Дневник. Том II. 1856–1864 гг. - Александр Васильевич Никитенко

них на днях состоялся высочайший указ. Тут же было мне объявлено, что я назначен членом комитета, на который возложены эти дела, а вчера я получил о том и официальную бумагу от министра. Мой проект, представленный в конце прошлого года, говорят, очень ему понравился. Брискорн назначен председателем комитета, потому я и был у него сегодня. Он излагал свои мысли в духе моего проекта. Мы поговорили о наших будущих занятиях и, кажется, согласились в главном, а именно в том, о чем я уже писал.

15 января 1857 года, вторник

Хотите ли приобрести известность? Ругайте как можно больше тех, которые уже достигли ее прежде вас. Во-первых, слушателям приятно будет услышать, что такой-то вовсе не такой талант, не такой ум, не так честен и благороден, как о нем говорят. А во-вторых, вы докажете собственный ум, ибо, по мнению толпы, тот непременно должен быть очень умен и даровит, кто ни в ком не признает ни ума, ни дарования.

Ум без честности похож на бритву без рукоятки: при всем желании нет возможности его употреблять, а если станешь употреблять, то обрежешься.

26 января 1857 года, суббота

В ту минуту, когда общество наше готово совсем утонуть в обычной апатии и пустоте, когда толки о погоде, о придворных новостях, о том, что в таком-то журнале обруган такой-то, и т. д., — когда все это начинает безмерно надоедать, благосклонная судьба обыкновенно посылает нашей публике на выручку какой-нибудь громкий особенный случай, преимущественно скандал, и вот публика выходит из летаргического сна, начинает шевелиться, поднимает голову, слушает, говорит, смеется, пока это ей не надоест в свою очередь, и она, усталая, снова погружается в пуховик своего умственного и сердечного бездействия.

Вот теперь такой случай прилетел к нам из Москвы: граф Бобринский подрался с профессором Шевыревым, или, лучше сказать, поколотил Шевырева, так что тот лежит в постели больной. Сегодня в Академии, в университете только об этом и толкуют. Кто стоит за одного из бойцов, кто за другого, но обстоятельства этого факта так перепутаны разными добавлениями, толкованиями, изменениями, вольными и невольными, что решительно нельзя составить себе точного о нем понятия. Знаешь только, что была драка, что подрались московский граф и московский профессор, что подрались они по-русски, то есть оплеухами, кулаками, пинками и прочими способами патриархального допетровского быта.

На днях также много занимала публику, прикосновенную к литературе, статья в «Русской беседе», в которой В. В. Григорьев обругал Грановского. Этот Григорьев был когда-то послан в Лифляндию, за свою сомнительную деятельность в которой по возвращении получил крест. Во время моего цензорства он написал было статью — прямой донос на противную себе партию русских литераторов. Словом, этот любезный господин с успехом шел по следам Булгарина. Теперь ему сильно не понравилась высокая и чистая репутация Грановского, и он задумал столкнуть его в грязь.

Трудно решить, сколько добра приносит образование, но то несомненно, что оно необходимо.

8 февраля 1857 года, пятница

Акт в университете. Я читал отчет. Всеобщее, а со стороны многих даже жаркое одобрение. Я в отчете коснулся некоторых вещей, о которых в прежних отчетах не говорилось, да и не могло говориться. Между прочим всем понравился мой отзыв о Мусине-Пушкине.

Вечером был у князя П. А. Вяземского, где некто Львов читал свою драму «Свет не без добрых людей».

Вчера был большой обед в Римско-католической академии по случаю утверждения нового ректора Якубильского. Тут, между прочим, встретил Норова. За обедом я сидел от него довольно далеко. Увидев меня, он стал через весь стол громогласно изъявлять сожаление, что давно меня не видит. Потому сказал, что у него пропасть важных дел, о которых ему надо со мной переговорить, и т. д. — все во всеуслышание и очень некстати. Я отклонился от настоящего ответа и произносил отрывочные и ничего не значащие слова.

Дело о Шевыреве и графе Бобринском решено. Шевырев послан на житье в Ярославль, а графу Бобринскому велено жить безвыездно в своей деревне.

11 февраля 1857 года, понедельник

Князь Щербатов читал мне некоторые из своих предположений об улучшении гимназий и уездных училищ. Главная его идея: меньше учебной и административной формалистики и больше сущности. Он представляет о том доклад министру. Князь хлопочет также об увеличении учительских окладов. Разумеется, в министерстве обо всем этом и не подумают и ничего не сделают — несть бо там ни ума, чтобы думать, ни воли, чтобы делать.

Ребиндер, который недавно приехал сюда на несколько дней из Киева, также читал мне свои предположения. В них много прекрасного. Я вполне разделяю его мысли об усилении философского преподавания и о возбуждении вообще среди молодежи духовной деятельности. Об этом он не только представил министру (разумеется, совершенно бесполезно), но и лично государю, к которому являлся на днях.

12 февраля 1857 года, вторник

Князь Вяземский, которому теперь поручено главное наблюдение за цензурой, просил меня заняться проектом об ее устройстве, ибо великий хаос в ней. Я повторил ему то же, что сто раз говорил и ему и министру, именно, что тут нужно прежде всего сделать три вещи: а) дать инструкции цензорам; b) освободить цензуру от разных предписаний, особенно накопившихся с 1848 года, которые по их крайней нерациональности и жестокости не могут быть исполняемы, а между тем висят над цензорами как дамоклов меч; с) уничтожить правило, обязующее цензоров сноситься с каждым ведомством, которого касается литературное произведение по своему роду или содержанию.

Князь поручил мне пригласить одного из цензоров, вместе с ним рассмотреть и обсудить все эти обстоятельства и затем представить их ему, князю. Я, впрочем, объявил князю, что не беру на себя роли законодателя, а советую назначить комитет. Для предварительного обсуждения я избрал себе в помощники, за неимением лучшего, Фрейганга.

«Русский вестник» напечатал статью «Пугачевщина». Велено сделать редактору и цензору строгий выговор.

Желать чего-либо пылко, но достигать желаемого со спокойным мужеством и хладнокровным постоянством есть признак сильной души.

17 февраля 1857 года, воскресенье

Вечер у князя Щербатова. Здесь сказал несколько слов, которых не следовало говорить. Каюсь. Все эти сердечные волнения и недовольства происходят из одного источника — из важности, которую мы придаем людям и жизни. Следует ли возносить их так высоко, чтобы потом, видя их низверженными в грязь, сетовать, тревожиться, негодовать? Право, игра не стоит свеч. Не важнее ли всего то, чтобы меньше страдать?

Серьезная точка зрения на жизнь и людей самая опасная. Тут Бог знает, в какие коллизии войдешь и