Странник - Александра Бракен

Но и девицы, и их клиенты наверху тоже его видели, так что…

Николас замер, поворачиваясь спиной к гавани. Не мог ли китаец пробраться на корабль? Будь он не просто предприимчивым любителем легкой наживы, высматривающим, у кого бы что стянуть, а кем-то из Айронвудов, то постарался бы отчалить с первым же судном. Чем больше Николас вертел в голове мысль, не прошерстить ли порт, тем больше укреплялся в этом решении. Слухи распространяются в среде моряков подобно блохам, и, несомненно, на человека с такой внешностью кто-то все же должен был обратить внимание. Кто-то мог знать, где он остановился и не планировал ли отплыть в ближайшие несколько дней.

«Лопни твои глаза, Роуз, – не в первый раз подумал он. – Не могла сама прийти и избавить нас от хлопот?»

София продолжала двигаться вперед, даже когда он почти остановился. Оторвавшись на добрых три корпуса, она, наконец, обернулась

– Ты внезапно решил взять отпуск? Пошли! Хочется закончить эту чертову игру в кошки-мышки.

– Ты иди, – ответил Николас. – Я хочу проверить другую доро…

Не успели слова слететь с языка, как она уже протопала к нему, расплескивая грязную воду насквозь промокшими ботинками так, что долетало даже до лица.

– Что еще за дорога? Или мы теперь называем «дорогой» действия наобум?

Он глубоко вздохнул, чтобы сдержаться, и заговорил, тщательно взвешивая каждое слово, стараясь не открыть ей ничего, что она могла бы использовать сама, – не хотелось вручать ей нож, который потом воткнется ему же в спину.

– Хочу сходить в гавань: не слышал ли там кто про нашего вора.

– Отлично, – проворчала девушка, поворачиваясь в том направлении. – Это не займет много времени.

Николас покачал головой:

– Возвращайся на пляж, отдох…

– Знаешь что, – перебила его София, сжимая бледные кулачки и прожигая его взглядом, – понять не могу, как Линден выдерживала путешествия с тобой. Я уже через пару часов нашего «напарничества» захотела выбросить тебя в окно.

Николас удивился, как быстро и горячо его переполнила ярость. Усталость, голод, разочарование – он мог придумать любое оправдание, но правда заключалась в том, что София ткнула в ту рану на его сердце, что все еще кровоточила.

– Только произнеси еще раз ее имя. Хочешь проверить мою реакцию? Милости прошу, мэм.

София хмуро посмотрела на него.

– Я имела в виду, что не понимаю, как она могла выносить вечную игру в дурацкие предлоги и глупую мужскую доблесть, которую ты так лелеешь: «оставайся здесь, возвращайся, не двигайся, иди вперед»… Ты не моя гувернантка, а я не один из твоих людей на том дурацком чертовом корабле, так что хватит мне тут приказывать! Попробуй оставить меня позади, попробуй отослать – еще хоть раз – и получишь пулю. Кое-куда.

– Напомнить тебе, – спросил Николас, ненавидя то, как быстро ей удалось довести его до белого каления, – что это именно ты с головой нырнула в кружку вчера вечером и вместо того, чтобы вести себя разумно и скрытно, стала палить из пистолета, да еще и мимо, посреди переполненной таверны? Что только вчера ты затеяла перебранку с британским военным, потому что тебе «не понравилось то, как он на тебя посмотрел», и нас чуть не бросили в тюрьму?

– Что было бы всяко лучше того места, где нам пришлось ночевать, – проворчала она.

«Она никогда не начнет уважать меня, – подумал он, испытывая тошноту от ненависти. – Всегда будет считать ничем».

– Однажды в твою честь назовут смертельную болезнь, – устало заметил он.

– Надеюсь, особенно паскудную, – тут же парировала она. – Мечтаю о славе!

– С самого начала ты относилась ко мне как к какой-то крысе, – продолжал он, оставляя без внимания ее ухмылку. – Хочешь знать, почему Этта меня терпела? Да потому что мы были напарниками, потому что доверяли друг другу, и потому что она могла сама о себе позаботиться. А ты, кажется, задалась целью свести нас обоих в могилу. И, хотя ты, возможно, считаешь себя расходным материалом, я хочу убедиться, что она выжила, несмотря на твое вероломство.

Николас уже приготовился к ее неизбежному презрительному ответу, к обожаемой ею снисходительной усмешечке, но София вопреки ожиданиям стащила шляпу и принялась развязывать лоскуток кожи, которым прихватывала свою короткую косичку, молча распуская и перебирая волосы.

Они не выделялись на фоне мужчин, вываливавшихся из трактиров и таверн с заспанными и остекленевшими глазами, – жертв ночного разгула. Некоторые даже пытались заправить рубашки в штаны. Николас покачал головой. Капитан Холл сбросил бы любого из них за борт, посмей они заявиться в таком виде.

Холл. Он послал весточку, что жив и в целом здоров, но еще не получил ответа. И, скорее всего, не получит, пока они не вернутся в порт. Николас не сопротивлялся легкому эху тоски по искушению взойти на борт корабля, исчезнуть за горизонтом, по простоте подобной жизни и по тому, как быстро она примет его обратно с распростертыми объятиями.

Кто-то засвистел мотив похабной трактирной песенки, матросы зафыркали. И внезапно, неожиданно для Николаса, портовый город стряхнул с себя остатки ночного сна. «Красные мундиры» наводнили улицы: подтянутые фигуры с начищенными пуговицами выглядели еще аккуратнее на фоне окружающего хаоса. Телеги застонали и заскрипели под весом грузов, перевозимых в город и из города, жители засновали туда-сюда. Зеленые пальмы и кустарники казались раскрашенными солнцем, сияя от удовольствия под его жаркими поцелуями, как всегда после изрядной бури. Старая крепость на западе возвышалась над городом четырехконечной звездой, высокие стены подмигивали на солнце мокрыми серыми камнями.

– Пошли, – сказала София, кивая в сторону кораблей в бухте. – Мечтаешь о побеге, так вот тебе: две, три – четыре возможности под рукой.

– О чем ты? – спросил он, прогоняя мысли, как это чертовски раздражает, когда она читает его мысли. – Все никак не протрезвеешь?

– Просто очень наблюдательна, – ангельским голоском пропела она.

– Как бы ты ни думала, будто знаешь что-то, уверяю тебя: ничего ты не знаешь.

– Я знаю, что ты понапрасну терял здесь время. Знаю, что тебя не очень-то волнует астролябия, а волнует лишь первая девчонка, остановившая на тебе свои голубые оленьи глазищи.

– Неправда, – возмутился он. – И потом, разве у оленей бывают голубые глаза?

– Тогда что мы тут до сих пор делаем? – с вызовом поинтересовалась София, упирая руки в боки. – Уж не надеешься ли ты, что, прожди мы тут подольше, женщина найдет свою дочь и приведет ее тебе прямо сюда? Нам не нужно ничего выяснять про последний общий год. Это несущественно. Если астролябия у Тернов, они путешествуют с нею, и найти их – значит, скорее всего, найти прибор. Но ты ведь о таком даже и не думал, признайся?

Он устал, ужасно устал от Айронвудов, от путешественников, от всего этого вмешательства в жизни невинных людей и лишений, которые тем приходилось терпеть из-за жадности и ненасытных притязаний его «родни». Ему уже хотелось сказать: «Пусть Айронвуд заберет эту проклятую астролябию с собой в ад», если бы не урон, который, как он знал, Айронвуд мог нанести времени Николаса.

– Я обещал, – только и ответил он.

– Обещания для святых и неудачников. По большей части мы не держим даже тех, что даем сами себе.

Он кисло посмотрел на нее из-под шляпы:

– Мы с тобою совершенно не похожи.

– Не говори! – хохотнула София. – Но, по крайней мере, наберись мужества признать, что все, чего ты по-настоящему хочешь, – найти Этту.

Больше жизни. Это было сродни выходу в море в ливень – куда бы он ни направился, ему было не уйти от холодного дождя правды. Этта хотела бы, чтобы он завершил начатое, нашел астролябию.

И оставил бы ее умирать?

Его пальцы нежно сжались, он почти почувствовал вновь, каково это – держать ее за руку.

И в этом и было все дело. В спокойной уверенности, что он знает ее, как самого себя. Ничто не имело смысла, если Этта погибла; будущее не принадлежало ему, оно принадлежало ей, навсегда привязанное к ее мечтам. Он хотел для нее успеха и триумфа, возможности реализовать неутоленные желания ее сердца. Все, что есть хорошего в этой жизни, было ее или для нее.

Временами он ощущал их встречу как неизбежность, даже при всех неумолимо малых шансах. Каждый раз, когда что-то вставало у них на пути, препятствие лишь подпитывало настоятельную потребность быть вместе. Но то и дело, глядя ли на огонь в ночи или выкраивая минутку для себя, он попадал в сети сомнения. Они оба так упрямы. Так готовы сражаться против сложившихся правил, против заточения в навязанные извне рамки, что он опасался, не сошлись ли они только из чувства противоречия.

Но потом ее лицо вставало перед ним так же отчетливо, как и в тот миг, когда он впервые ее увидел. Когда его руки трескались от сухости, он воскрешал в памяти ее нежную кожу. Когда мир скукоживался от надвигавшейся зимы, вспоминал тепло ее тела рядом с собой. Когда чувствовал на себе презрительные взгляды, призывал всю неуязвимость, которой она пропитала его благодаря своей вере.