ДЫР - Нелли Мартова

С самой юности, закончив педагогический институт, Ван Гог толком нигде не работал, но всегда был одержим какой-нибудь великой идеей. То изучал математику и рассчитывал, когда и сколько нужно купить лотерейных билетов, чтобы непременно выиграть, то копался в архивных документах, чтобы найти царских еще времен клад, то изобрел какую-то спортивную игру и мечтал сделать ее настолько популярной, чтобы она вошла в программу Олимпийских игр. Стоило ли говорить, что ни одна из его затей не обернулась успехом. Несколько лет назад сестра пригласила его в гости в Прагу, где давно жила сама, и как-то случайно обронила, что художники, продающие на Карловом мосту свою картины, очень неплохо зарабатывают. Ван Гог по мосту ходил днями и ночами, разглядывал полотна, приценивался и, в конце концов, решил, что он и может писать картины ничуть не хуже.

– Открыл в себе талант к изобразительному искусству, – пояснил Ван Гог. – Выпьем за талант?

Оказалось, что продавать картины не так уж и просто. Почему-то на мосту родного города, который не часто посещали туристы, картины продаваться совсем не хотели, только полиция почем зря гоняла. Ван Гог прочел в интернете две заметки, которые показались ему весьма убедительными. В одной говорилось, что в наши времена даже очень талантливому художнику привлечь к себе внимание можно только эпатажем, а в другой какой-то психолог рассуждал о том, что если хочешь стать великим, то надо присматриваться к своим предшественникам и кумирам и поступать так же, как они.

В результате в городской многотиражке как-то появилась заметка о несчастном сумасшедшем, который отрезал себе кусок уха прямо в городской поликлинике. Вообще-то изначально он планировал провести эту акцию красиво, принеся свою картину в местный художественный музей и окропив ее кровью, но испугался, что умрет от кровотечения, если к нему не подоспеет врачебная помощь, поэтому совершил свое действие прямо напротив окошка регистратуры, шокировав немаленькую очередь. Больше всего от эпатажного поступка пострадала старушка, которую чуть не хватил инфаркт.

К всяческому огорчению художника, продаже картин все это никак не поспособствовало, несмотря на прилипшую к нему с той поры кличку. Сам он был уверен, что вся беда в том, что, не подумавши, он отрезал себе левое ухо, в то время как у настоящего Ван Гога не хватало мочки правого уха.

После фразы художника: «Ничего, мой тезка тоже только после смерти прославился» пришлось выпить за важный тост:

– За признание при жизни!

Ван Гог принял стопку, зажмурился, обнюхал огурец, как собака – косточку, и положил его обратно на тарелку. Лошарик оторвал несколько лепестков от цветка на подоконнике, разжевал и теперь с любопытством разглядывал в зеркале свой фиолетовый язык.

– Угол преломления равен углу отражения, – задумчиво пробормотал он. – Одна какая-то физика в голову лезет! А не выпить ли нам за яблоко, которое свалилось на голову Ньютону?

Художник тут же пододвинул бутылку поближе к Славе с таким выражением лица, словно каждая минута без выпивки была для него мучительной пыткой, по сравнению с которой рвать зубы без анестезии – сущее удовольствие.

Слава покачал головой. Ему в голову лезла совсем другая физика. Время близилось к четырем. Он мучительно пытался прикинуть, успеет ли сдать объект к понедельнику, если начнет вечером и будет работать без сна и отдыха, но квадратные метры плитки никак не хотели превращаться в трудочасы. В ушах стоял пронзительный звон, будто какие-то невидимые существа беспрерывно чокались, не произнося тостов.

– Ну, Слаааав… – жалобно протянул Ван Гог. – Я ведь совсем немного прошу. Мне же ничегошеньки от тебя не нужно! Только протяни руку, возьми пузырь, и осчастливишь старого, больного человека, пострадавшего, чтобы донести свое творчество до народа. Беленькая, родная, только одна может снять мою душевную боль, успокоить раны…

– Давай сюда свой стакан, – Лошарик схватил бутылку. – Жаль, что не граненый, но за Ньютона можно и…

Ван Гог опередил его с неожиданной прытью: перегнулся через столик и вцепился в драгоценный сосуд:

– За второй сам побежишь!

– Панки не бегают, панки чапают.

– Чего делают? – насторожился художник, не выпуская бутылку.

– Чапают, – пояснил Лошарик, – это когда ходят в таких раздолбанных ботинках, на которых даже шнурки не завязываются.

– Значит, почапаешь! – Ван Гог потянул бутылку к себе, но парень был сильнее.

Слава стукнул по столику кулаком – тот испуганно задребезжал и откатился вбок.

– А ну хватит! Так, Малевич, слушай сюда.

– Я Ван Гог, – робко возразил тот.

– Неважно. У тебя ведро есть?

– Ну, то, в котором Танюша полы моет… Сегодня, вот, мыла.

– А еще?

Художник почесал в затылке, потом радостно поднял палец вверх:

– В котором она капусту квасит! Моя Танюша такую капустку фигачит, слезу вышибает, закусываешь и плачешь, закусываешь и плачешь…

– Тащи, – перебил его Слава. – По капусте потом плакать будешь.

Ван Гог некоторое время хлопал на кухне дверцами, потом вернулся с зеленым эмалированным ведром и гордо водрузил его на табуретку посреди комнаты.

– Послушай меня, Малевич. Если ты сейчас же найдешь мою сумку…то есть твою сумку, которую я тебе вчера подарил, я тебе налью полное ведро водки.

– Ну как тебе не стыдно обманывать бедного больного человека? – Ван Гог картинно прижал руку к груди. – У меня аж в сердце закололо.

Слава с трудом сдержался, чтобы не дать ему по морде. Не бить же инвалида, в самом деле. Он повернулся к Лошарику, который примерял на место воротничка кружевную салфетку, стащенную из-под какой-то вазочки:

– Парень, я похож на человека, который имеет привычку врать?

– Ты похож на человека, который страдает провалами в памяти. Чувак, твои руки, конечно, золотые, но им нужен адаптер.

– Не понял.

– Ты можешь наливать только в стаканы, стопки, кружки, рюмки и бокалы, в общем, в тару для питья. Мы вчера уже пытались наполнить ванну про запас, забыл?

Слава схватил бутылку, отвернул пробку и перевернул ее над ведром. Жидкость бултыхалась внутри, но наружу не просачивалось ни капли. Он тряс бутылку, заглядывал внутрь, даже палец в горлышко засунул – никакого толку, как заколдованная.

– Что за черт… – в потрясении Слава придумал несколько новых нецензурных слов и выдал такую тираду, что Ван Гог восхищено произнес:

– У тебя талант к обсценной лексике. Один мой знакомый составляет словарь русского мата, может, познакомлю тебя с ним?

Слава бросил на него выразительный взгляд.

– Ну, не хочешь, как хочешь, – поспешил ответить тот. – А мог бы внести свой вклад в культуру.

– Я же говорю, тебе нужен адаптер, – продолжал разглагольствовать Лошарик. – Вот мобильник нельзя же воткнуть прямо проводами в розетку – ему нужен адаптер, напряжение понижать и все такое. Так и у тебя – может, тебя водопадом смоет, если ты начнешь по ваннам и цистернам водяру разливать.

– Слав, а давай вернемся к нашим стопарикам, – жалобно попросил Ван Гог. – А то сердце вот прямо давит, аж дышать не могу…

– Стасик! Свет очей моих! – из прихожей раздался голос, звонкий и торжественный, будто ведущая концерта объявляла очередного исполнителя, лауреата всего и вся, а следом на пороге комнаты появилась и его обладательница – пышная немолодая женщина в светлом плаще и шляпе. Открывшаяся картина заставила ее на некоторое время замереть в замешательстве.

Слава застыл над ведром с бутылкой и стопариком – безуспешно пытался проверить теорию, сможет ли он подавать «напряжение» на стаканчик непрерывно. Выходило как-то не очень – как только стопка наполнялась до краев, бутылка снова, как заколдованная, притворялась наглухо запечатанной и не выпускала из себя ни капли. И так было до тех пор, пока Слава не опрокидывал стопарик в ведро. Это же с ума сойдешь – по пятьдесят грамм десятилитровое ведро набирать! На этот раз математические способности Славу отчего-то не подвели, и в голове сразу появилось число «двести» – именно столько раз ему бы потребовалось налить и опустошить стопку, чтобы наполнить ведро.

Ван Гог все еще прижимал пухлые руки к груди, жадно провожая взглядом прозрачную жидкость. Лошарик в кружевном «жабо» из салфетки сидел на полу и увлеченно пытался расковырять вилкой блок питания, непонятно, откуда взявшийся и для чего предназначенный.

– Вот, засранцы! – женщина уперла руки в бока. – Что ж это вы делаете с моим любимым ведром, а?

– Танюша, тут нам Славик показывает один фокус…

Тут только до Славы дошло, что это и есть та самая Танюша, которая утром делала уборку. В голове сразу прояснилось, будто опутавшую мысли пелену кто-то милостиво свернул в рулон и убрал куда подальше.

Он поставил стопку и бутылку на стол, пригладил волосы и представился:

– Татьяна, рад познакомиться. Ваш муж нам о вас много рассказывал. Меня зовут Слава.