Воинский эшелон (повесть) - Альберт Анатольевич Лиханов

Я пожал плечами и пошел к выходу, может, там он меня ждет. Но Димки не было. Я потоптался у входа, пока мне окончательно не отдавили ноги, и вернулся обратно,

— Скажите, а вот тут у вас такая симпатичная девушка работала, она где? — спросил я у толстухи, видно, парфюмерной начальницы.

— А у нас все тут симпатичные, молодой человек, — ответила она басом.

— Да нет, мне ее по делу.

— Всем по делу.

Словом, я еле растолковал парфюмерной толстухе, что к чему. С трудом поверила она, что я лицо официальное, и дала мне адрес рыжеволосой. Звали ее, оказалось, Ася, и жила она на Дачной улице, дом семь.

В воздухе уже попахивало грозой. Время наше кончалось. До отхода эшелона по графику оставалось полтора часа.

Поймать такси у универмага оказалось делом невозможным. У стоянки торчал длинный хвост, а когда я попытался пробежать на полквартала вперед и постоять там с поднятой рукой, меня чуть не оштрафовал милиционер. Да еще милиционер-женщина. Мне явно не везло. А без такси до какойто Дачной добраться почти невероятно. Она же где-нибудь на окраине. И сумасшедший Димка наверняка ушел туда провожать рыжеволосую Асю. Пришлось вернуться на стоянку. Встать в очередь.

Стрелка жадно глотала циферблат. Времени оставалось в обрез, когда я, наконец, сел в машину. Шофер, услышав адрес, чертыхнулся, и я подумал, что это еще дальше, чем я предполагал. Такси проехало несколько кварталов и затормозило. Это было совсем рядом с центром. Маленький домик, словно сошедший с картинки, под красной черепичной крышей, с аккуратными оконцами и белыми каменными плитами, которые вели к крыльцу, был передо мной.

Из дому навстречу мне, улыбаясь, шла молодящаяся дама с такой же рыжей прической. Мамаша, черт побери. Что же ее спросить?

— Простите, здравствуйте, — сказал я невполад.

— Здравствуйте, молодой человек, — ответила она.

— Скажите, а Ася дома?

Дама потрясла рыжими кудряшками.

— Нет, она не приходила.

Я расшаркался, лихорадочно придумывая, что можно предпринять, чтобы разыскать этого разгильдяя Димку. Ждать его здесь, у калитки? Бесполезно. Когда они придут? И почему это я решил, что Димка станет провожать эту замечательную Асю до самых ворот?

Шофер недовольно хмурился за спиной, машина фыркала, до отхода эшелона оставалось пятнадцать минут. Я плюнул в сердцах и захлопнул дверцу. Дама удивленно смотрела на меня, одной рукой кокетливо прихорашивая кудряшки.

— На вокзал! — сказал я шоферу.

К эшелону я подскочил тютелька в тютельку. Сразу же кипулся в Димкин взвод. Сизова не было.

Я поправил свой старый солдатский ремень, заправил гимнастерку без складочек и пошел докладывать Никитину, что призывник Сизов благодаря моему разгильдяйству от поезда отстал. Пропади она пропадом эта фурия Ася.

Но Никитин так ничего и не узнал об этой самой Асе.

КАПИТАН САБЛИН

Я хожу из вагона в вагон. Я вижу мальчишек, завтрашних солдат. Они вполголоса, будто в больнице, толкуют о чем-то между собой. Я знаю, они говорят о Саблине.

Каких-то пять ней назад судьба свела нас с низеньким пожилым капитаном. Может быть, кто-нибудь усмехался: старик, а только до капитанских погон дослужился. Вояка! И грудь у Саблина была чиста — ни орденов, ни регалий. Сейчас я иду по вагонам и рассказываю ребятам то, что только теперь узнал от Никитина: за гробом капитана понесут семнадцать бархатных подушечек с боевыми наградами. Просто Саблин нарушал устав — надевал ордена только по праздникам. В будни он их не носил…

Пять дней… Да, я помню, как Саблин подбегал к Балалайкину, когда тот с гитарой на груди стоял перед строем. Я помню, как Саблин, выполняя приказы майора, строил ребят, как он кричал раскатистым, чуть хрипловатым голосом: «Смиррна-а!» Он казался мне тогда фигурой на побегушках, человеком без большого ума, а уж о сердце я и не думал…

Пять дней прожил я рядом с этим человеком и даже не говорил с ним толком. Только так, мимоходом о чем-пибудь его спросишь, и он всегда ответит — понятно и точно. Да, я даже ничего не могу сказать о нем. Был такой, капитан Саблин, и только. Человек в военной форме.

Вот она, жизнь. Преподала еще один урок, на: всегда я запомню его. Я не могу вспомнить Саблина. Не могу ничего сказать о нем, хотя прожил бок о бок пять дней. Вот он, урок.

Я иду по вагонам, и ребята, те многие свидетели, что были рядом, говорят мне снова и снова о подвиге и смерти Саблина. Они говорят как-то тихо. Будто боятся неловким словом обидеть человека, который умер у них на глазах.

… И тут, в тупичке, жарило солнце. Но ребята сидели в вагонах. По крайней мере, многие. Шахматные страсти к той поре накалились — доигрывали последние партии. Кое-кто бродил возле вагонов — далеко отходить запрещалось.

Время плелось еле-еле. Так всегда бывает, когда делать нечего и от тебя тут ничего не зависит.

На железнодорожной горке пыхтел тепловоз, формируя составы. Он чуть раскатывался и отцеплял по одному свои вагоны. Они катились под горку, и где-то там, на пульте управления, невидимый отсюда диспетчер переводил стрелки, и каждый вагон бежал в тупичок, нужный ему…

В разных углах сортировки нет-нет да гремели соединившиеся вагоны…

Саблин, сменивший лейтенанта Зиновьева, прохаживался вдоль нашего эшелона то с одной стороны, то с другой, изредка позевывая от скуки, покуривал папироску, жмурился на солнышко, а гимнастерку не расстегивал. Такой уж, видно, был человек, капитан Саблин.

Потом он присел на ступеньку вагона с то стороны, где дверь не открывалась, и задремал, На скажешь, что он уснул, просто забылся, приморенный осенним солнышком. Дремал он очень недолго, привыкший к сторожким солдатским снам, когда и спишь и не спишь сразу, когда просыпаешься ровно на мгновение раньше, чем надо.

Саблин открыл глаза и увидел перед собой серебряные струны рельсов, блестевшие на солнечном огне. Струны прогибались, как туго натянутая тетива, и ползли чуть вверх, в горку, где пыхтел паровозик.

Капитан по привычке мгновенно увидел все сразу: и паровозик, и рельсы, и вагон, который катился под горку. И в ту же секунду он увидел парня, который сидел на рельсе.

Сначала Саблин не обратил внимания на все это. Ну, катится вагон и