Мелодия убийства - Валерий Георгиевич Шарапов

Прохор ушел на фронт, а я ждала ребенка. Наш мальчик родился мертвым, потом Прохор вернулся уже слепым. Как-то все было именно так. Вроде бы все или вас еще что-то интересует?

Зверев вздохнул и коснулся рукой щеки, которая, как всегда в таких случаях, вдруг стала дрожать.

– Еще меня интересует, когда после вашей ссоры с мужем вы вышли из гримерки. Можете хотя бы назвать примерное время?

– В шесть часов вечера!

– В шесть?

– Ровно в шесть часов.

– Откуда такая точность?

– У нас в гримерке часы с кукушкой. Я точно помню, когда я выходила, кукушка прокуковала шесть раз.

Зверев оживился и подался вперед.

– А как долго вас не было? Хотя бы примерно…

– Зачем же примерно? Меня не было ровно двадцать две минуты…

– Что? Ваша кукушка и минуты отсчитывает? Или это какая-то другая кукушка?

Юлия усмехнулась.

– Именно другая, и она здесь! – Юлия постучала указательным пальцем по голове. Когда мы поругались с Прошей, я, чтобы успокоиться, мысленно стала наигрывать Концертную маленькую симфонию Фрэнка Мартина.

– Ту самую, которую впоследствии вы играли на праздничном вечере? – догадался Зверев.

– Ее! Я часто наигрываю в голове те или иные произведения, которые мы с мужем исполняем вместе, так вот: в тот момент, когда я вышла из гримерной, я стала напевать Маленькую симфонию. Я музыкант, я могу с точностью до нескольких секунд восстановить в памяти ту или иную композицию даже без своей скрипки. Так вот, звучит эта композиция ровно двадцать одну минуту. Я точно помню, что закончила напевать как раз в тот момент, когда подошла к крыльцу санатория и вошла в него через главный вход. Для того чтобы пройти по коридору в левое крыло здания, где расположена наша гримерная, нужно сорок шесть секунд…

– Что? – воскликнул Зубков. – А это-то вы откуда знаете?

Зверев зло посмотрел на Зубкова, тот осекся.

– Продолжайте, – процедил Зверев.

– Мой муж слепой, и мы с ним сотни раз проходили по этому коридору! Прохор как-то сказал, что способен и без меня отыскать вход к гримерной, потому что на это у него уходит сто тридцать шесть шагов и тратит он на них ровно сорок шесть секунд. Я уже настолько привыкла ходить с такой же скоростью, как и мой слепой муж, что абсолютно уверена, что сегодня и мне понадобилось столько же времени. Таким образом, я бы сказала, что отсутствовала в гримерной с шести часов до шести часов двадцати одной минуты и сорока шести секунд. Вероятная погрешность не больше трех-четырех секунд.

Зверев усмехнулся.

– Неужели такое возможно?

– Хотите проверить? – с запалом воскликнула Юлия.

– Ну хватит! – вконец измученный, воскликнул Зубков. – Я устал от вас, товарищ майор, и от ваших дурацких методов допроса. Изо всего вышеуслышанного я делаю лишь один вывод, а именно то, что лишь один человек мог отравить мундштук саксофона, и это Станислав Гулько.

– А как же Дюков? Почему бы не вспомнить и о нем?

– А потому что в невиновности Дюкова я нисколько не сомневаюсь! – упрямо заявил Зубков, потом строго посмотрел на Елизарова, который все так же стоял у окошка, держа блокнот в руке.

– Никитка, хватит спать! Нужно срочно отыскать этого уборщика и доставить к нам в отделение!

Глава пятая

Зверев вернулся в свой номер уже под утро, но, улегшись в кровать, так и не смог уснуть. Перед глазами постоянно всплывали лица тех, кто в этот день встретился ему на пути: Зубков с его испещренной оспинами рожей и «пожеванной» рубашкой, импозантный и вальяжный здоровяк Дюков, высокомерная Агата с ее скучной соседкой-буквоедкой, конечно же рыжеволосая скрипачка Юлия. В отличие от Зверева, его сосед с забавной фамилией Медведь спал безмятежным сном и при этом громко храпел, видимо, так же, как и его косолапый тезка.

Когда зазвонил будильник, Медведь тут же его отключил, довольно бодро встал, посмотрел на Зверева, который притворился спящим, и отправился в ванную. Умываться он не стал, судя по всему, только почистил зубы, вошел в комнату и, достав из-под кровати гантели, принялся делать зарядку. Ни дать ни взять динамовец. Зверев, не сомкнувший глаз в течение всей ночи, снова принялся про себя на чем свет костерить своего высокопоставленного соседа. Вот же ловкий прохвост, так его провел. Кто бы мог подумать, что этот простоватый лысенький мужичонка окажется такой высокопоставленной фигурой. А он не прост… ох как не прост этот забавный динамовец. Когда Медведь закончил свои пассы с гантелями, он сходил в душ и, когда вышел, громко окликнул Зверева:

– Паша, вставай! Ты ведь уже давно не спишь, я это понял, так что хватит притворяться.

Зверев рывком уселся на край кровати и сунул ноги в тапки.

– Тебя не проведешь! Ладно, пришла моя пора принимать водные процедуры. А вот зарядку делать не стану, это ведь ты у нас динамовец.

– Мы все динамовцы, или ты забыл? – улыбнулся Медведь.

Пока Зверев умывался, Медведь сидел в кресле у открытого окошка и читал газету. Когда Павел Васильевич вышел и стал надевать брюки и рубашку, Медведь наконец-то спросил, что интересного им с Зубковым удалось узнать в результате опроса Юлии Глуховой. Зверев рассказал о том, что им с Зубковым сообщила Юлия.

– Значит, если наша красавица-вдова не врет, отравителями могут быть лишь двое: не совсем адекватный паренек-уборщик и член бюро райкома. Да уж, даже мне стало интересно.

– А раз интересно, что же со мной не пошел? – Зверев оскалился. – Тебе бы Зубков точно не отказал, если бы ты к нам присоединился во время допроса.

– А зачем?

– Как это зачем? Я так понимаю, тебе как старому сотруднику органов это дело показалось интересным! Иначе для чего ты надавил на Зубкова, чтобы он взял меня к себе, как ты это назвал… консультантом!

Медведь пожал плечами.

– Дело действительно интересное, но я сюда отдыхать приехал, да и старый я уже для таких дел. Вот ты другое дело…

– Что значит другое?

– А то и значит! Знаю я таких! Такие ребята, как ты, Паша, должны всегда при деле быть. Такие без работы, как железо без смазки – быстро ржавеют. Сам когда-то таким был.

– А сейчас что же? Что поменялось?

– А то и поменялось, что, когда на пенсию ушел, так тут же и заржавел! – Медведь тяжело вздохнул. – Сошел, как говорят, с дистанции. Ну а после того совсем весь пыл растерял. Живу себе, живу по-стариковски: семья, дети, внуки, не то, что раньше. Эх было же время-времечко, а сейчас… Старый я стал, обленился. А