По наклонной - Дмитрий Шестаков

— свою. Сквозь дебри конденсаторов шагаем Мы упрямо, Как в трудном и решительном бою…

Поздно вечером, когда мы прощались с Борисом в прихожей и он уже натягивал пальто, собираясь уходить, в дверях неожиданно возникла бабушка. Вытащив из кармана передника сложенную вчетверо пятирублевку, она демонстративно протянула ее Борису:

— Это вам, Боря, за труды, — и гордо распрямила свою старушечью спину.

Боря стал пунцовым. Возникла тягостная пауза. Все словно оцепенели.

— Спасибо! — сказал Борис, оправившись от смущения. — Но в таких размерах на чай не берем. Вот внучка вам объяснит.

Он посмотрел на нас печальными глазами, вежливо и чуть церемонно поклонился бабушке, пожал руку мне и ушел.

— Ну за что ты человека обидела, бабушка?

— За что? А ты не понимаешь, за что? Стыд бы поимели: Танька соками торгует, Ванька в ресторане прислуживает… Я все слышала, здесь стены тонкие… Их пять лет учили — для чего? Для чего, я тебя спрашиваю? И стипендию платили. Платили или нет стипендию?

И бабушка вдруг стукнула кулаком по столу с такой силой и так блеснула глазами, что я ясно увидела ее молодой, в красной косынке, на трибуне, а вокруг комсомольцы шумят, а за окном двадцатые годы… Ох, бабушка, бабушка!

— …На них государство надеялось, думало, специалистов растит, а они… Тьфу! Пирожки ни с чем — вот вы кто!

И, хлопнув дверью, она ушла к себе.

С Борисом Карелиным мы встретились снова года через два. Я мерзла на остановке автобуса, когда ко мне подкатили новенькие синие «Жигули». Дверца распахнулась, и знакомый голос крикнул:

— Залезай, подвезу!

В салоне было тепло, тихо играла приятная музыка.

— А ты сам-то куда едешь? — спросила я.

Он пожал плечами:

— В неопределенном направлении.

Боря, в распахнутой дубленке, вальяжный, за рулем собственной машины, смотрелся как на картинке. Он раздобрел, а лицом, пожалуй, поскучнел немного.

— Ты все там же работаешь, в Лентрансагентстве?

— Да, но теперь шофером. Здоровья нет мебель таскать. Как тебе моя игрушка? — Боря похлопал по рулю.

— Хорошая игрушка.

— Шестерочка. Новая. Месяц назад купил.

Мы помолчали. Разговор почему-то не клеился.

— Может, зайдешь чашку кофе выпить? — спросила я, когда мы подъехали к моему дому.

— Спасибо, не могу. Мне еще поработать малость надо. — Он заговорщически подмигнул. — Из вашего района сейчас косяком едут.

— Кто? — не поняла я.

— Клиенты. — И он кивнул в направлении стоянки такси, где выстроилась длинная очередь.

А-а-а…

— Что делать, — развел руками Борис. — Жить-то надо. Как говорится, не в деньгах счастье, но и не в их отсутствии. Правильно?

— В общем, правильно.

— Ну вот. Передавай привет бабушке, она у тебя славная. Надеюсь, уже не сердится на меня?

Боря захлопнул дверцу и, высунувшись из окна, оглядел меня критически.

— Слушай, а хочешь, я тебя по блату к нам в контору устрою? Диспетчером. Хорошее место. Приоденешься. Ей-богу, не пожалеешь. Подумай, а?

Татьяна Бутовская

Грацие, синьора!

Он пришел в двенадцать пятнадцать — в точно указанный диспетчером «аварийки» срок.

— Ждали?

И ярко улыбнулся. Сверкнули ровные, как у киноактера, зубы.

— Проходите, проходите, — заторопилась я. — Над раковиной из трубы…

— Момент! — сказал он. И, стягивая кожаный пиджак, спросил: — Где тут у вас вешаются?

— Вот, пожалуйста! — распахнула я дверцы стенного шкафа.

Он аккуратно пристроил пиджак на «плечики», тронул расческой рыжеватые кудри.

— Позавчера, когда муж чистил картошку, — начала я свои объяснения, — из трубы…

— Момент!

Открыв «дипломат», он достал портативный японский магнитофон и нажал на блестящую кнопочку. Дневная тишина квартиры взорвалась бешеными ритмами:

— Ва-ва-ва-ва!.. Ва-ва-ва-ва!..

Я вздрогнула.

— Не нравится? — искренне огорчился он. — Момент!

Надавил на другую кнопочку, и прихожую заполнил темпераментный голос популярной певицы:

— Жизнь невозможно повернуть назад!..

В такт этому философскому напеву он, пружиня подошвами фирменных «кроссовок», протанцевал на кухню. Оглядел раковину, присвистнул. Затем вытащил из «дипломата» разводной ключ, паклю, какой-то патрубок.

— Жизнь невозможно поверну-уть назад!.. — замурлыкал он, принимаясь за работу.

Обрезок проржавевшей старой трубы полетел на пол. Я наклонилась, чтобы его поднять.

— Момент! — вежливо отстранил он меня локтем. И мягко посоветовал: — Посидите отдохните. Я быстро!

В комнате я опустилась в кресло. Стало вдруг неловко, что я одета в тусклое домашнее платье из штапеля, что на ногах — шлепанцы, а волосы плохо выкрашены. Что я сто лет не была в театре, пропускаю выставки, а как танцуют уже, наверное, так никогда и не вспомню. Захотелось красиво закурить, посидеть вечером в каком-нибудь баре, загадочно поглядывая из-под ресниц на своего спутника. Что из того, что им будет, скорее всего, мой собственный муж? Разве образ жены не должен хоть изредка окутываться таинственной дымкой? Эго освежит устоявшиеся чувства…

— Жизнь невозможно поверну-уть назад!..

А на кухне деликатно — чтобы не мешать мне отдыхать! — позвякивали инструменты.

«Какие, однако, подросли ребята! — подумалось мне. — До чего же мы нынче дожили! Музыка, красота, обаяние! Это тебе не какой-нибудь прежний дядя Вася в промасленных кирзухах и сплюснутой кепке. Это, это…»

Слов для развития пришедшей в голову мысли у меня больше не находилось. Я встала и заглянула в шкатулку из Хохломы, где у нас хранится семейный бюджет. Рубль, еще рубль… Трояк… Пятерка… Не густо! А до моей ближайшей библиотекарской зарплаты — неделя. Правда, у мужа в КБ дадут раньше, в пятницу…

— Принимайте работу! — крикнули из кухни…

Обновленный кран сиял. Вместо ржавой трубы красовалась другая — целехонькая.

— Спасибо! — восхищенно сказала я. — Огромное вам спасибо!

В ответ он — скромно улыбнулся своей киноактерской улыбкой. Затем собрал инструмент, упрятал его в