Остров сокровищ - Елена Ворон

От этих похвал и от испуганного лица Лайны у меня похолодело внутри.

– Я не понимаю, – голос миссис Трелони поднялся, отдаваясь где-то наверху металлическим звоном, – что тебя толкнуло на гнусное преступление. Ради жалких двух тысяч…

– Мама! – вскрикнула Лайна.

– …ради тысячи девятисот семидесяти девяти стелларов, – с ядовитой точностью продолжала хозяйка поместья, – ты снюхался с ворами и убийцами и потерял все: свое доброе имя, наше уважение, Лайну, ее приданое, наконец, – миссис Трелони широким жестом обвела стены и потолок с мозаикой и позолотой.

– Мама, – всхлипнула Лайна. – Ты не права…

– За-мол-чи! – отчеканила ее мать. – Вопрос решен. Этот человек не переступит порог нашего дома и не прикоснется к тебе никогда.

Обогнув ее, я встал перед Лайной.

– Я пришел сказать, что люблю тебя и ни в чем не виноват. Возьми, – я протянул ей букет.

Не стой рядом миссис Трелони, я подыскал бы слова получше. Да и эти не успел договорить, а хозяйка поместья завизжала как резаная:

– Что-о?! Как ты смеешь?! – Она выхватила цветы, к которым только-только прикоснулись робкие пальцы Лайны, и сунула стебли мне в лицо.

Я отшатнулся, сдерживаясь. Не драться же с разъяренной миссис. Ее перекосило, букет трясся в руках.

– Ты! – она дергала длинный локон, пытаясь его оторвать. – Нет, ты погляди! – миссис Трелони обернулась к Лайне. – Они смеют тебя упрекать! Его мать, мол, в трауре постриглась, а ты нет! Какова наглость! Владельцы нищей таверны!.. Вон отсюда, – приказала она, внезапно перестав кричать и придав перекошенному лицу выражение холодного достоинства.

– Извини, если что-то не так, – я смотрел в перепуганные глаза своей любимой. – Я не хотел тебя обидеть.

– Вон отсюда, – повторила миссис Трелони, оглядываясь, готовая позвать охрану и вышвырнуть меня силой.

– Ты не виноват, – проговорила Лайна, чуть не плача. Султаны у нее на голове закивали вразнобой.

– Пошел вон! – миссис Трелони с хрустом переломила стебли и швырнула искалеченный букет на пол. – Харди! – завопила она пронзительно. – Эдвардс! Где эти ублюдки? Харди, сюда!

Охрана не торопилась.

– Уходи, – прошептала Лайна; она побледнела, губы стали пепельными. – Уходи скорей.

– Я люблю тебя.

– Уходи.

Миссис Трелони вопила громче потревоженного в гнезде вислоухого ревуна:

– Эдвардс, Харди! Быстро сюда!

Я ушел. Зеркальная дверь захлопнулась, отсекая вопли хозяйки поместья; стало удивительно тихо.

Я сбежал по голубым ступеням. Где мой скутер? Площадка перед дворцом была пуста, лишь стояли по краю красно-бурые кактейсы с колючками длинней моей ладони. От ночного заморозка кактейсы скукожились и стояли сморщенные, будто съели гадость.

Черт с ним, не буду искать. Потом свяжусь с Томом Редрутом, раз уж он назвался моим другом, попрошу найти скутер и пригнать к «Адмиралу Бенбоу». Я зашагал по аллее к воротам. От Смертной грязи домой дошел – от «Жемчужной Лагуны» и подавно доберусь.

Я шел и ничего не видел, кроме дороги под ногами. Глупая, злобная тетка – что я ей сделал? Уж который год я знаком с Лайной; мамаша всегда мне улыбалась. Лицемерка. Лгунья. Видно, всполошилась, когда речь всерьез зашла о свадьбе. Наверняка она же подучила Лайну потребовать у меня дикую Птицу. Правильно рассчитала, что мы поссоримся.

А моя-то мать хороша. Зачем перевязала букет локоном? Как нарочно, чтобы меня обругали и выгнали. А может, с умыслом и перевязала? Чтобы я увидел миссис Трелони во всей красе?

И как теперь быть? У меня больше нет Птиц, нет работы в заповеднике. Есть гостиница, приносящая скромный доход… Что станет делать в ней Лайна? Сидеть администратором вместо Шейлы? Или в горничные пойдет?

Еще у меня есть странная сумма в тысячу девятьсот семьдесят девять стелларов. Надо же, какую свинью мне кто-то подложил… Не бедный, однако, человек.

Краем глаза я засек легкое движение на обочине. И остановился, удивленный. Закрученный штопором хвост прилипала, сшибленный глайдером Тома, с угрюмой методичностью ввинчивался в землю. Я сломал ветку растущей рядом кленовицы и коснулся толстого штопора. Он замер на несколько секунд и снова принялся медленно бурить землю, уходя вглубь.

– Это прилипал-убийца, – раздался за спиной звонкий голос.

Я обернулся. Человек-рысюк сидел в моем скутере, откинув защитный колпак, а скутер парил над дорогой, подплывая ко мне.

– Антигравы заменил, – Том соскочил наземь. – Со своей машины снял; Трелони не хватятся.

– Спасибо, – пробормотал я, растерявшись. – Царский подарок.

Новые антигравы обошлись бы мне почти в стоимость скутера.

Серебристая рысючья морда обратилась к трудолюбиво заглублявшемуся штопору.

– Убийца, – повторил Том. – Вот так свалится с высоты – и пробьет башку. И защитный колпак пробьет, – он хлопнул ладонью по корпусу скутера. – И броню боевого вездехода провинтит.

– Так какого рожна он тут висит?

– Гостей вроде тебя провожает. – Том пнул поворачивающийся штопор; тот замер. – Кабы я их не сшибал, давно бы в чьи-то головы ввинтились.

– Скажи правду: прилипала для дела держат?

– По недомыслию, – буркнул Том. Верхняя губа приподнялась, как у моего кургуара, обнажив белоснежные клыки. – Стерва она! – со злой обидой заявил человек-рысюк. – Тебя впервые расчихвостила, а я знаешь сколько натерпелся? Ты-то сейчас уедешь, а мне туда возвращаться. Глаза б мои на ее богатства не глядели. Думаешь, эту дрянь на деньги сквайра развели? – Том ткнул пальцем в сторону парка; белое пушистое облако у входа присело и дернулось прочь, словно ошпаренное его ненавистью. – Ни хрена. Она владеет серебряными рудниками на Крольчарнике. Оттуда и деньжищи. Отдаст она за тебя Лайну, жди. Девчонка должна удачно выйти замуж и приумножить семейную казну. А ты кто? Безработный сын нищей трактирщицы. А я кто? – Он не стал отвечать на свой вопрос и с остервенением пнул снова начавший трудиться штопор. – Свалить бы отсюда куда подальше. И сквайр о том же мечтает, но с духом не соберется.

Обязанный Тому новыми антигравами, я вежливо слушал его жалобы. Он сменил тему:

– Почему ты не спросишь, отчего я хожу в маске? Меня все спрашивают, один ты ни гу-гу.

– Так ведь не скажешь. – Как бы отделаться от него, не обидев?

– Правильно, – обрадовался Том. – Слушай, друг Джим, я напишу завещание: когда помру, тебе будет разрешено снять с меня маску. Тогда ты поймешь, отчего я их ношу.

– Мне это надо?

– Мне надо, – Том шлепнул себя ладонью по груди. – Меня утешит мысль, что хоть один человек узнает, за что страдал несчастный Том Редрут, вынужденный скрываться под личиной рысюка или кровожадной цапелищи. – Прозрачные зеленоватые глаза подернулись влагой – так остро он вдруг себя пожалел. – Впрочем, ты не доживешь. Тебе, друг Джим, вообще осталось жить недолго.

Кажется, он перестал валять дурака и говорил серьезно.

– С чего ты взял?

Черный рысючий нос затрепетал, словно вынюхивая опасность.

– Тот человек пустил хрон в дело одиннадцать раз. И не поленится сделать это снова, чтоб ты ненароком не вспомнил чего-нибудь ему во вред. Будь осторожен, друг мой Джим. Пока!

Том опять протянул мне обе руки, как при встрече. Крепкое, душевное пожатие – и он стремительно зашагал по аллее к несуразному дворцу миссис Трелони. Тонкий, гибкий, еще не заматеревший; от силы лет на пять старше меня. Кто он, этот «несчастный Том Редрут»? И откуда он знает про хронооружие, о котором Билли Бонс говорил с полицейскими? От сквайра? А тому рассказал капитан Данс? Ну, разве что…

Глава 5

Возле «Адмирала Бенбоу» стоял глайдер с эмблемой клиники доктора Ливси: буквы ДЛ и распустившая хвост Птица, похожая на украшение из драгоценных камней. У меня сжалось горло. Нет больше диких Птиц на Энглеланде.

– Джим, у нас беда, – встретила меня расстроенная Шейла. Она перебирала в вазочке на стойке свежие черные фиалки. – Капитан Бонс умер. Звал тебя, надеялся, что успеешь… И с полицейским хотел поговорить. Это его разговор по дальсвязи так взволновал… и огорчил… – Шейла сморгнула слезинки. – Бедный мистер Бонс. Он что-то для тебя оставил; спроси у миссис Хокинс.

Оглушенный, я побрел в номер Билли Бонса. За то время, что старый космолетчик у нас прожил, я привязался к нему больше, чем к живущему в городе родному деду.

Попрощаться с ним не удалось: в номере сидели две медсестры в одинаковых зеленых халатах и обсуждали свои дела. Я постоял возле накрытого простыней капитана, глядя на едва угадывающееся под белой тканью худое лицо, и пошел к матери.

Забыв постучаться, я отворил дверь. Мать стояла, отвернувшись к окну, и ее обнимал за плечи доктор Ливси. На его смоляных волосах уже не было ремешка с петельками для траурных перьев, но скорбные складки у рта не разгладились.

– Я просто не знаю, как быть, – говорила мать надломленным голосом. – Джим не станет заниматься гостиницей, ему это не надо…