На берегах Северной Двины - Денис Владимирович Макурин

шёл в полветра. Теперь мы плыли вдвое медленнее, по правому борту то и дело виднелась земля, но меня это ничуть не огорчало. Моё морское путешествие продолжалось второй день, и я был на седьмом небе от счастья.

V

Ближе к сумеркам четвёртого дня носовик неожиданно выкрикнул:

– Двенадцать футов под килем!

Через какое-то время он снова отрапортовал:

– Десять футов!

Кормчий тут же дал команду:

– Аврал! Убрать ветрило!

Я, признаться, не понимал, что именно происходит, но схватился за канат и впрягся в общее дело. За считаные секунды парус был подобран к рею[17], а два матроса, взбежав по вантам[18], ловко его подвязали. Наш корабль заметно потерял в скорости, и с того момента его подгоняло лишь слабое течение. Всё вокруг стихло: больше не хлопал парус, перестали пронзительно кричать чайки, вода вокруг корабля уже не закручивалась в водовороты, и только носовик опять и опять выкрикивал отчёт:

– Восемь футов! Семь… шесть… пять…

Я догадался, что глубина меняется и это опасно для судна, но никак не мог сообразить, почему это происходит посреди моря.

– Мезенская губа, – как бы между прочим сказал Васька Томилов, – здесь самые большие отливы. Пойдём, Фимка, поможешь мне с кашей.

Тут же кормчий выкрикнул:

– Отдать якорь!

Носовик выбросил якорь, и судно остановилось. Команда спустилась в жилой отсек пережидать отлив. За вечерней трапезой я спросил у Афанасия Ивановича:

– Почему же мы не ловим на нашем морюшке, а идём к чужим берегам? Быват, и здесь кормиться можно?

– А как же! Ловится, конечно! Испокон веков здесь сёмгу промышляют, а она, братец, имеет высокую товарность на рынке, торгуется наравне с пушниной и жемчугом, поэтому все рыбные угодья принадлежат монастырям: Соловецкому, Николо-Корельскому и Антониево-Сийскому. За двинянами закрепили поля на Мурмане.

– Выжили крестьян-ловцов, выкупили все доходные тоня, – добавил лоцман Мартын Степанович.

– Ты не переживай, Фимка! – подбодрил Афанасий Иванович. – Нам бы лишь в меженное время с промыслом успеть, а пустым домой не воротишься.

– В какое время? – удивился я.

– Между весной и осенью, – пояснил Афанасий Иванович, улыбнулся, призадумался и добавил: – Всё в нашей воле и по плечу, пока ветра дуют умеренные, ночи светлы, а туманы не часты и кротки.

После этого разговора мне стало понятно, почему братья Команины уходили так далеко от дома. Поужинав, я снова поднялся на палубу, чтобы зачерпнуть забортной воды и приступить к мытью посуды. Месяц вспарывал ночное небо, тут и там зажигались звёзды, но всё это я видел тысячи раз и поэтому не придал особого значения. На первый взгляд всё вокруг выглядело обыденно, но каково же было моё удивление, когда я не обнаружил отражения за бортом. Наш коч, стоящий в небольшой луже, окружала сплошная тьма. Перегнувшись через борт, я не услышал ни единого всплеска. Через какое-то время мои глаза привыкли к темноте, и я разглядел якорь, сиротливо лежащий на песке. При желании можно было спуститься и погулять по отмели. Да-да! На вёрсты вокруг нас был осушенный ребристый песок.

С первыми лучами солнца носовик проорал:

– Вода сполняется!

– Выбрать якорь! Наладить ветрило, крещёные! – тут же распорядился кормчий.

Через несколько минут парус был поставлен, и мы снова взяли курс в полветра. В течение утра носовик ещё иногда выкрикивал: «По правому борту отмель-кошка!» Но чем дальше мы шли, тем реже встречались кошки, а пока ещё виднеющийся берег становился всё пустыннее и безлюднее.

VI

В конце второй недели, когда мы в очередной раз пережидали малую воду неподалёку от Каниного Носа, случился шторм. Мы стояли на якоре, под судном было не больше трёх футов. В это время на нас обрушился шквалистый ветер. Небо вдруг сделалось чёрным, молния низверглась, и страшный гром заставил всех пригнуться. Солнце ещё какое-то время выглядывало украдкой, но не успели мы спуститься в отсек, как тёмно-свинцовые тучи украли светило. Волны разыгрались в дьявольской пляске и со страшной силой стали биться о борт. Наш коч развернуло, якорный трос натянулся и стал скрипеть от напряжения. Море в одно мгновение перемешалось и сделалось мутно-белым от песка. Рыхлые шматки грязной пены срывались с поверхности и улетали в сторону берега. Рей и мачта взревели настолько устрашающе, что мне показалось: они тоже вот-вот сорвутся и полетят вслед за пеной. Корабельные снасти стонали, свистели и выли в унисон порывам, а студёное море вставало дыбом и окатывало палубу корабля снова и снова.

С нагонным ветром и вода пошла на прибыль, но, снимись мы с якоря, корабль неминуемо разбился бы. Нас могло опрокинуть на любой из несчитаных кошек или разметало бы о подводные камни-стамики.

От непрерывной качки у меня закружилась голова и стало мутить. Через час такого испытания руки и ноги сделались непослушными, слабыми. Я не мог находиться в отсеке, но и на палубе мне не хватало воздуха. Со мной случилось помешательство: час мне казался минутой, а минута – столетием. Вот тогда-то я и понял слова Егора Васильевича: «Пей солёную воду, чтобы далече море не било».

Первый, кто подошёл ко мне, был повар. Он протянул мне хвост вяленой трески и сказал:

– Жуй солонину, будет легче.

Я жевал сквозь подкатывающую дурноту, но легче не становилось.

– Ты привыкай, Фимка! Главное – первый шторм переболеть, а потом во время качки даже аппетит проявляться будет, – поддерживал меня Васька Томилов.

Но я никак не мог переболеть, и съеденный мной хвост трески отправился за борт.

К вечеру я потерял счёт времени и уже плохо понимал, где нахожусь. Мне думалось, что дни мои сочтены и все мы обязательно погибнем.

Я стоял на коленях, держась за борт, и молился:

– Отец Небесный, возьми меня под Свое особое покровительство! Не оставь меня в этом враждебном мире! Возьми мою никчёмную душеньку. Возьми к маменьке и тятеньке, я так по ним истосковался. Нет мне никакой возможности укрепиться, Ты соединяешь родителей и их чадо, возьми и меня к себе до небес…

В это время ко мне подошёл кормчий, присел рядом, прижал к себе и погладил по голове своей тяжёлой рукой:

– Что ты, сынок? Всё будет хорошо!

– Как же хорошо, Афанасий Иванович? Сгинем все…

– Если не веришь мне, зачем отправился со мной? Верь! Буря стихнет к исходу второго дня.

Он подхватил меня на руки и обессиленного отнёс в отсек. Где-то через час я уснул.

Весь следующий день я ничего не ел. Иногда ко мне подходил Егор Васильевич и отпаивал водой из ковша:

– Ты пей,