Готика белого отребья III - Эдвард Ли

- Обязательно. Мы с Толстолобом должны встретиться снова.

- Но если это случится, он убьёт тебя, не так ли? - Писатель говорил очевидное. – Толстолоб – чудовище-убийца восьми или девяти футов ростом. В такой конфронтации нельзя рассчитывать на выживание.

Она посмотрела на него с отстраненной улыбкой.

- А может, и нет, это мой шанс. Но есть еще кое-что, чего ты не знаешь.

Глаза Писателя, казалось, удвоились.

- Пожалуйста, скажи мне!

- У меня есть секретное оружие, - сказала она.

Писатель ждал. Он постукивал ногой, глядя на нее почти съеживаясь.

- Я расскажу тебе об этом, когда придет время, - сообщила она ему и подмигнула.

«Прямо как типичная баба», - подумал он, поджав губы. А чего я ещё ожидал?

Она скрестила ноги на диване, вытянулась, и, казалось, ей было все равно, что одна голая грудь торчит из полотенца.

- Но вот что я могу тебе сказать. Как бы ты ни называл ту связь, которая существует между мной и моим братом – интуицией, экстрасенсорикой, предвидением, чем угодно. Я могу сказать тебя прямо сейчас, что Толстолоб очень, очень близок к нам, и он очень, очень зол.

****

И стоит сказать, что это заявление было очень, очень правдивым. Толстолоб был очень-очень близко и очень-очень зол. Конечно, в природе этого существа было непостоянство (он существовал, чтобы насиловать и убивать), и та медведица, которую он изнасиловал – о, и те две беременные пленницы, о которых он только что позаботился, - все это было само собой разумеющееся. Это был Толстолоб, который был Толстолобом. Он лопнул эти большие, круглые, нелепые животы, как мягкие тыквы, и не нужно объяснять, что он сделал с их содержимым. Эти поступки были просто примерами его естественного поведения, но теперь...

А теперь еще и это.

Эта внезапная и новообретенная злоба, раздражение, клевавшее его, как насмешка – да! Насмешка! - как будто кто-то смеялся, как будто кто-то насмехался над ним!

Никто не смел смеяться над ним.

Он подумал, что, возможно, это всего лишь побочный эффект того, что его мозг снова начал расти с тех пор, как его так таинственно вернули к жизни. Он прикинул, что по меньшей мере треть его «серого вещества» была выбита из черепа много лет назад тем самоуверенным священником с большим ружьем (и это был очень удачный выстрел, так как большинство пуль почти не наносили ему вреда). Но теперь мозг снова рос, и, возможно, вместе с суровостью такой регенерации пришло несколько незнакомых ощущений, вроде этого зудящего жужжания, которое он непрерывно ощущал в голове вот уже несколько часов. Это было более чем раздражающе; это было похоже на то, как будто его клевали птицы, но он не мог убить этих птиц, потому что они были в его голове. И точно так же, как поврежденный мозг Толстолоба быстро восстанавливался, его память возвращалась к нему со все большей ясностью, как и его интеллект. Однако он понятия не имел, что такое предзнаменование, и потому не мог сделать вывод, что эти новые обостряющие ощущения были предвестниками. Но…

О! Ну вот, опять! Затопить читателя потоком ненужного словоблудия! Я должен сразу перейти к делу, как, по-моему, говорится в пословице, и открыть вам, что истинным источником гнева и раздражения этого монстра было вот это и только это: запах потной киски.

Так вот, для Толстолоба запах грязной киски был сродни зову сирен, и чем грязнее были эти киски, тем было лучше. Но сейчас все было как-то по-другому. Именно этот мускусный аромат дразнил его. Запах доносился до его лица, как ровный морской бриз. Да, этот запах будоражил его воображение, как если бы вы были рядом с хорошим местом для барбекю (только это были не копченые ребрышки и грудинка, помните; это была потная киска!) Хуже всего был звук, который, казалось, сопровождал аромат, просто дрейф звука, как от 18-колесных автомобилей на межштатной автомагистрали в милях отсюда, и это был безошибочный звук женского смеха, криков, а также свиста. Наконец Толстолоб остановился на вершине холма и посмотрел вниз. То, что он увидел, приковало его к месту. Его единственный глаз размером с бейсбольный мяч смотрел, не мигая...

У подножия холма он увидел большой прямоугольник земли, окруженный десятифутовым сетчатым забором, который уже был описан, и внутри этого прямоугольника десятки девочек-подростков бегали взад-вперед, пиная футбольные мячи (не то чтобы он знал, что такое футбол). Здесь был стержневой корень – действительно, самый источник – зудящего возбуждения Толстолоба: запах кисок от всех хорошеньких девушек, бегающих там внизу.

К этому времени среднестатистическому читателю уже не нужно объяснять, что чувства Толстолоба сверхчувствительны. Зрение у него было как у орла, а слух – как у летучей мыши. Но самым чувствительным его чувством было обоняние. Как сотня носов ищеек, сведенных к одному, Толстолоб чуял то, чего больше всего жаждал, за много миль – это верно. Миль. И вот теперь он стоял здесь, не в милях, а всего в нескольких ярдах от шведского стола с ароматом грязной киски. Если бы это было все, что можно унюхать в буфете. Да, сэр, все эти стройные, молодые, атлетически сложенные девичьи ножки, и с каждым шагом из их маленьких белых шортиков вырываются клубы восхитительного аромата киски. Даже простые молекулы запаха прорывались сквозь ткань трусиков и шорт, и можно поспорить, что сверхъестественные обонятельные способности Толстолоба уловили это дерьмо точно так же, как морда питбуля улавливает отдаленный запах грузовика с мясом Мюррея. А Толстолоб? Каждая из этих качающихся, потеющих маленьких кисок внизу была настоящим деликатесом!

Хорошо. Я вижу, что снова затронул еще один не очень важный момент. Мы понимаем, что именно привело его в лихорадочное состояние, и больше не нужно говорить о женском букете. Все эти девушки там, внизу, и вся их любезная мечтательность зажгли фитиль Толстолоба. И теперь он собирался спуститься туда и трахнуть их всех так, чтобы это стало легендой...

««—»»

Именно с непревзойденной виртуозностью Джимми Большой Болт и его напарник Зинго отрезали лицо этой женщине-судье. Джимми орудовал скальпелем Бард-Паркера №23 с мастерством, сравнимым с искусством пластического хирурга (можно поверить, что у него было много опыта), в то время как Зинго осторожно приподнимал кожу, методично отделяемую от черепа несчастной женщины. Последовало довольно кровавое зрелище – и неимоверно шумное. Видите ли, она была не совсем мертва, даже после нескольких серьезных избиений итальянскими маньяками, удаления ушей, пальцев и ногтей на ногах, а также жесточайшего изнасилования и содомии по меньшей мере двадцати раз. Но держу пари, что она быстро завизжала, как только это