По наклонной - Дмитрий Шестаков

— Тут, как говорит моя бабушка, волки по ночам воют, — сказала я, пытаясь разглядеть в оконной темноте признаки жизни большого города.

— Не расстраивайся, — успокоил Боря, заметно повеселевший от еды и питья, — через пару лет здесь все застроится, обживетесь, привыкнете… Когда мы переехали с Невского на проспект Художников — это у черта на куличках, — так тоже не по себе было первое время. А потом ничего, адаптировались. Свежий воздух — детям опять же полезно. И вообще человек ко всему привыкает. Иногда просто диву даешься, какой он приспосабливающийся.

— Вы с родителями живете?

— Нет. С женой и двумя короедами. Пацаны у меня. Двойняшки. Квартира трехкомнатная, кооператив. — И, перехватив мой вопросительный взгляд, добавил: — Дорого, конечно. В месяц шестьдесят рэ набегает. Но ничего, тянем. Не зря же я сменил работу!

— Не зря?

Боря усмехнулся:

— Все, конечно, не так просто.

Да, это было мне понятно, понятно лучше, чем кому бы то ни было, как нелегко сменить профессию, тем более если шел к ней долго. Понятны связанные с этим мучительные сомнения, и угрызения, и радость, что наконец нашел себя, и досада, что произошло это так поздно.

Но Боря не сменил профессию, а отрекся от нее. Он отказался не только от диплома — от внутренней заявки на будущее. Как, почему все это произошло? И с чего началось?

— А началось с того момента, как я получил распределение в один крупный научно-исследовательский институт. И оказался перед необходимостью работать. Работать!

Лаборатория, в которую попал новоиспеченный инженер Борис Карелин, занималась источниками питания. В большой комнате, тесно заставленной столами, Боре выделили рабочее место, завалили книгами, отчетами по НИР, сказали «знакомьтесь» и оставили в покое. Некоторое время он добросовестно вчитывался, но вскоре заскучал, начал томиться и бороться с неудержимым желанием по закоренелой студенческой привычке «свалить» в кино, в пивбар или просто пошататься по городу. На бесхозного, предоставленного самому себе Борю никто не обращал внимания, будто забыли о нем. Лаборатория продолжала жить своей обычной жизнью, а молодой специалист от нечего делать наблюдал эту жизнь со стороны, открывая для себя много любопытного.

Главный вывод, к которому пришел Борис, заключался в следующем: в каждый данный отрезок времени можно работать на всю катушку, без дураков, а можно вполсилы или даже в четверть; можно работать искренне, не заботясь о том, производишь ли ты впечатление занятого человека, а можно искусно имитировать бурную деятельность. И что самое важное — разницы в зарплате при этом никакой. Исходя из этих наблюдений, Карелин попытался классифицировать всех сотрудников по группам. Получились три основные группы, которые он условно обозначил так.

Первая — толкачи. Те, кто активно, самозабвенно продвигал работу вперед, находясь в неустанном поиске новых идей, новых решений, никогда не довольствуясь достигнутым. Они назывались мозгом лаборатории. Их было раз-два и обчелся.

Вторая — тягачи. Эти трудяги шли вслед за толкачами и добросовестно несли на своих плечах основной груз работы, как «чистой», так и черновой, неприятной. Их было несколько меньше, чем толкачей.

Третья — ибэдэшники — имитаторы бурной деятельности (бездельники в законе). Они не то чтобы совсем не работали — нет, какую-то лепту в общее дело вносили, конечно, но большую часть времени старательно маскировали ничегонеделание, пользуясь для этого широким арсеналом испытанных приемов. Этих оказалось много.

К четвертой, вспомогательной Карелин отнес смешанный тип работников, которые находились между основными группами.

Однако молодого специалиста в первую очередь заинтересовали ибэдэшники. Жилось им неплохо, голова ни за что не болела, как-то так уж повелось, что ничего особенного от них не ждали, а потому ничего необычного не требовали. И претензий по дисциплине труда к ибэдэшникам, как правило, не было. А к тягачам с толкачами — были. Эти, случалось, и на работу опаздывали (неважно, что они вечером уходили из института позже других), и в курилке могли задержаться. Не было в них регламента внутреннего, не звонил в них будильник ровно в положенный час, как в ибэдэшниках.

«Исследовательская» деятельность Карелина была в самом разгаре, когда его вызвал к себе завлаб. И Боря впервые почувствовал то необъяснимое и неприятное волнение, которое возникает у человека, оказавшегося перед дверью начальника.

Прямо из его кабинета Борис отправился к завхозу, где получил под расписку ватник, резиновые сапоги, рукавицы, и наутро уже катил в автобусе вместе с другими молодыми специалистами в подшефный совхоз «выполнять дело государственной важности».

Вернувшись через месяц в лабораторию, Боря наконец был представлен своей непосредственной начальнице. Варвара Никитична проработала в институте тридцать лет, о чем любила напоминать при каждом удобном случае. Она руководила группой, куда кроме Карелина входили еще три человека. Боря обратил на нее внимание еще в первые недели работы, когда, классифицируя сотрудников, затруднился, к какой группе отнести эту суровую даму — к тягачам или скрытым ибэдэшникам. Безвылазно сидя за рабочим столом, не поддерживая возникавших в комнате посторонних разговоров, практически ни на что не отвлекаясь, она постоянно была в работе: что-то писала, чертила, высчитывала. При этом без конца зевала, прикрывая рот сухонькой ладошкой, сосала с утра до вечера леденцы, отчего к концу дня в ее персональной корзине для мусора скапливалась целая гора фантиков, и отмечала в календарике недели, оставшиеся до пенсии (хотя вся лаборатория знала, что на пенсию Варвара уходить не собиралась).

Когда кто-то из сотрудников подходил к ней с вопросом по работе, она вся подбиралась, поджимала губы, настораживалась и сверлила говорившего маленькими пронзительными глазками, пытаясь разглядеть, не несет ли он в себе скрытую для нее опасность. Довольно часто Варвара ссорилась с сослуживцами, после чего демонстративно пила валерьянку, шмыгала носом и смотрела на всех с таким видом, будто говорила: «Вот видите, до чего вы меня довели», но, к чести своей, зла ни на кого долго не держала. Она относилась к той категории людей, которые любят представлять собственные похороны, жалея, что смогут на них присутствовать лишь в незавидной роли виновника торжества. За выражение неизбывного страдания на лице сотрудники прозвали ее Варварой-Великомученицей.

Опорой Варвариной, валом крепостным, личным телохранителем были ее огромный опыт, на который она неизменно ссылалась, проверенные годами методики расчетов плюс фантастическая добросовестность. Варвару