Гротенберг. Песнь старого города - Александр Деворс

3.3

***

Улицы Гротенберга, как всегда, были извилистыми и узкими. Старая часть города выросла из поселения близ форта, и постепенно разрослась ввысь и вширь, подступая к дворцовой площади и дворянским кварталам, отделёнными от этой части города большими крепостными стенами. К своему удивлению, наёмник понял, что ошибался о полной стагнации города. Самоходные паровые повозки иногда проезжали по улицам. Там, на козлах сидели вооруженные люди, и для собственной же безопасности, Сегель предпочитал прятаться в тенях, и передвигаться ещё более узкими улочками, не выходить на открытые дороги, и вообще избегать чужого внимания, пытаясь не попасть во всякие стоки, хотя, признаться, в темноте это было непросто.

Мужчина пару раз натыкался на каких-то людей в балахонах, самозабвенно стоявших в меловых кругах, и распевающих какую-то песню. Они так хорошо пели, что Сегель едва не заслушался. В этой песне не было слов, они просто гортанно тянули ноты, каким-то ему неведомым образом перелагая её в нечто складное, и очаровывающее. Ему даже пришлось напрячь волю, чтобы развернуться, и пойти прочь от них. «Снова чёрное колдовство» — решил для себя наёмник, и поспешил сбежать. Бежал, пока не перестал их слышать. Только тогда голова, наконец, прояснилась полностью, когда сердце стучало как бешенное в груди, а лёгкие горели от напряжения.

Пока ему везло, и нападений или встреч он избегал, несмотря на то, что слышал звуки боя где-то на улицах. А ещё он чувствовал, что за ним следят. Он понял это, когда вошёл в парк. Это был небольшой «зелёный островок» в каменном саду, который был улицами города. Здесь росли широколистные деревья, и множество кустарников. Для себя он невольно решил, что это идеальное место для засады. Продвигаясь в открытую по каменной дорожке, Сегель ловил себя на том, что держит руку на рукояти своего клинка, готовый выхватить его в любой момент.

Вскоре умиротворённость шелеста листвы пропала, когда он услышал плач.

Это было удивительно для него. Из всех звуков, что он слышал по дороге: рычание, пение, надрывный смех, разговоры членов ордена, к которым он решил не прислушиваться пока что, — плач, это что-то новенькое. Даже не просто «плач», а рыдания. Сегель осторожно двинулся в сторону звука. Это был центр парковой зоны, и здесь бил слабый ключ. Журчание воды ему напомнило о новом доме, и наполнило сердце тоской. Тоской по новой жизни, и стремление покончить с этой, старой жизнью ещё сильнее окрепло. Одна жизнь. Одна жизнь, и он будет свободен.

Не задумываясь, он ускорил шаг. Теперь уже ни о какой осторожности речи не было. Оставалось только показаться, сказать, что он пришёл, и узнать, зачем его позвали.

У ключа сидела, скрючившись на камнях, фигура в сером плаще. Вся она выглядела бесформенным силуэтом. Сегель прикинул, что это, вероятно, женщина. Всем телом та сотрясалась от рыданий, но наёмник застыл. Центр был покрыт алыми следами ног, ступавших по кровяным лужам, которые в туманном ночном свечении отчего-то угадывались слишком ярко. Там, на периферии зрения — отворачиваться от незнакомки он не пожелал бы, это небезопасно, когда не знаешь друг рядом или враг — была свалена груда безжизненных тел. Может, она потеряла кого-то из близких?

От этой мысли пришлось немедленно отмахнуться, как только Сегель приблизился и различил детали. Весь плащ незнакомки был не просто покрыт пятнами, он был пропитан кровью. Разве что капюшон являлся исключением. Вывод напрашивался сам: либо эти люди её жертвы, либо она помощница того, кто это совершил.

А слёзы и рыдания? Хм… бывалые люди рассказывают, что крокодилы – эти южные монстры, тоже плачут когда терзают своих жертв.

Это она его позвала? Зачем? Уж не для того же, для чего и этих несчастных?

— Хей? — Позвал он её осторожно, снимая перчатку с протеза. Он скоро может ему понадобиться в его полной функциональности, чувствовал Сегель. — Это вы меня звали сюда?

Рыдания прекратились. Фигура стала медленно проворачиваться к нему. Это и впрямь была женщина. Когда-то. Сейчас её впалые черты лица, с обвисшей кожей, покрытой язвами, вызывала отвращение. Однако её замутнённые глаза буквально впились в мужчину, внимательно изучали его.

— Ты — просветлённый?! Это Он тебе даровал силы?! — Хрипло спросила она. Сначала так тихо, что Сегель едва различил её слова. Но мере того, как в ней закипала лютая ярость, голос становился всё громче и злее. — А я-то! - всю жизнь молила его обратить на меня благосклонный взгляд, а он отказывал. — Она стала вновь трястись всем телом, то ли от рыданий, то ли ещё от чего-то, более схожего с безумным весельем. – Я приносила ему жертвы! Я собирала в ряды его верующих людей, готовых пойти добровольно на смерть во имя Пустоты! – Старуха протянула в его сторону страшный искорёженный палец с чёрным уродливым, но очень острым ногтем. — А теперь он нежит убийц, вроде тебя. Я, ведь, тебя помню, тебя искали, а ты сбежал. Натворил дел и сбежал, как трус, как низкая твар-р-рь… - Последние слова вырвались рычанием обезумевшей кошки. - Теперь у тебя есть его сила! Его Сила!

Дальнейшее слилось в смешение реальности и его горячечного бреда, преследовавшего в последнее время. Фигура не распрямилась, нет. Она словно бы приподнялась над камнем и будто бы начала размываться, как меняет очертания каменный болван, окутываемый густеющим туманом.

И при этом из чёрного провала рта уродины рвались сиплые вопли с подвываниями, всё менее и менее напоминавшими человеческую речь:

- Эта сила моя! Она не должна была достаться тебе… Нет, а это я её всегда хотела. Я! Я достойна ей владеть! Я, а не ты! Я заберу... заберу-заберу-заберу...

Чудовище, а как иначе можно назвать кровавого монстра, в которого превратилась эта женщина, мгновенно, с несвойственной человеку прытью, начала действовать.

Сегель, молча, приготовился, обнажая меч,