Девять миров свободы 7 - Димитрий Сергеевич Евстафиадис

страны, у них большие различные армии, что-то еще. Есть понятия «подчинение», «война» – масса различных понятий. Это все находится вне ваших сфер жизни. Для вас иногда просто то, как будете общаться с человеком, с которым встретились, и будет тотальностью. Если поступили с ним неправильно, выбрали какой-то не тот путь или не то слово, сделали что-то не то – это тотально меняет ваше жизненное направление. Это может изменить ваше будущее, прошлое, духовное, все настоящее – в этом тотальность нашего камерного бытия. Мелкие вещи, находящиеся рядом, очень сильно влияют на все, что у нас есть.

И они только кажутся мелкими. На самом деле это и есть точка фокусировки нашей сущности. Кажущийся мелочным выбор, ничего не значащий – тотален. Он является свободой воли конкретного одухотворенного тела, сущности, человека. И он вообще иногда определяет, зачем человек здесь находится.

Если это непонятно, можно представить, что у всех приборов есть предназначение. Но человек – не прибор. Он идет путем свободного выбора. И казалось бы – свободные выборы, даже совершенные под давлением или как-то еще, просто смешные. Кто-то скажет: ну ты что, Наполеон, который что-то сделал? Ты просто решаешь, пойти выпить пива или пойти на тренировку. Или решаешь, обмануть кого-то или сказать правду.

Это же все мелочи – пыль на фоне вселенной. Но команду учили, что это и есть тотальность камерной жизни, что это и является самым главным и определяющим. Что иногда даже устройство стран мира меркнет по сравнению с этим. Потому что все они сделаны для того, чтобы люди совершили так называемые выборы в тотальности, определяющие жизнь и духовные качества практически всех людей.

То есть они нашли такую вещь, как влияние простых мелких выборов на тотальную судьбу конкретного человека, на его жизнь в целом и на жизнь в целом городов, стран и миров. И все упирается всего лишь в простой выбор и мысли. Но все это чрезмерно, крайне, архиважно. Поэтому в руках людей иногда такой сильнейший инструмент, оружие, которое по своей тотальной колоссальности может справиться с мировыми проблемами войн, экономики и кризисов.

И от этих выборов зависит построение тела нашей реальности, возможно, тела нашей реальности строят нечто еще более глобальное. Но зачем об этом думать? Важно думать только о том, что является суперважным критерием того, что мы делаем и как будем это делать. Если сказать простыми словами – очень-очень важно, что мы выбираем. Нужно всегда быть добрым и осознанным. Практически никто из людей не будет спорить, а скажет: «Да, я с этим полностью согласен». Но когда начинаешь расписывать, как это ценится, к чему приводит и как вообще в целом дано, становится понятнее, уже нет возможности совершить какую-нибудь глупость.

«Среди членов бюро было такое мнение, что наши знания без бюро мертвеют. Без погружения в тотальную практику работы в больших городах и с людьми, с определенными сферами, многие из знаний мертвы. То, что мы делаем, их оживляет. Мы не просто говорим о том, что читали – мы все это видели. Когда мы это чувствуем, когда сталкиваемся со всем этим – все это оживляет наши знания, полученные где-либо.

И поэтому, когда мы приходили и изучали практики различных школ, когда видели, что люди абсолютно полные теоретики, мы не расстраивались. Ведь теорию тоже надо правильно донести, она должна быть преподана тому, кто этого хочет. И иногда она основана на серьезных практиках, и это всегда радовало нас.

Но все это казалось нам пустым и мертвенным, когда к нам приходили старшие преподаватели на занятия, которые организовывались именно с целью работы, а не с целью обучения. Там была тотальность объяснения, были полные факты. Для нас это было так живо, потому что это всегда сопровождалось видео, фотографиями и еще многими вещами. И в конце концов это воспринималось совершенно по-другому.

В то же время ты всегда работаешь и практикуешь, а тебе надо, например, просматривать и смотреть на портальный мост. Кто проходит через него без прыжка, кто – с перемещением в мир, записывают, прыгают из второго в девятый или в пятый – все надо фиксировать. Нужно было, например, фиксировать, кто просто проходит (во втором зашел и во втором вышел), кто не пользуется им как порталом. В то же время наш мозг устроен так, что начинает придумывать глобалистические идеи.

Нас учили всегда их отгонять. Потому что, чем больше сталкиваешься со сверхъестественными явлениями и событиями, тем больше в голову в состоянии какого-то безумия начинают лезть вещи о том, что ты знаешь, что можешь, что умеешь. О том, как кому надо жить, о смыслах жизни и еще о чем-то, хотя все это не имеет никакого отношения к нашей интересной работе.

Я так понимаю, что любой человек, столкнувшийся с какими-то сферами этого бытия, всегда будет пытаться нормализовать сферы другого мира и других людей. Это всегда будет неким соблазном для таких людей – мы с этим сами постоянно сталкивались. В итоге мы оставили эту привычку и сосредоточились только на практических действиях, исходящих из нужд окружающих людей и мира. Это помогло быть нам эффективными для нормализации процессов, происходящих вокруг, и никуда не лезть, не вмешиваться и не пытаться что-то глобализировать (снести все портальные мосты, сделать ровные дороги).

Отработав в бюро двадцать-тридцать лет, мы понимали, что так и не понимаем, как все устроено, как вообще работает баланс миров. Мы видели, что есть негатив, который или устраняется, или они его устраняли, или кто-то другой. Но он всегда был пороговый, насколько я это помню. А мир существовал в гармонично текущей ситуации, как жизнь в океане, когда смотришь передачу (хищники, планктон, еще кто-то, и все так постепенно-постепенно происходит).

То есть, проработав столько лет, мы так и не поняли, как все устроено. Хотя знаем довольно приличное количество информации и нам приходилось решать много моментов. Но эти проходки в высшие миры, в другие миры, в миры трансформации у нас отсутствовали. Мы понимали, что есть сущности – даже люди, – обладающие ими. Мы смогли привлечь одного к себе, а потом поймать его с этими проходками – после мы работали с ним несколько месяцев.

Он везде нас водил, но потом, естественно, убежал и исчез по своей проходке куда-то, куда нам не попасть. Он не был особенным – супердобрым или суперзлым, – он был ветреным. Мы его так охарактеризовали потому, что у него не было