Разговор в письмах о материке Россия - Андрей Грунтовский

Андрей Грунтовский. Разговор в письмах о материке Россия

Письмо первое

— Почему «материк Россия»? — Ну что ж, это лишь очередная попытка дать определение тому, что было названо когда-то Третьим Римом, Святой Русью… А то — «западники», «почвенники», «пассионарность»… «Евразию» какую-то придумали — не в России разве живем? Это ведь не Атлантида какая-нибудь: стоит материк, как от веку стоял. Это мы бог знает где плавали. Пора бы и к берегу пристать.

Материк Радонежа и Китежа, Сарова и Соловков… А что, архипелаг ГУЛАГ не был разве? Был, был… Да ведь и в иных отечествах не лучше было. Кто успел внушить нам, что мы хуже всех? Просто всемирную историю подзабыли по отходчивости своей… Да, ГУЛАГи. Да ведь и Оптина была… А там и Болдино, и Шаблово, и Никола… В начале было слово и в конце — только что и останется…

Что бы ни случилось с нами, останется подлинная русская словесность: Шергин и Кривополенова, Честняков и Рябинины, Есенин и Рубцов. Останется русский фольклор, которого мы и вовсе не знаем, но на котором все и держится.

Можно назвать нашу попытку попыткой русского православного литературоведения. Нужно собрать все записи, — а часто это и не записи, а так и оставшиеся незаписанными мысли, — вместе. О разных авторах здесь: от стихов духовных — авторство коих Святой Руси принадлежит, от глубоко верующих Шергина и Честнякова (последний по факту уже есть местночтимый святой) до авторов иных — идущих к Богу. А порой и от Бога… Приукрашивать не надо. Всех их объединяют звание и долг русского писателя. Не во внешнем и преходящем здесь дело, ибо «по делам» оправдываются и спасаются. А дело писателя — это его слово. Об этом и речь.

От словесности нашей мы перейдем к истории…

«Материк Россия» — это не просто поиск своего, нового направления в литературоведении, культуроведении… и прочем веденье-неведенье.

Нет. Это попытка дать универсальный взгляд на Россию, ибо и любое «ведение» невозможно вне философской и богословской основы. Спор вечных западников и славянофилов, очевидно, пришел в тупик. Повсюду ищутся новые концепции. Кто-то пытается реанимировать «евразийство». Напрасно, надо оборотиться к России, к самой России, которую мы уже практически потеряли. Но… ищущий да обрящет. Ино побредем еще…

Письмо второе

Я хочу написать о памяти земли. Земля ведь помнит все — не в смысле метафоры, аллегории, не в смысле языческого какого-нибудь волхования, а — онтологически помнит. Вот цитирую по памяти из 1237 года:

О светло светлаяИ украсно украшеннаяЗемля Русская!И многими красотамиУдивлена еси:Озеры многими,Удивлена есиРеками и кладезямиМесточестными,Горами крутыми,Холмы высокими,Дубравами частыми,Польми дивными,Зверьми разноличными,Птицами бесчисленными.Городы великими,Селы дивными,Винограды обительными,Домы церковнымиИ князьями грозными,Бояры честными,Вельможами многими! —Всего еси исполненаЗемля Русская,О правовернаяВера христианская!

(«Слово о погибели Русской земли»)

Два слова: Русская земля…

Это та, где «мертвые сраму не имут», та, которая «уже за холмом еси», и та, которую «аршином общим не…». Написать книгу о Русской земле — это даже не идея была, не мысль (вполне безумная в наше время), не задача (столь же неразрешимая), а дело — простое и насущное, как пахота или сев. Единомышленники нашлись. Сразу возник эпиграф: «О светло светлая и украсно украшенная…» «Не слишком ли?» — было возражение. Нет. Не думается. Ведь так начинается «Слово о погибели Русской земли» — произведение времен Батыева нашествия. Нет, наш предок не был циником и не медных труб жаждал, а был очевидцем погибели… О том и писал, и в несгибаемой вере его оставалась она и за дымом пожарищ светло светлой и украсно украшенной. А иначе… не поднялась бы, пала во тьму вечную.

Веками ходили мы по ней, кормились тем, что взрастит она, за нее сражались и в нее уходили, чтобы стать со временем ее частью. А еще рушили, жгли, отрекались… И как бы тяжело ни было ей под нами, не уставала она помнить. И помнит, помнит от веку всякое дело и слово. И вдруг — в который раз! — уходит под ногами, распадается, и уже тянет гарью, и дым отечества становится горек. Попущением Божьим теряем — и навсегда ли или до срока и что теряем! Все это не осознано еще и, быть может, осознано уже не будет. Но и это еще не предел — есть и распад физический. Тогда и будут оценены наша культура и история. Пройденный, завершающийся путь России — все это столь серьезно и значительно для будущего, что уже не для здешней, земной оценки.

Время меняет зримое. Эпоха осыпается поздними красками, являя лики под хорошо знакомыми и незнакомыми лицами.

Приходит время вспомнить имена известные, порой настолько, что их известность оборачивается пустотой и отчужденностью. Еще чаще предстоит говорить нам об именах забытых, но более всего — об искусстве безымянном, не говоря уже о народной культуре, которая и по сути своей безымянна.

Будем говорить и об истории, ибо., «мы ленивы и нелюбопытны» и нет ничего более темного для нас, чем «история предков». А что вообще есть история? Не история государей, бунтов и переворотов, а вообще — история? Перефразируя Э.Реклю: история — это культура, развернутая во времени; в свою очередь, культура — история, реализовавшаяся в пространстве.

История — Промысл Божий. История — единственное, что хоть чему-то учит, если человек способен здесь чему-то учиться. Учит история, не литература, — литература только предрекает.

Тут не надо говорить: «Кто виноват», — хотя этот самый вопрос (историософии) главный и есть. В действительности он не прост. Надо ли смириться и все, что имеем, имеем по грехам или надо «восстать, вооружиться, победить» или «погибнуть»… но, может, и это — во спасение? Об этом предстоит думать и думать. Во всяком случае, историософия как поиск промыслительного значения исторических событий всегда была в центре русской философии и религиозной мысли.

Говоря об истории, и в том числе истории русского Православия, должно будет сказать о пении церковном… и народном, об архитектуре и живописи, о русском театре, которого, пожалуй, у нас таки и нет. (А был он, был — в народной своей ипостаси — и мог бы осуществиться в наше время.) О русской словесности: от Илариона и Мономаха до Пушкина и Гоголя, Платонова и Есенина, Шукшина и Рубцова…

Перечень, конечно, неполон и приблизителен. О ком реально напишется (и напечатается) — это будет зависеть уже не от нас.

Мы были свидетелями того, как русская традиционная живопись получила мировое признание — факт очевидный. Совершенно не очевидна и для Запада, и для отечественного обывателя наша святоотеческая словесность, отражением коей стали и русская философия, и русская литература XIX–XX веков. Всемирно известны Пушкин, Толстой, Достоевский… а их творчество суть лишь отсвет тысячелетней православной традиции. И потому писателей такого типа, такого масштаба западная литература не знает со времен Сервантеса и Шекспира.

Древняя русская словесность не блещет внешними красотами. Не все то русское, что блестит. Более того — то не русское, что блестит. Древний слог отличает простота и сила народной речи, хранимой порой в глубинке и поныне.

Попытаемся мы избежать и политических дискуссий: то дело неблагодарное и неблагодатное. Хотя… полностью уклониться от оценок (по крайней мере, в области культуры) не удастся — честный человек не может закрывать глаза. О, как хотелось бы ответить на творимое окрест: «Прости, Господи, ибо не ведают, что творят…» Ведают, ох как ведают…

И не вопреки, а именно потому звучит на каждой литургии:

…Еще молимся о богохранимой земле Российской, о властех и воинстве ея…

Письмо третье

«С чего начинается Родина?» Это песня нашего детства, но это и вопрос, поставленный в начале нашего летописания автором «Повести временных лег». (О-о, а ведь и правда, все наши лета — «временные», «скоромимоходящие»!) Не «что делать?» и «кто виноват?» — вопросы нашенских, последних веков, а «откуда есть пошла…». А ответом стала вся русская культура и история…

Где начало России? Откуда есть пошла Русская земля? Вряд ли найдется русский, которого этот вопрос не заденет за живое… Кто знает, быть может, поняв, откуда — откроется нам и куда?

…СНГ, СССР, Российская империя, Московское царство, улус Джучи, Киевская Русь, Хазарский каганат, Аварский… Великая Скифия, геродотовские гипербореи и далее, далее в глубь веков. Безусловно, автор «Повести» реально ощущал преемственность этой земли от потопа до своего дня. «Вспышки этногенеза» (а были ли они?), нашествия, великие переселения народов не разрывали, а лишь разграничивали непрерывное течение времени в пространстве России. Менялись этносы-лидеры, менялась их культура, менялся язык, но сохранялась, развиваясь, некая общность, приведшая к созданию России, отнюдь не только географическая.