Поляки в Пермском крае: очерки истории и этнографии - Коллектив авторов

Однако денег, выделяемых государством, сосланным не хватало на жизнь, и им приходилось брать в долг у местных жителей. В этом отношении показателен пример Владислава Романовского. Он не заплатил по счетам в лавках кунгурских торговцев: Якову Абрамовичу он задолжал 10 руб., Хватову – 7 руб., Ефиму Петровичу Мусрикову – 5 руб., Василию Елтышеву – 12 руб., в кунгурскую аптеку – 3 руб., всего 37 руб. Романовский заявил, что не в состоянии уплатить, но обещал, что со временем вернет деньги, когда они будут взысканы с его поместья в Ковенской губернии. Возможно, такие расходы были связаны с привычкой к определенному стилю жизни, от которого было трудно отвыкнуть и в ссылке112.

Заметно отличалось положение чиновников Царства Польского, которым платили половинное жалование. В случае смерти кого-либо из чиновников необходимо было немедленно сообщить в управление полиции, чтобы та уведомила местное уездное казначейство и палату для своевременного прекращения производства жалования. Чиновников на половинном жаловании в Кунгуре было немного: Сигизмунд Лащинский, Карл Борецкий, Адам Лащинский, Юлиан Новосельский, Георгий Бертольд113.

Государство также снабжало деньгами и пайками пересыльных, отправляющихся в Сибирь, – например, такую помощь получили Геншель, Заханчевский и Вершбицкий114.

Поведение ссыльных строго и четко регламентировалось, вплоть до мельчайших деталей. 25 ноября 1863 г. было направлено предписание о том, что всем сосланным в Кунгур полякам запрещено носить траур. Полицейское управление предписывает наблюдать за точным исполнением этой подписки и в случае нарушения таковой тотчас донести в управление115. Контролировалось не только поведение ссыльных, но их переписка. Все письма на имя ссыльных просматривали в канцелярии губернатора. Кроме того, все поднадзорные обязаны были отмечаться в управлении каждый субботний день116.

Некоторым полякам после отбывания срока наказания разрешали вернуться в Польшу или другие районы Западного края. Так, Владислав Мицкевич получил разрешение отправиться в Царство Польское 29 сентября 1867 г.117, получил такое разрешение и Телефаст Шимкевич, а Николай Арцишевский и Владислав Богданович вернулись в Варшаву в марте 1888 г.118

Ссыльных постоянно перераспределяли по губернии, переводя из Кунгура в Чердынь, Соликамск и другие, более отдаленные города. Так, 28 сентября 1867 г. кунгурский уездный исправник получил предписание: на основании распоряжения господина Министра внутренних дел всех политических преступников, находящихся под надзором полиции в Кунгуре и не имеющих разрешения вернуться в Царство Польское, немедленно выслать в Чердынь и Верхотурье119. Случалось, что сами ссыльные ходатайствовали о своем переводе в другие города. Политические преступники Александр Шмидт и Викентий Мисевич ходатайствовали о переселении в Шадринск или Красноуфимск, но разрешения не получили120. Брониславу Соболевскому, наоборот, не разрешили остаться в Кунгуре – он был направлен в Верхотурье121. Туда же был отослан Карл Отрошкевич. Большинство арестантов были направлены в Чердынь, Соликамск и Верхотурье122. Однако в определенных обстоятельствах отправка ссыльных могла быть отложена: так, арестант Соболевский перед отправкой в Чердынь задержался в Кунгуре в связи с болезнью, а у арестанта Соболевского, пунктом назначения которого было Верхотурье, заболела жена123.

Несмотря на амнистии и окончание срока пребывания в ссылке, не все поляки стремились уехать обратно на родину. Вследствие быстрого развития восточных регионов страны, в отличие от западных областей, здесь всегда недоставало добросовестных и образованных работников. Не найдя подходящей работы в Польше, некоторые бывшие ссыльные возвращались в глубь России ради успешной карьеры и заработка. Например, помещик из Гродненской губернии, бывший губернский секретарь Э. М. Онхимовский направил прошение: «28.09.1867 г. Просит помещик Гродненской губернии, губернский секретарь Эдмунд Маврикий сын Онхимовский, а в чем мое прошение – тому следующие пункты. 24 августа текущего года я подал на имя его Превосходительства, начальника Пермской губернии прошение о дозволении мне, сколько пожелаю, остаться в Кунгуре, основываясь на высочайшем указе 1865 г., т. к. я исполнил волю правительства, продал уже в Западном крае свое имение и, согласно такового высочайшего указа, взамен завелся хозяйством в Кунгуре. В прошении же к его Превосходительству начальнику Пермской губернии от 24 августа я прибавил, чтобы, в случае невозможности удовлетворения моему желанию, дозволено мне было с таковым же прошением обратиться к господину Министру Внутренних дел, желая теперь ускорения в удовлетворении законной моей просьбы всеподданнейше прошу…»124. В октябре 1867 г. ему дозволено было остаться на жительство в Кунгуре, где он стал заниматься торговлей. К нему добровольно приехала жена Констанция, 27 лет, с дочерью Иозефой 4 лет. Так же добровольно с ними приехала из Могилевской губернии служанка Анастасия Яковлевна Шерьковская125. Скорее всего, позднее Онхимовский вместе с семьей перебрался в Пермь, как и другие ссыльные, оставшиеся в крае.

Большинство поляков, попадая в ссылку, прекращали революционную деятельность. Все попытки обвинить их в каких-то протестных действиях, как это было с П. Сцегенным, при расследовании оказывались лишь домыслами местной полиции, опасавшейся «крамольных» настроений ссыльных. В ГАПК сохранилось дело политических преступников Крупского, Балакшина и Некрасова. Ссыльный российский студент Балакшин совместно с польским ссыльным Крупским бежали из-под ареста из Тобольской губернии и были пойманы только в г. Осе Пермской губернии. Под предлогом деятельности во имя «Центрального Комитета Русского народа», члены которого имели намерение сделать в России республику по примеру Американских Штатов, молодые люди и бежали из Сибири в Казань, где находился штаб этой организации. О личности Крупского стало известно, что «Крупский, прибывши из Австрии в Варшаву в декабре 1860 г., был предан военному суду за то, что, предложив свои услуги Варшавской Полиции быть ее агентом, старался ввести оную в заблуждение, составлял возмутительные воззвания и приклеивал оныя на улицах, писал безыменные письма и ложно доносил, что знает о существовании тайного общества, для которого, как сказал впоследствии, сам составлял статут. За эти преступления в октябре 1861 г. Крупский был приговорен к лишению всех прав состояния и ссылке в Сибирь на поселение»126. При проведении следствия и после разоблачения преступники во всем сознались, и оказалось, что политическое значение деятельности не только не подтвердилось, но оказалось совершенно ложным и что побегом Крупского руководило одно желание – вернуться на родину.

Интересно и донесение о существовании в г. Чердыни Польской антиправительственной партии в 1880–1881 гг. Губернский секретарь г. Чердыни Петр Белдыцкий в письме от 28 мая 1880 г. сообщает о существующей в городе польской партии, враждебной правительству. На самом деле все преступные намерения злоумышленников оказались домыслами самого Петра Белдыцкого, который по разным причинам испытывал неприязнь к живущим в Чердыни ссыльным полякам. Среди причин можно назвать национальный признак, государственную пропаганду против поляков-бунтарей, зависть и т. д.

Начальник пермского губернского жандармского управления, докладывая губернатору о необоснованности этого дела, отмечает, что «…не имеет никаких фактов к положительному обвинению которого-нибудь из упомянутых лиц (поляков г. Чердыни. – Авт.) как в политической неблагонадежности, так и в неприязненных действиях к существующему правительству, и если он и обратил на них своими письмами внимание высшего губернского начальства, то потому только, что выше означенные лица позволяют себе высказывания, по его личному мнению, либерального суждения, что характеризует их как людей неблагонамеренных, но о чем именно они высказывались с либеральной точки зрения, того Белдыцкий не упомнит»127. В дополнении значится: «Белдыцкий человек крайне неспокойного характера, и можно допустить, что письма его к г-ну Начальнику губернии и к Управляющему Палатою государственных имуществ вызваны лишь только враждебными, по разным причинам, отношениями Белдыцкого к Мостицкому, Мочинскому, Шимкевичу и др. Что же касается до польской партии, о коей очень много говорит Белдыцкий в своих письмах, то она так же фиктивна, как и неблагонадежность в политическом отношении указанных Белдыцким лиц. Если лица польской национальности, проживающие в г. Чердыни, огруппировываются в свой кружок, то это явление общее и из этого еще нельзя усмотреть ничего антиправительственного»128.

Единственным примером участия поляков в революционном движении в Пермской губернии может послужить деятельность Исидора Войцвилло. Его отец Станислав Войцвилло был сослан в Иркутск, а затем в Пермь за участие в восстании 1863–1864 гг. Сам Исидор еще в начале XX в. вступил в кружок марксистов-самообразованцев. В 1906 г. И. Войцвилло был заключен в пермскую тюрьму «за принадлежность к боевой организации» и «за хранение преступных воззваний». Начальник пермской полиции считал действия Исидора «весьма вредными для общественного порядка и спокойствия». После ссылки в Вологду Исидор Войцвилло вернулся в Пермь уже сознательным революционером и жил под именем Эдуарда Константиновича Модзалевского. С началом Первой мировой войны Войцвилло, спасаясь от мобилизации, уехал в Ташкент, позже воевал в РККА и умер от болезней в первые годы советской власти129. Как видно, революционные взгляды Войцвилло сформировались уже в России, причем на базе идеологии российской социал-демократии, а не национально-освободительного движения поляков. Поэтому его деятельность не связана с его происхождением, и говорить о ее корнях, связанных с восстаниями 1863–1864 гг., не приходится.