Наше преступление - Иван Родионов

«Много разных бумаг из домашнего архива сжег однажды мой отец, – с горечью призналась Наталья Андреевна, – «Твое дворянство может нам дорого стоить», – сказал он матери. – А ведь среди этих бумаг были, очевидно, и очень важные. Оксана Владимировна, моя мать, журналистка, работала в московской «Газете-копейке» и во многих других изданиях».

Рассказам таких людей – православного Владыки Серафима, в прошлом архиепископа Цюрихского, работника архива Лубянки Натальи Андреевны Анзимировой, а также жены репрессированного Льва Владимировича Анзимирова – Ренаты Иосифовны – нет цены, хотя в наших условиях, без бумажки с печатями, считается, что этого недостаточно. Но почему? Ведь это семейные показания, показания людей известных и уважаемых, берущих на себя ответственность за все сказанное и написанное ими, и, кстати, совпадающее с фактами, приведенными другими родственниками. При этом надо сказать, что ветвь Анзимировых не была знакома с новой семьей Ивана Александровича, с его второй женой Анной Алексеевной, с сыновьями Святославом и Гермогеном. И мне выпала большая радость и честь познакомить племянника Нины Владимировны Анзимировой, кандидата медицинских наук, Владислава Львовича Анзимирова и его мать, Ренату Иосифовну, с петербургскими родственниками – Ольгой и Ярославом.

В своем захлебывающемся рассказе о неожиданном счастье встреч с близкими и родными моего героя я как-то оставила в стороне американскую тетушку питерских Родионовых, Пиаму Тимофеевну, как уже известно, жену третьего сына Ивана Александровича – Святослава. Инженер по образованию и по практической работе, такой же эмигрант, как и многие его сородичи, Святослав Иванович на старости лет был принят в лоно церкви и служил дьяконом в Ново-Дивеевском монастыре, под Нью-Йорком, до самой смерти, то есть до 1984 года. Когда я позвонила Пиаме Тимофеевне, она уже знала обо мне из письма, отправленного мною из Цюриха с Элизабет, и любезно отвечала на все вопросы.

– Я позвоню вам еще, если позволите.

– Пожалуйста, пожалуйста, – так же выдержанно и вежливо продолжала разговор Пиама Тимофеевна, – только, если можно, звоните мне в другое время. А то сейчас у нас половина третьего ночи...

Какой стыд! Вместо того, чтобы отнять восемь часов разницы во времени, я прибавила их, и только дворянское воспитание не позволило американской собеседнице поставить меня на место.

И телефонный разговор, и пришедшее вскоре на мой адрес письмо были противоречивы. С одной стороны, Пиама Тимофеевна говорила, что свекор не отрекался от «Тихого Дона», но, с другой, заметила, что Ивана Александровича она узнала уже в пору его старости и болезней, и его трудная жизнь сказалась на характере: он стал молчаливым и угрюмым, одним словом, очень сложным человеком. Помнила, что часто в сердцах произносил имя своего приятеля, которому в гражданскю войну передал чемодан с рукописями, но тот его потерял.

И вот однажды, в очередном разговоре Пиама Тимофеевна сказала мне: «Я нашла письмо мужа с подробной биографией Ивана Александровича. Передаю с оказией».

Письмо из рук в руки передал мне Игорь Леонидович Новосильцов, председатель знаменитого фонда «Сеятель», существующего на пожертвования американцев. Игорь Леонидович, которому в тот год (1995) исполнилось 90 лет, уже не в первый раз приезжал из Америки в Россию с семенами овощных культур и цветов и помогал россиянам восстанавливать сельское хозяйство. Об этом человеке-легенде, помнящем и знающем почти всех видных деятелей русской эмиграции за рубежом, разговор особый. Кое-что удалось узнать из передач Российского телевидения, которые, к сожалению, прекратились в 1996 году. Мне же Игорь Леонидович был интересен тем, что хорошо помнил Ивана Александровича Родионова. В гражданскую войну их семьи, Новосильцовых и Родионовых, жили вместе.

– Какой он был, Иван Александрович?

– Коренастый, но очень красивый и очень русский.

– Что это значит – «очень русский»?

– Переживал за Россию, много о ней говорил, рассказывал о царе и его семье, в которую был вхож. Мне было тогда, в гражданскую, 14 лет, но я хорошо его запомнил.

Что же касается творчества Родионова и его взглядов, то Игорь Леонидович мог только указать источники в архивах и в эмигрантской литературе, где есть о нем сведения, но сам лично мало что добавил нового.

Однако письмо, которое он привез, было, конечно же, бесценым. Я привожу его почти полностью, учитывая важность содержащихся в нем фактов для литературы и русской истории. С публикацией письма Святослава Ивановича Родионова все полученные мною разными путями сведения как бы обрели стержень и естественно нанизывались одно на другое. Все, кажется, совпало. Итак, переходим к сути письма (сохраняя при этом орфографию и пунктуацию автора).

«REV. SVJATOSLAV I. RODIONOFF

21 Earle street

Milford, Conn. 06460

Tel. (203) 874-7783

...Иван Александрович Родионов, дворянин Всевеликого Войска Донского, родился в Камышовской станице I Донского Округа, 21 октября 1866 года.

Окончив Новочеркасское Юнкерское Училище по I разряду, Высочайшим Указом от 4 января 1887 года произведен в хорунжие. Прослужив положенное время, как «перворазрядник», держал экзамен в Академию Генерального Штаба. По всем предметам прошел хорошо, но по вопросу об истории «Азовского сидения» заспорил с экзаменатором и не был принят в Академию за строптивость. В 1901 году «вышел на льготу», в казачьих войсках заменявшую отставку, и предполагаю, что это могло совпасть во времени с неудавшейся попыткой поступления в Академию.

Первым браком был женат на Нине Владимировне, ур. Анзимировой, талантливой художнице, из московского либерального барства. От нее имел двух сыновей, Ярослава и Владимира.

Ярослав, после революции поступивший на сцену и иногда писавший стихи и прозу, во время подъема советского патриотизма во II Мировую войну, пошел добровольцем на фронт военным корреспондентом и был убит немецкой бомбой где-то около Архангельска. В номере «Журналиста», отмечающем одну из годовщин войны, о нем один из коллег-корреспондентов пишет, что Ярослав во время налетов не прятался, но всегда внимательно наблюдал происходящее.

Владимир, выбравшийся за границу с театральной труппой в 1924 году (если не ошибаюсь во времени), учился живописи в «Эколь дэ Боз-Артс»; в 1926 году побывал в Югославии, поработал под руководством дворцового архитектора Смирнова на реставрации монастырских фресок или на новой фресковой росписи королевской усыпальницы, потом вернулся в Париж, закончил школу, написал большое историческое полотно «Битва при Гастингсе» и на значительной выставке в Лондоне получил за него первый приз. Начал зарабатывать хорошие деньги портретами, но вдруг все бросил, постригся в монахи и поступил в евлогианский Богословский Институт. Однако, осознавши существование там ереси, перешел под юрисдикцию Московской Патриархии. Теперь он Преосвященный Серафим, Епископ Цюрихский (речь идет о 1978 годе –Г.С.)... От советского подданства он отказался и, при принятии швейцарского гражданства, поручителями имел бывшего Президента Республики и Мэра города Цюриха.

Как протекала жизнь отца с первой женой, не знаю, но знаю, что вскоре они «расплевались по-хорошему».

Вторая жена отца, моя мать, Анна Алексеевна, ур. Кованько, была дочерью Алексея Алексеевича и Софьи Дмитриевны, ур. Озерской. Кованько и Озерские, принадлежавшие к петербургскому «свету», были люди, делавшие значительные карьеры и иногда занимавшие придворные должности. Мать получила отличное образование, но, на мой взгляд, в корне неправильное: знала 6 языков, но первым из них выучила не русский, а английский.

Детей от нее было трое: я родился в 1909 году, Гермоген в 1912 году и София в 1916 году.

В I Мировую войну отец вышел на фронт в чине подъесаула, с назначением командиром Отдельной сотни при Штабе Главнокомандующего Юго-Западным фронтом, Ген. Брусилова.

Случилось, что значительного размера венгерский кавалерийский разъезд, видимо производивший форсированную разведку, подошел, по понятиям отца, слишком близко к месту расположения Штаба. Отец так стремительно атаковал «превосходящие силы противника», что уцелевшая часть их обратилась в бегство. Оказалось, что Ген. Брусилов лично наблюдал эту стычку и спросил кого-то из штабных офицеров, что это за сорви-голова так раскрошил венгерцев? Узнав, что Родионов, поинтересовался, не автор ли «Нашего преступления» и, получив утвердительный ответ, распорядился сейчас же пригласить отца к себе. Отцу же сказал, что в лихих рубаках у нас недостатка нет, а автор «Нашего преступления» всего лишь один, и что он, Брусилов, за этого автора перед Россией отвечает. Тут же предложил ему взять в свои руки никудышний «Армейский вестник» и сделать его печатным органом, достойным этого названия. Во что отец превратил его, вскоре узнала не только Армия, но и вся, имевшая отношение к войне, Россия.