Раб - Александр Щёголев

Александр Щёголев

РАБ

(Предостережение)

МИР,

этим словом он назвал то, от чего отказался навеки.

Мир встретил его ослепительным светом. Свет ворвался в распахнутые зрачки, мгновенно сломив нетерпеливое желание увидеть. Беглец оперся о стену, полуослепший, постоял так, привыкая, осторожно разжал стиснутые веки. Лестница… Он оглянулся. С нежностью прочитал наклейку на черном дерматине: «Келья отшельника». Затем привычно вскинул рюкзачок на плечи и резво побежал вниз по ступенькам, соображая по пути, как отсюда добраться до дома. И только преодолев один лестничный пролет, остановился.

Он замер, утратив чувство реальности. Дверь, позволившая давным-давно войти в Келью, располагалась на площадке первого этажа! Или воспоминания лгали? Что-то жутко знакомое чудилось в этих ступенях, в этих обшарпанных подоконниках, в дворике, наконец, видневшемся сквозь окна! Человек перегнулся через перила и внимательно посмотрел вниз. Этаж, второй, третий… Все точно. Это его лестница. Лестница его дома. А площадка, с которой он только что спустился… Там находится его квартира! Вот это да! Прямо напротив выхода из Кельи!

На слабеющих ногах беглец поднялся обратно.

В том месте, где пару минут назад он выскользнул из плена, теперь была глухая, не знавшая ремонта стена старого дома. Ни малейших следов двери. Правильно: здесь и не могло быть никаких дверей, потому что за стеной этой шумела улица. Бывший узник подошел, ощущая робость. Нет — благоговение. Погладил рукой шершавую поверхность, прошептал: «Спасибо…», прижавшись щекой к серой штукатурке. Потом повернулся на 180 градусов и посмотрел на дверь собственной квартиры. Что за ней?

Сейчас было лето — судя по пейзажу за окном лестничной клетки. Но какое именно лето? То самое, в которое он обрел Келью, или же какое-то другое? Сколько прошло времени — дней, лет, веков? Боязно… Впрочем, пути назад не было. Он добровольно покинул убежище, поняв свое предназначение, и пусть сомнения останутся по ту сторону сомкнувшихся стен!

Человек нашел в кармане связку ключей.

Квартиру ему устроили родители. Конечно, любопытно было бы узнать, каким образом, но факт этот столь зауряден, что тратить буквы жалко. Он никогда не интересовался подробностями — просто принял подарок, поднесенный ему в честь получения аттестата зрелости, и начал строить жизненный путь самостоятельно. Квартира была однокомнатной, без телефона, на последнем этаже, но зато он жил в ней один.

«Мама…», — подумал человек, и слабый укол стыда стал ему наградой. Ни разу в Келье он не вспомнил о ней. Ни разу… Надо будет позвонить, да-да, обязательно.

Он просунул ключ в замочную скважину. Замок сработал.

— Ты кто? — спросила девица.

— Как… — он даже растерялся. — Я?.. Это моя квартира.

Из комнаты высунулась вторая девица. На обеих были короткие халаты. Нежно-розовый и нежно-голубой.

— Кто там пришел?

— Говорит, что здесь живет.

— Прекрасно! — вторая девица хохотнула. — Мы тоже здесь живем.

Наступило молчание. Первая вдруг сообразила:

— Слушай, ты Холеный, наверное?

Беглец вздрогнул. Он вечность не слышал этого слова. Забыл о его существовании.

— Похоже, да, — он криво усмехнулся.

Такое человек носил имя. Второе, разумеется — то, с которым был признан в лучших домах, с которым был принят в обществе. Настоящее, увы, погибло в огне. Он вспомнил, откликнулся! Значит, каждый теперь вправе называть его именно так.

— Ну, даешь! Какого же ты молчишь-то? Сразу не мог сказать?

— Я вас не знаю, — хмуро произнес Холеный.

— А мы тебя хорошо знаем! — снова хохотнула вторая девица. — Люмп много о тебе порассказывал.

И первая не удержалась, хмыкнула:

— Чего нас знать, мальчик? Я Надя, а это Верка. Долго ли умеючи?

«Мальчик» вмиг оживился. Спросил, пораженный:

— Люмп? Так это Люмп вас сюда притащил?

— У-у, какой догадливый.

— Как он? Давно его не видел.

— Соскучился? Понимаем, твой Люмп красавчик.

— Кончайте балаган, девочки, — сказал Холеный жестко: неожиданно для самого себя он вспомнил нужный тон. — Я его ищу. По делу.

— Кончать мы любим!

— Ах, кончаем, кончаем! Ты ведь нам поможешь?

— А! А! А!

— Еще! Еще! Еще!

Дурачились, стервы.

— Где Люмп, идиотки?! — закричал хозяин квартиры.

Гостьи захлопнули пасти. Странно переглянулись.

— Хорошо ищешь. Про самочувствие его не знаем, но показать можем.

Человек возбудился:

— Он тут, что ли?

— Хочешь поглазеть? Иди, иди, полюбуйся. Мальчик…

Девочки дуэтом засмеялись. Гадкий был смех, неестественный.

Вошли в комнату. Царил неописуемый бардак! Пол устилали матрацы — сплошным ковром. Валялись бутылки, пустые и неначатые, пачки сигарет, белье и прочая одежда, диски, стаканы, журнальчики, огрызки, фантики — все сразу не охватить. Очевидно, здесь было весело. А мебель… Впрочем, это неважно.

Друг лежал на полу возле стены — то есть на матраце, конечно, — свернувшийся калачиком, накрытый простыней, такой маленький, беззащитный. И почему-то с открытыми глазами.

Холеный испугался. Шепотом спросил:

— Что с ним?

— Поехал, — громко сообщила Надя. Или Вера? Вторая девочка пояснила:

— Вон его машина.

На подоконнике лежал шприц.

— Чем он?

— Хрен его знает. Какую-то редкую стекляшку достал вчера, ну и попробовал.

Мальчик бессильно опустился — там же, где стоял.

— Давно начал?

— Ха!.. Он пока не начал, он пока пробует. Между прочим, третий раз уже. Говорит, кайф!

Девочки тоже присели. Они очень мило преподносили себя — со смешками, с ужимками, с перемигиваниями.

— Твой Люмп, кстати, недавно провалился в свой поганый институт.

— Елки-палки… — сказал Холеный. — Опять поступал?

Глупый был вопрос. Острота щелкнула в момент:

— По его взгляду разве не видно?

Окончив школу, Люмп регулярно — каждое лето — подавал документы на постановочный факультет театрального института. Метр люмпен-культуры, он все же хотел от жизни чего-то большего. Экзамены проваливал с неизбежностью утренних похмелий.

Холеный подполз к другу и долго тряс его за плечи. Затем, стиснув зубы, произвел несколько лечебных пощечин. Рука месила потный, противный кусок человеческой плоти. Ничего больше.

— Брось! — посочувствовали сзади. — К вечеру сам очухается.

Он послушался, оставил в покое скрюченную под простыней куклу. Спокойно, говорил он себе. Так и должно быть.

— Холеный! — позвала его девочка в розовом. — Ты где пропадал целый год?

Он резко встал.

Сел, сопровождаемый недоуменными взглядами.

Сказал невпопад:

— Год! Целый год… Ровно год…

— Ты что, чокнутый? Где хипповал?

— Пошли со мной, — предложил вдруг Холеный. — Узнаете, увидите.

Серьезно предложил, с томящей душу надеждой.

— Спасибо, — фыркнула… Вера, кажется… — У тебя дома лучше.

— Люмп нас уверял, будто тебя прикончили, — это была уже Надя, соответственно. — Будто ты поцапался не с той бабой, с которой можно. С какой-то дико крутой девочкой из крутой компании. И тебя в тот же вечер отловили. Люмп слышал, как она своим кобелям команду давала, чтобы тебя догнали и проводили домой. У нее там собачья свадьба, одна сука на дюжину кобелей. Люмп, понятно, врал?

Холеный не ответил. Вспоминал. Содрогался. Благодарил Келью.

— Ну и видок у тебя! — продолжило разговор существо в розовом халате. — Запустил ты себя, лапушка. Хиппи, кстати, давно не в моде, слыхал? От тебя воняет, как от старика. Не обижайся, я любя.

Подруга Вера поддержала тему:

— А ты вроде ничего парнишка. Широ-о-кий. Ежели отмыть, сгодишься.

— Когда в последний раз мылся? — спросила Надя напрямик.

— Год назад.

Зря он признался. Он не подозревал о последствиях. Только подумал машинально: «О да, я грязен!»

— Фига себе… — тихо сказала Вера.

Подружки переглянулись. И, не выдержав, бешено заржали, вспахав носами матрацы. Потом Надя миролюбиво предложила:

— Давай мы тебя помоем.

— Спинку потрем, — пообещала Вера.

— Не хочу, — Холеный улыбнулся.

В комнате неожиданно стало очень тесно. Нос наполнился запахом чего-то женского — духов? дезодоранта? шампуни? — в уши ударил с двух сторон шепот: «Мальчик наш… Сейчас… Погладим, приласкаем…»

— Вы чего? — оторопело спросил мальчик.

Он был совершенно не готов бороться. Да и какая там борьба! После недолгой и во многом приятной возни его вытащили из комнаты в прихожую, затем в коридорчик; он сопротивлялся — да, да! — но руки утратили былую уверенность в делах с женщинами, а глаза — о, грязный, сумасшедший мир! — глаза привычно искали то, чего от него и не думали скрывать. Было прекрасно видно: под халатами у девочек ничего нет. Кроме изумительного загара, конечно.