Амнистия - Александр Сергеевич Самойлов

туман, в котором с большим трудом можно различить граждан, смиренно бредущих в сторону вокзала. Говорливые жители ада как будто присмирели. Чего они опасаются: того, что их забросят в рай, или, что их туда не возьмут?

— Будь что будет! — буркнула Елизавета Ивановна, смешиваясь с толпой. Ей надоели пустые сомнения. Она оказалась в центре бури, где любой вопрос перестает быть существенным.

— Вон он! — зашипели в толпе.

На площади, погруженной в туман, вдалеке виднелась одинокая фигура в протокольном плаще. Крыльев не было видно, но каждому грешнику ясно, что это Полномочный. Изредка к нему подбегал угодливый гражданин и что-то шептал на ухо. Ангел снисходительно кивал. Поза и выражение лица выдавали полное равнодушие к судьбе людей: ему важны лишь поручения начальства.

У пришедших на площадь не было желания подойти к нему и завести беседу. К тому же, вскоре их вниманием завладело другое: желтыми крапинами на фоне грязного асфальта выступали маршрутки — множество ярких тел, рассеянных по площади. На секунду почудилось, что их небрежно высыпали из игрушечной коробки: одна лежит на крыше, другая завалилась на бок.

Машины трясутся. Тарахтение движка — давно забытый звук. С настороженными улыбками граждане расходятся в поиске свободных мест. «Спецобслуживание» — гласит надпись на бортах. Маршрут у всех одинаков: «Ад — Рай».

Елизавета Ивановна бродила вдоль неуемных бортов, словно покупатель в магазине поношенной одежды, пока ее сердце не защемило: перед ней красовался истинный шедевр постмодернизма: пошарпанный бок неестественно (и даже опасно) заваливался в сторону, ржавчина прихотливо покрывала окна, кривые двери приглашали внутрь.

«Такая же кривая, как и моя жизнь», — улыбнулась Елизавета Ивановна и сделала шаг навстречу.

Только сейчас она вспомнила о бессмысленном куске картона, зажатом в руке. Что с ним делать? Грамоты созданы, чтобы ставить перед человеком экзистенциальные вопросы. Но когда переселяешься в рай, они гроша ломанного не стоят. Елизавета Ивановна разжала кулак. Картонка зависла в воздухе и вместо того, чтобы упасть в грязь, устремилась к небесам, словно перышко, позабывшее закон тяготения.

— А кто это у нас? — раздалось изнутри автобуса.

Обладатель хриплого голоса не был ни человеком, ни чертом. Водитель маршрутки — это всегда нечто среднее.

— Барышня, залазьте. Вас ждет лучший из миров! — завопил он.

Елизавета Петровна ступила на ржавый порожек, но медлила.

— Ах, да! — вспомнила она и вытащила из кармана завалящий пятачок.

— Благодарствую, сударыня, — улыбнулся водитель и положил монету под язык.

Поднявшись на борт, она задержала взгляд на шофере: дряхлое лицо, землистая кожа, круги под глазами адски черного цвета.

Пройти внутрь оказалось не просто. Елизавете Ивановне пришлось вывернуться неимоверным образом, вертя при этом бедрами, чтобы не задеть пассажиров, миновать спинки кресел и поручни-ловушки. Так, продвигаясь внутрь маршрутки, словно младенец по родовым путям, она достигла свободного места.

Подрагивая в чреве машины, Елизавета Петровна оглянулась по сторонам. Это место теперь ее дом. Нет хрущоб, гаражей, Ленинской комнаты. Есть только похабные наклейки над головой.

Водитель не давал успокоиться:

— Ну что, бабоньки, все с собой взяли? А то остановок я не делаю! Ха-ха-ха! Кхе, кхе, кхе! — задыхается он под конец спича.

Пассажиры угодливо смеются: им кажется, что от этого человека теперь зависит их судьба.

— Все время ржут. Аж тошно, — прошипел знакомый голос сзади.

Та самая девочка водит ногтем по стеклу и шепчет проклятия.

— Здравствуй, милая, — Елизавета Ивановна погладила ее по голове. Девочка скривилась.

Сквозь запотелое окно виднелся Полномочный. Женщина успокоилась. Все идет своим чередом: граждане заполняют маршрутки, водители шутят. Наверняка на новом месте найдется все, что составляет вульгарное человеческое счастье.

Салон притих. Видимо, у шофера закончились шутки, а у пассажиров — благостный настрой. Еще пара молчаливых минут, и ожидание сгустится, как туман за окном.

— Может, споем? — обрывая неловкую паузу, предложил весельчак.

— Что ж, можно и спеть, — встрепенулись женщины (в автобусе, как водится, их большинство).

Водитель, хорошенько отхаркавшись, завел «Интернационал». Безнадежный кашель сопровождал слова. Елизавета Ивановна порывалась сказать: «Остановитесь! Не мучайтесь!». Но пролетарии уже схлестнулись с капиталистами, и не было никакой возможности их остановить. Пассажирки раскачивались в такт, словно пионеры у костра. Пальцы Елизаветы Ивановны предательски искали баян, а ноги отбивали ритм. Перед мысленным взором граждан летали снаряды и пули. Они были готовы бросить тюки и отправиться на баррикады.

В кульминационный момент с Елизаветой Ивановной случилась неладное. Вместо бравых пролетариев она увидела милую девочку рядом с отцом. Кажется, они едут в экипаже. Им предстоит разлука. Это печально, но таков порядок: ее ждет пансион.

Пальцы замерли.

«Какая милая» — подумала растроганная баянистка, в глубине души понимая, что девочка в белом платье — это она.

Озарение, как ни странно, застало ее в маршрутке. Перед глазами один за другим мелькали эпизоды той «старой» жизни — осколки мирского бытия, что мешали ей спокойно жить в преисподней. С удивлением она обнаружила, что в ее жизни было что-то еще, кроме преисподней, словно открылась дверь в тайную комнату. Милая женщина в один миг поняла, почему вермишель нужно есть вилкой, а незнакомцев величать «Вы».

Знание приносит печаль. И вот оно обрушилось на бывшего музработника как обжигающий поток ледяной воды. Кровь прилила к вискам. Елизавета Ивановна открыла рот и задышала, словно рыба, брошенная на песок.

Поток мыслей нес ее по местам юности: прогулки в саду, чтение Тургенева, университет.

Теперь у Елизаветы Ивановны остался только один вопрос. Что же с этим делать теперь? Ответ напрашивался сам собой. Чтобы она ни решила, как бы ни повернулась ее судьба — надо срочно покинуть маршрутку.

Женщина рванула к двери. Но ручку заклинило. На миг ей показалось, что выхода нет.

— Что Вы делаете, женщина? — удивились пассажиры. Им было невдомек, зачем вырываться из рая.

В двух словах объяснить такое сложно. Вместо пространных рассуждений Елизавета Ивановна заорала первое, что пришло на ум:

— Я забыла оплатить коммуналку!

— Ууу….. Ааа, — понимающе закивали соседи.

— Кнопочку нажмите… — посоветовал хриплый голос.

— Спасибо, девчуля! — Елизавета Ивановна с облегчением распахнула дверцу. Она предполагала, что ее схватят за руки. Но ничего подобного. Послышалось лишь злобное водительское: «Ну и дура!».

— Конечно дура, — согласилась Елизавета Ивановна, провожая восхищенным взором маршрутку, оторвавшуюся от земли.

Шофер увлеченно крутил баранку, но это не играло никакой роли: желтый автобус со счастливыми людьми плыл вверх, раскачиваясь и нежно вздрагивая. Пассажиры веселились, словно дети.

Елизавета Ивановна брела куда глаза глядят и ни о чем не жалела. Она получила то, что ждала на протяжении всего этого омерзительного года, — откровение о самой себе. Женщина продолжала вспоминать: революция, коммуналка, очередь. Кажется,