.

Тем временем на стене появился экран, а на экране — самый жуткий фильм ужасов. Страшнее ничего в своей жизни Толясик не видел, хотя до хоррора, вообще-то, был большим охотником и пересмотрел массу старых и новых лент.

Главную роль исполнял он сам, а его партнёршей была та самая брюнетка из бара. И, чёрт побери, они были на пляже! При виде того, что его губы выделывали с плотью брюнетки, Толясик мучительно покраснел и хотел отвернуться, но глаза сами по себе снова и снова тянулись к экрану, где его собственный рот едва ли не вгрызался между бёдер особы, которую Анатоль знать не знал. И он ничего не помнил!

— А ты, я смотрю, ныряльщик со стажем, — сказал яйцеголовый, улыбаясь.

Брюнетка на экране схватила Толясика за волосы на макушке и буквально насиловала его лицо выбритой вагиной, а он в исступлении, полузадушенный, как сумасшедший работал языком и впивался пальцами в пышные ягодицы. Анатоль жалобно всхлипнул.

— Сразу видно нашего брата, пиздолиза, — яйцеголовый подмигнул и покачал пальцем. — я вот тоже могу пригубить по пьяни, но ты-то любишь шлифануть киску, за уши не оттянешь!

— Это не я! — пискнул Толясик.

— Разумеется ты.

— Я ничего не помню!!!

— А вот это плохо, зачем ОЗДЖ кадровик с альцгеймером? Но, главное, зачем Натке алдовый пиздолиз? Она у тебя