Том 2. Стихотворения 1917-1922 - Велимир Хлебников

1920, 1921

«О, Азия! тобой себя я мучу…»*

О, Азия! тобой себя я мучу.Как девы брови я постигаю тучу.Как шею нежного здоровья –Твои ночные вечеровья.Где тот, кто день иной предрек?О, если б волосами синих рекМне Азия покрыла бы колени,И дева прошептала таинственные пени.И, тихая, счастливая, рыдала,Концом косы глаза суша.Она любила, она страдала –Вселенной смутная душа.И вновь прошли бы снова чувстваИ зазвенел бы в сердце бой:И Махавиры, и Заратустры,И Саваджи, объятого борьбой.Умерших их я был бы современник,Творил ответы и вопросы.А ты бы грудой светлых денегМне на ноги рассыпала бы косы.– Учитель, – мне шепча, –Не правда ли, сегодняМы будем сообщаИскать путей свободней?

1920, 1921

Единая книга*

Я видел, что черные Веды,Коран и ЕвангелиеИ в шелковых доскахКниги монголовСами из праха степей,Из кизяка благовонного,Как это делаютКалмычки каждое утро,Сложили костерИ сами легли на него,Белые вдовы,В облаке дыма закрыты,Чтобы ускорить приходКниги единой.Эту единую книгуСкоро вы, скоро прочтете.Белым блещут моряВ мертвых ребрах китов.Священное пение, дикий, но правильный голос.А синие реки – закладки,Где читает читатель,Где остановка читающих глаз.Это реки великие –Волга, где Разину ночью поютИ зажигают на лодках огни,Желтый Нил, где молятся солнцу,Янтцекиянг, где жижа густая людей,И Сена, где продаются темноглазые жены,И Дунай, где ночами блестятБелые люди на волнах, на лодкахВ белых рубахах,Темза, где серая скука и здания – боги для толп,Хмурая Обь, где бога секут по вечерамИ пляшут перед медведем с железным кольцом на белой шее,Раньше чем съесть целым племенем,И Миссисипи, где люди одели штанами звездное небоИ носят лоскут его на палках.Род человеческий – книги читатель,И на обложке надпись творца,Имя мое, письмена голубые.Да, ты небрежно читаешь.Больше внимания!Слишком рассеян и смотришь лентяем.Точно урок Закона Божьего,Эти снежные горные цепи и большие моря,Эту единую книгуСкоро ты, скоро прочтешь.В этих страницах прыгает кит,И орел, огибая страницу угла,Садится на волны морские,Чтоб отдохнуть на постели орлана.

<1920>. 1921

«И если в „Харьковские птицы“…»*

И если в «Харьковские птицы»,Кажется, СушкинаЗасох соловьиный дол,И первый гром журавлей,А осень висит запятой,Ныне я иду к той,Чье холодное и странное руноЗовет меня испить«Египетских ночей» ПушкинаХолодное вино.

1920, 1922

«И ночь прошла, соседи не заметили…»*

И ночь прошла, соседи не заметилиПоляну,Там, где кусты свидетелиНочной любви без страхаИ боя слов: «чудовище», «постой», «невеня» и «ахаха».Приходит день, и незнакомки нет,Той горожанки, чья улыбка детскаяИ косы пролиты речонкой за плечо,И галаха,У кого через обувь смотрит палец ноги.Под веткой березовой скомканыОдежды черные и светскиеИ сапоги.И видя беспорядок, бойкоНад ними закричала сойка.Он был босой, он был оборван,Когда блестел на ветках иней,Его глаза по-волчьи зеленели,Ему кричали дети «вор, вон!»,А ей в письме писали«Милой Бэле»И называли неприступною богиней.В нее все влюблялись,Из – за нее стрелялись.А он, осенних дач скиталец,Уж он один ревнивей Святополка.И жести голубой глаза жестоки,А на кусте лоскут трепещет шелка,Наверное, востока.

<1920>. 1921

117

«Батог рыбачий…»*

[Батог рыбачийВ синем небе]«Сёла – пала»Поют земле и жизни судьбы.А там мерцаетШирокой ржи людей холодной иржище,И дремлют голубцы.Тишь… здесь боятся худого глаза!На жалобный столСобралися тени.На сёмины и ёминыУходят поколенья,И на току развеяно зерно.Где вы, отцов осйлки,Метавшие желанья жернова?Гук – Пук!Цепов удары рока.О, свирен – мертвых душ кладбище!Где ваши игры и жарты?Когда двадцатовкеИли семнадцатовке чепуреШепталось в полутемках: «ты?»И рук просилиРубахи-разини.

Какая ночь,Какая стыдь!Наружу выдь,И сельский пахСменяет звездный,И землепахНемеет грезный…И снега шумаПо небу скачет,По небу пляшет,И льется дума, и льется думаНа эту площадь.Звездные нароты,Звездная прутняДух стерегут.А в хате уютно.Живые очи – это божницы ресницы,Это красный кут.Жаровни звездной щели,Мерцающие нити –Таинственные целиЛюдских событий.И человек миркует,И человек раится,Чуть-чуть тоскует,Чуть-чуть таится.Ждать ли ему теплой копейки,Набежавшей ручою весенней,Или повесить<ся?>

Одеться – обуться.На цапях тучи виселиЕжа и одежа.На доно.

<1920>

Ночной бал*

Девы подковою топалиО поле, о поле, о поле!Тяжкие билися тополи.Звездный насыпан курган.Ночь – это глаз у цыган!Колымага темноты,Звучно стукали коты!Ниже тучи опахалаБал у хаты колыхала,Тешась в тучах, тишина.И сохою не пахалаПоля молодца рука.Но над вышитой сорочкойСнова выросли окопы,Через мглу короткой ночкиГлаз надвинулись потопы.Это – бревна, не перина,Это – кудри, не овчина…Кто-то нежный и звериный.– Ты дичишься? что причина?Аль не я рукой одноюУдержу на пашне тройку?Аль не я спалил весноюТак, со зла, шабра постройку?Чтобы ветра сереброПокрывало милой плечи,Кто всадил нож под реброВо глухом лесу, далече?Кровью теплой замаралСвои руки, деньги шаря.Он спросонок заоралС диким ужасом на харе.И теперь красоткой первойТы проходишь меж парней.Я один горюю стервойНа задворках, на гумне.Каркнет ворон на юру.Всё за то, пока в боруРоса пала над покойником,Я стоял лесным разбойником.Всё задаром! Даром голос вьется скобкой,Даром в поле зеленя,Точно спичка о коробку,Не зажжешься о меня.Смотришь тихо и лениво,Тихо смотришь на кистень.Где же искра? Знать, огнивоНедовольно на кремень.

<1920>, 1922

«Воет судьба улюлю!..»*

Воет судьба улюлю!Это слез милосердия дождь.Это сто непреклонных Малют,А за ними возвышенный вождь.Пали оленем высочества,Выросли красные дочиста,Множеством усиков вылезли.Собаки вчерашнего выли зло,Черные псы пробегали дорогой.Носится взы, ветер тревоги.Тело «вчера» кушали раки.Это сразились «вперед» и «назад».А песни летели железо лизать.И стяг руки усталой выпал злаИ первая гадюка выползлаНа позолоченный пригорок.

1920, 1921

«Мощные, свежие донага!..»*

Мощные, свежие донага!Прочь из столетия онаго!Куда, точно зуб Плеве взрывом СозоноваИли Каляева, не знаю, не помню,Вонзилось занозой все человечество.В черные доски зеркального хлева,Точно желтым зубом Плеве,Щепкою белой нечистиВъелося в дерево времени все человечество.Выстрелом порван чугуннымВоин верный знати,Он на прощание плюнулВ лица живымЗубом своим.Захохотал! Нате!Пора, уж пора!Прочь от былого!Приходит пораСолнцелова!Идемте, идемте в веков камнеломню!Срывать незабудки грядущих столетий.Мы небопёки – зачем же половы?Не надо гнилого, не надо соломы.Желтые прочь старые зубы.Мы ведь пшеницы грядущего сеятели.Мы голубые проводим окопы.(Но бьют, точно плети,Зубы умершего деятеля.)Эй! Настежь сердец камнеломни!Мы времякопы, время – наша удаль!А не холопы сгнивших веков,А не носители затхлых оков.Мы нищи и кротки, вдохновений Продуголь,На рынках торгуем незабудкамиИ сумасшедших напевов нашими дудками,И по всем векам, под всеми курганами,Бродим слепыми цыганами,Палкой стучать, слепые глаза подымаяК гневному небу Мамая!

1920, 1921-1922