В ожидании счастья - Терри Макмиллан

Всякий раз, стоило только заикнуться об организации собственного кафе или хотя бы домашних обедах, Джон непременно находил что-то, чем его детям, а значит и тебе, необходимо заняться, чтобы у тебя не оставалось времени. Он и мысли не допускал, чтобы отдать ребятишек в детский сад, считая, что это вредно для них. Поэтому целыми днями ты моталась с Джонни то на уроки музыки, то на тренировки по каратэ и регби, на детские утренники и скаутские занятия. Таскать Онику на занятия балетом и гимнастикой стали, едва она научилась ходить. Джон внушил тебе, что только та мать хороша, что проводит с детьми все время, хотя бы пока они не пойдут в школу.

Мечта снова отодвинулась. Еще на пять лет. А тебе, словно матери-одиночке, приходилось все делать самой: Джон много работал, приходил, когда дети уже спали, так что они видели его только по выходным. Это ты читала им на ночь сказки, бросала все дела, чтобы сводить к педиатру или зубному врачу, сидела у их постелей, когда болели, ходила на все школьные спектакли и соревнования, возила в школу и забирала домой, чистила уши, следила, чтобы ели витамины и делали уроки. Ты водила их на аттракционы, наряжалась пасхальным кроликом, ходила с ними в гости к другим детям и устраивала дни рождения для своих.

А потом у него начались бесконечные конференции, собрания, торговые выставки, обеды с покупателями, встречи с потенциальными клиентами. Джон ничем не пренебрегал, лишь бы не идти домой.

А секс? Да он практически прекратился, стал казаться почти неуместным, тем более что, даже если они и бывали близки, Джон вел себя так, словно одолжение делал, но даже и в этом переигрывал. Ты перестала надевать чулки с подвязками, кружевные сорочки и туфли на шпильке. Убрала видеофильмы, которые раньше так его вдохновляли, и вообще перестала делать вид, что „это" тебе нравится. Никакого желания, просто так, одна неизбежная обязанность. Конечно, тебе уже стало ясно, что все это ненормально, но ты не знала, как можно что-то наладить, исправить, да и не слишком хотела.

А в прошлом году, как раз когда Оника пошла в школу, Джон просто помешался: вдруг возмечтал о третьем ребенке. Впервые за многие годы ты нашла в себе силы сказать „нет". Не для того ты училась, чтобы навечно стать домохозяйкой. Он пришел в ярость, а ты легла в больницу и тебе перевязали маточные трубы.

Глория, твоя чокнутая подруга-парикмахерша, когда ты пожаловалась ей на свои проблемы, сказала, что лучшее лекарство от скуки — заняться чем-нибудь стоящим. Сама она активно участвовала в Движении черных женщин Финикса. Оно объединяло женщин, которые не хотят всю жизнь только мыть, стирать, убирать и возиться с детьми, тех, которые хотели бы изменить свою жизнь, а также тех, которые уже достигли некоторого положения в обществе и теперь ищут лучший способ борьбы со стрессом — неотъемлемой частью любого успеха, и, наконец, женщин, которые не желают быть просто „примером для подражания", а, действительно, стремятся помочь тем черным, кому по той или иной причине живется плохо. Ты присоединилась к этому движению.

Глория перезнакомила тебя со всеми, но именно с Робин ты сразу нашла общий язык, хотя вы совершенно разные. Робин — дерзкая, смешливая, неисправимая оптимистка и болтушка, каких мало. Ни вкуса, ни стиля, но видно, что очень старается развить и то и другое. А тебе было все равно, потому что в Робин тебе больше всего нравилось, что эта девчонка точно знала, кто она и чего хочет от жизни. Как выяснилось, больше всего на свете она хотела ребенка. Она тут же произвела себя в „тетю Робин" и стала водить твоих детишек на прогулки, в зоопарк, кино, кататься на роликах, есть мороженое и просто развлекаться — насколько хватало выдумки и рекламы в воскресных газетах. Как точно она тогда определила: все очень удачно, тебе — свободное время, мне — опыт в воспитании детей. Правда, что касается мужчин, то она была немного со странностями, потому что ее парень мало того что жил за ее счет, он еще обращался с ней хуже некуда, но ты держала свои мысли при себе и на этот счет особо не распространялась, потому что наконец-то у тебя появилось то, чего ты так давно была лишена: было куда пойти, что делать, и главное, ты больше не была одна.

Когда Джон в очередной раз отказался дать денег на твое кафе, заявив, что не хочет рисковать, ты устроилась в фирму по торговле недвижимостью (скука, конечно, жуткая) и, утаивая часть денег от зарплаты, принялась копить в надежде, что однажды все-таки начнешь свое дело. Из-за того, что ты пошла работать, Джон пару раз закатил скандал — ведь у тебя появились свои деньги, а главное, после стольких лет он, дети и его дурацкий дом перестали быть твоей единственной заботой.

Это и стало началом конца.

— В воскресенье зайду забрать свои вещи, — раздался голос Джона. — И скоро с тобой свяжется мой адвокат.

Слишком это у него легко. Впрочем, как и все, что он делал, обеспечение под эту программу наверняка готовилось долго. Тебе ли не знать. Компьютерщик, как же. Но и ты не вчера родилась, тоже знаешь, как входить в банк данных, вести поиск и производить замены. Тебе захотелось крикнуть ему в лицо „Просчитаешься!", но ты вдруг поняла, что уже не нужно ничего ему доказывать, и перевела курсор. Страница закрыта.

Бернадин прокашлялась и заставила наконец свой голос слушаться:

— А дети? Джонни, Оника?

— Я их по-прежнему люблю, — сказал он. — Не волнуйся, я о них позабочусь.

— Позаботишься?

— Без денег ты не останешься.

— Денег?

Вот оно что. Раздел. Деньги. Денежки. Доллары. Перетрясся уже, что оберут его, бедненького.

Бернадин опять почувствовала дурноту. Руки тряслись, ноги дрожали. Дар речи вроде бы вернулся, только сказать было нечего. Она повернулась и побрела через гостиную наверх, в их с Джоном спальню. С силой захлопнула дверь и повернула ключ.

Бернадин обвела взглядом комнату. Вполне сойдет за похоронное бюро. Кровать красного дерева слишком роскошна и похожа на огромные сани. И невиданные, фантастические цветы на покрывале — такие надуманные, неживые. Слишком, слишком много картин. Уродливая живопись в уродливых золоченых рамах. Она хотела для книг белые стеллажи, но Джон настоял, чтобы сделали деревянные и непременно кленовые. И этот китайский ковер: она его просто ненавидела, как и все зеленое. И вообще ни в этой комнате, ни в целом доме ничего не говорило, что здесь живет черная семья. Бернадин перешагнула через ковер и стала босыми ногами на кафельный пол. Ноги тут же замерзли, но комнатные туфли она надевать не стала. Так босиком и пошла в ванную.

Сквозь окно в потолке лился солнечный свет. Тяжело опираясь о край умывальника, Бернадин тупо уставилась в зеркало. Глаза припухли, губы потрескались, красные пятна на одной щеке. Хороша, нечего сказать. Она повернулась, посмотрела в большое зеркало бельевого шкафа и, сама не зная зачем, задрала сорочку. Боже, что стало с ее грудью! Не то что до рождения детей. Тощая, почти плоская, соски чуть не в пол смотрят. Тело рыхлое, кожа тускло-коричневая со светлыми растяжками на животе и бедрах. Старуха, да и только. Она чувствовала себя старой и выглядела гораздо старше своих тридцати шести. Бернадин подошла к зеркалу так близко, что от ее дыхания оно запотело. Принялась придирчиво изучать свое лицо. Бернадин и раньше-то не была красавицей и теперь лишний раз в этом убедилась. Она отступила на шаг, снова осмотрела себя с ног до головы, пытаясь представить, сможет ли кто-нибудь когда-нибудь назвать такое страшилище привлекательной женщиной. Потом опустила рубашку. Придирчиво осмотрела зубы: все еще желтые, хотя уже больше трех месяцев не курит. А, вот чего не хватает! Сигарету бы сейчас. С сигаретой легче поверить в случившееся. С сигаретой легче будет понять, что жизнь перевернулась. С сигаретой легче будет решить, что делать дальше. Как жить. То, что без мужа, это она уже осознала. Стоп. Без мужа? Она опустилась на край ванны и уткнулась лицом в колени. Казалось, муж у нее был всегда. А сейчас получается, что после развода она останется в тридцать шесть лет с двумя детьми и без мужа. То есть одна. Одна?! Она так и взвилась, вспомнив то, что упустила из виду.