Поглощенные Грешники (ЛП) - Скетчер Сомма

Я отвечаю ей безупречной улыбкой.

— Везучая.

Она хмурится.

— Что?

— Это твое стоп-слово, Пенелопа. У меня такое чувство, что оно тебе понадобится.

Мой ремень опускается на ее задницу, пресекая ее протест. Это был самый легкий, самый сдержанный шлепок, на который я только был способен, но все же звук удара моего ремня о её кожу доставляет удовольствие, а ее стон подобен электричеству. Он впитывается в мою кожу и заряжает все атомы под ней.

— Не слышу тебя, — выдавливаю я из себя. — Попробуй еще раз.

— Я не останусь...

Я шлепаю ее снова, на этот раз чуть сильнее. Розовый румянец расцветает на ее бледных ягодицах, и я провожу большим пальцем по их мягкому теплу в нездоровом восхищении.

— Может быть, скажешь это громче?

— Может, купишь гребаный слуховой аппарат? — задыхаясь, шипит она в подушку.

Когда она снова подтягивается, я стираю ухмылку тыльной стороной ладони. Либо у этой девушки заболевание, из-за которого она физически не может держать рот на замке, либо ей действительно нравится порка моим ремнем.

Мой взгляд скользит по изгибу ее спины и впивает ее.

Я бы рассмеялся в недоумении, если бы эта маленькая проказница не разрушила мою жизнь. Потому что сейчас, когда суровое зимнее солнце льется сквозь иллюминаторы, танцуя на ее коже и подчеркивая рыжий цвет ее волос, очевидно, что она станет моей погибелью. Просто, блять, посмотрите на нее. В моей толстовке. Она обтягивает фигуру, и я бы сорвал ее, чтобы получше разглядеть, что под ней, если бы не испытывал такого мазохистского удовольствия от того, что она в ней.

Теперь я невольно понимаю: почему мужчинам нравится видеть женщин в их вещах. На ней моя одежда, мои часы, она как будто моя. По крайней мере, до тех пор, пока я не закончу ее ломать.

Подстегнутый ее дерзостью и странным комом в горле, я кладу другую руку ей на поясницу и снова бью ее по заднице. Удар достаточно сильный, чтобы ее тело подалось на полфута вперед. С ее губ срываются все возможные ругательства, сопровождаемые хриплым стоном. Этот похотливый звук, словно зов сирены, настойчиво взывает к моему члену, посылая тупую, беспокойную боль в яйца.

Блять. Она наслаждается этим. Массируя ладонью ее покрасневшую ягодицу, я просовываю другую руку между бедер и провожу кончиками пальцев по половым губкам для подтверждения. Она такая мокрая, такая горячая, что у меня на мгновение затуманивается зрение. Все, что я слышу сквозь рев в ушах — это придушенные вздохи Пенелопы.

Итак, Пенелопа любит грубость… как будто мне нужны были еще какие-то доказательства того, что Судьба скроила мою карту гибели в точности по моему вкусу. Но поскольку эта девушка обладает талантом превращать меня в безумца, внезапная порочная мысль согревает мне грудь. Откуда она знает, что ей нравится грубость? Кто еще прошелся своим ремнем по ее заднице и привел к такому выводу?

Ослепленный вспышкой гнева, я хватаюсь за ремень и погружаю в нее два пальца. Она сжимается вокруг меня так крепко, что, клянусь, я вижу звезды на обратной стороне своих век.

— Чья это киска, Пенелопа?

Это нелепый вопрос, который никогда не слетал с моих губ за всю мою гребаную жизнь. Мне было бы все равно, с кем трахается девушка после того, как я опустошу в нее свои яйца. Черт побери, до тех пор, пока мне не достаются второсортные пассии моих двоюродных братьев, эти девушки вольны делать всё, что хотят. Но мысль о том, что другой мужчина будет претендовать на эту девушку, мою Королеву Червей, даже спустя долгое время после того, как я с ней покончу, превратила меня в бешеного пса, который лает всякую чушь, которую я не имею в виду.

— Ответь на гребаный вопрос, — рявкаю я, впиваясь в нее пальцами.

Она застывает, засовывает руки под подушку и зарывается в нее лицом. Это едва слышный шепот, но я слышу его как через мегафон.

— Моя.

Рычание вырывается из моего горла, и я улавливаю ее нечеткое: — Но я могу поделиться! — когда мой ремень со свистом рассекает воздух и бьет по ее заднице.

В неверии я отпускаю ремень. Если бы вид того, как она извивается на подлокотнике в поисках трения, не разжигал опьяняющий огонь по всей длине моего члена, я был бы впечатлен ее упрямством.

— Поделиться? Ты думаешь, мне нужна твоя киска только по средам и субботам, или что-то в этом роде?

— Ты получишь то, что тебе дадут, — бормочет она. Но я знаю, что она жалеет о своем выборе слов, потому что визжит, извиняясь, когда моя рука обхватывает подол ее толстовки, чтобы удержать на месте и приложить всю силу в следующем ударе. Это подпитывается горячей ревностью и одержимостью, и в тот момент, когда шлепок пронзает воздух, я чувствую сожаление. Это было слишком сильно.

Блять. Я поднимаю взгляд, чтобы оценить ее реакцию, но она не выдает мне ничего, кроме сжатых кулаков и тяжелого дыхания.

— Пенелопа.

Она поворачивает лицо к спинке сиденья, и у меня, черт возьми, перехватывает дыхание.

— Cazzo, — бормочу я, выпуская ремень из рук. Я опускаюсь вслед за ним на пол, падаю на колени и нежно целую свежий след от ремня на ее заднице. Не зря цыганка сказала, что Королева Червей поставит меня на колени. Оказывается, она имела это в виду буквально.

— Поговори со мной.

— Я в порядке, — выдавливает она тоном, который говорит о том, что это не так. — Не останавливайся.

Когда жар ее киски согревает мое лицо, я не могу удержаться, чтобы не устроиться между ее бедер и не облизать от клитора до попки. Ее мышцы расслабляются у моих ушей, впуская меня внутрь.

— Чья это киска, Пенелопа? — спрашиваю я снова, на этот раз мягче. Я задаю этот вопрос, проводя языком по ее входу. Дрожь, пронизывающая ее, заставляет меня повторить движение.

— Моя.

— Твоя?

— Да.

Я делаю паузу.

— И это все еще будет твоим ответом, когда я отшлепаю тебя так сильно, что ты заплачешь?

Ее бедра сжимаются вокруг моей челюсти. Господи, в этом мире, это благословение умереть от старости, а не от пули, но я бы с радостью согласился быть раздавленным насмерть бедрами Пенелопы в качестве альтернативы. Как делала та девушка Бонда в «Золотом глазе»5.

Она прерывисто вздыхает и опускается на мой язык.

— Да.

Раздражение согревает мой меня. Я провожу зубами по ее складочкам, а затем сосу клитор и отпускаю его с влажным хлопком.

— А когда я заставлю тебя плакать, ты используешь свое стоп-слово?

Наступает ее очередь сделать паузу.

— Нет.

Поднявшись на ноги, я со злостью отталкиваю ее задницу, но успеваю подхватить ее как раз перед тем, как она упадет за край подлокотника.

— Ты упрямая маленькая сучка, ты знаешь это?

Она поворачивает голову, поднимая на меня глаза. Черт, они такие же голубые, как океан, и, похоже, такие же мокрые.

— Да, — тихо говорит она.

Я издаю сухой смешок, но он лишен всякого юмора и застревает у меня в горле. Упрямая — это еще мягко сказано. Эта девушка не дала бы мне того, чего я хотел, даже если бы я вытащил ее на середину Дьявольской Ямы, раздел догола и выпорол.

Проведя пальцами по волосам, я перевожу внимание на стеганые обои, нуждаясь в передышке от выражения глаз Пенелопы, как у лани. Это одна из многих причин, почему я трахаю девушек только сзади. Вот только с утра я узнал, что когда Пенелопа слишком долго не обращает на меня внимания, у меня есть дурная привычка заставлять ее все равно смотреть на меня.

Качая головой, я опускаю глаза на ее задницу. Она красная и искалеченная. Болезненные пульсации в моем члене противоречат беспокойству в животе. Иронично, на самом деле. Я увлек ее на эту яхту с окровавленными руками, с намерением погубить ее до того, как она сделает это со мной. И все же, одна ее брошенная слеза держит меня за горло, заставляя задаться вопросом: помогут ли шоколад и грелки остановить следующую слезу.

Должно быть, именно это и означает быть на самом дне.