Я твоя (не) желанная истинная, дракон! (СИ) - Ларк Юна

Я твоя (не) желанная истинная, дракон!

Юна Ларк

Пролог

Теперь я понимаю, что такое истинность и чем она отличается от любви.

Истинность — это когда к нему тянет. Словно невидимая верёвка обхватывает твою руку и ведёт, и каждый метр ощущается световым годом. Проходишь их как будто под водой, бесконечно медленно и невыносимо долго, желая лишь оказаться в его объятиях и присвоить себе его взгляд.

Истинность ощущается, как обжигающее пламя на запястье, опасное и ручное одновременно, словно оно в любой момент может и защитить тебя, и сжечь дотла.

Истинность это не любовь. Это притяжение и страсть. Это почти больно, но ты этого жаждешь. И даже если захочешь от этого убежать, скроешь метку, запечатаешь её талисманами и забудешь о ней, она найдёт тебя, свяжет и заставит подчиниться судьбе.

И он тянет меня к себе. Наши лица близко друг к другу, губы к губам, дыхание перемешивается: его горячее, словно он даже в облике человека может дышать огнём, и моё загнанное — после бессмысленного перед лицом древнейшей магией побега.

— Допрыгалась, Солнце, — в его глазах мерцают огни магии, бешеная пляска искр выдаёт пошатнувшийся самоконтроль.

— Меня зовут не так, — выдыхаю я, не в силах оторвать взгляд. Я его не люблю. Он мне не нужен. Но на каждое возражение какая-то неизвестная внутренняя сущность отвечает мне: люблю, люблю, нужен, нужен.

Боюсь представить, что было бы, не будь на мне защиты.

Молчание прерывается его голосом, мягкие губы томно шепчут:

— Я знаю. Но ты для меня Солнце. Будь моей, Селена…

Звучание чужого имени как будто окатывает холодной водой. Я вздрагиваю, и моё сознание проясняется. Перед глазами проносятся моменты предательства: одно из прошлой жизни, и одно из нынешней. Два мерзких смеющихся лица, как будто спрашивающих: ты снова повелась?

Я крепко сжимаю зубы, чувствуя, как руки наливаются горячей силой. И, размахиваясь, с силой отвешиваю ему пощёчину. Ладонь зудит от удара, но я не обращаю внимания, наблюдая, как мерзавец не может удержать равновесие и падает на одно колено.

Глядя на него сверху вниз, холодно чеканю:

— У тебя есть истинная. Забыл?

Он держится за щёку и слегка двигает челюстью, поднимая на меня взгляд.

— Селена, это…

Не слушая, что он пытается сказать, разворачиваюсь и ухожу, но потом всё же бросаю через плечо:

— Меня интересуют только порядочные мужчины.

Вслед несётся обиженное:

— Селена!

Но я не отзываюсь на это имя, и имею полное право.

Ведь я — никакая не Селена. Я — та самая истинная, об которую он вытер ноги.

Глава 1

Я вынырнула из темноты в чужеродное белое пространство, такое яркое, что пришлось зажмуриться изо всех сил. Вслед за светом пришла боль. Ужасная, разящая, тяжёлая головная боль. Невозможно молчать, когда испытываешь такое, и я разомкнула губы, готовая кричать, но услышала только слабый хрип.

Моё сипение переросло в стон, стон возрос до вопля, и вот я закричала, держась за голову, цепляясь за волосы; меня кто-то схватил за запястья, и я услышала через толщу затопившей меня боли:

— Госпожа, отпустите! Отпустите свои волосы, вы их вырвете!

Не имеет значения. Ничто не имеет значения, когда тебе так больно!

Перед глазами пронеслись последние мгновения, которые я запомнила: больница, запах подступающей смерти, удушающий кашель, отчаянный писк аппаратов. Суета медсестёр, крик врача: «кто принёс сюда цветы?!»

И яд, растекающийся по венам, по жилам, по моей истерзанной душе. Кто принёс лилии, на которые у меня сильнейшая аллергия? Кто принёс красивый, смертоносный белый яд на тонких стеблях, человеку, умирающему от рака, находящемуся на грани жизни и смерти?

Красивая улыбчивая девушка с моим кольцом на пальце. Любовница… моего мужа.

Как же больно. Я уже не кричала, а выла и всхлипывала. Теперь болела не голова, а сердце. Из глаз градом катились слёзы, и их тепло грело щёки, чтобы потом обжечь холодом. Я выжила, но я уничтожена. Мне скоро умирать, лёжа в паллиативном отделении, но раньше я хотя бы могла представить, что ухожу кем-то любимая.

— Госпожа, что с вами? Вам больно? О святые небеса! Помогите девочке…

Я плакала, как ребёнок. Постаревшая за один год, превратившаяся из тридцатилетней женщины в живую мумию, изрытую раковыми метастазами, я забыла, как надо плакать — но теперь могла выплакать всю боль от и до. Голова больше не болела, но как же мне было жаль себя, я не могла остановиться.

Мне было всё равно, что подумают окружающие. Скоро меня не станет, и обо мне будет напоминать только надгробный камень и папка в архивах больницы, так что какая разница, если я выставлю себя истеричкой перед врачами, медсёстрами и этой женщиной?..

Которая… меня обнимала?

Я запоздало поняла, что медсёстры так не делают. Или она новенькая и очень впечатлительная? Может, её так сильно напугали мои крики и плач, что медицинская хладнокровность ей отказала?

Большие тёплые ладони гладили меня по волосам. Она что-то говорила, когда я кричала, но тогда мне всё казалось ерундой, в ушах звенело от боли. А теперь я понимаю, что это в самом деле была какая-то ерунда. Какая я ей госпожа? Или девочка? Она точно не медсестра!

Я отчаянно шмыгала носом, пытаясь отдышаться, и открыла глаза. Тёплый жёлтый свет сначала залил всё вокруг, как бывает, когда слишком привыкаешь к темноте. Вытирая глаза, я смаргивала слёзы, душевная боль отошла на второй план, пока на первый вышло недоумение.

Это… комната?

— Вы успокоились? Что с вами было, милая госпожа? — ласково, как ребёнка, спросила женщина, и я повернулась к ней, всё ещё находясь в её объятиях. Свет ещё слепил, но, проморгавшись, я увидела перед собой круглое доброе лицо женщины. Она смотрела очень встревоженно, нахмурив брови, а потом отпустила меня и быстро заправила под свой голубой чепец выбившиеся пряди волос.

Слегка ошалев, я решила, что она выглядит прямо как какая-нибудь английская няня из девятнадцатого века.

— Госпожа, вы меня слышите? — она прижала ладонь к моей щеке, потом ко лбу, и я дёрнулась назад от прикосновения. Это получилось само по себе — я просто не могла давать себя спокойно трогать какой-то незнакомой женщине в странном наряде в неизвестном месте, не понимая, что здесь происходит! Но на моё движение женщина только больше нахмурилась и теперь нервно комкала ажурный воротник старомодного платья.

— Нет, с вами явно что-то не так! Неужто случившееся накануне до сих пор вас гложет? А после визита вашей подруги казалось, что вы успокоились! Я попрошу вашего дядюшку вызвать лекаря. Вы, должно быть, весь дом всполошили, сейчас будут спрашивать о вас… что же мне теперь им отвечать?.. — она встала и отошла от меня, уходя и обеспокоенно ворча при этом: — Вы же и сами не говорите, что случилось, ни тогда, ни сейчас, а как ваша покорная слуга может угадать, ведь я не лекарь и не знахарка, да и не провидица… Ах если бы бездарному можно было узнать, что на уме другого, только заглянув ему в глаза… — с этими словами она вышла за дверь, судя на вид из толстого тяжёлого дерева, и закрыла её за собой.

Стоило щелчку затвора поставить точку в её странном монологе, я вскочила, но потом рухнула обратно на кровать, как подкошенная. Голова резко и сильно закружилась, слабость подогнула мне колени. Да уж, эти ощущения мне знакомы — я давно уже не могла встать без посторонней помощи… ощущения знакомые, а вот всё остальное — нет.

При одном взгляде на эту комнату напрашивалось слово: детская. Нежные цветочные обои, розовый шёлковый балдахин вокруг кровати, бежевый ковёр и ажурная резьба по дереву на всей мебели. Что за ерунда… мне это снится? Я только что потеряла сознание в больнице, а открыла глаза уже здесь, однако вряд ли кто-то перенёс бы меня сюда из отделения умирающих…

Но почему всё такое настоящее? И разве во сне бывают такие чёткие, более-менее логичные последовательности событий? Эта… нянечка должна была, например, взять и превратиться в летучую мышь и улететь через окно. А я бы подумала: какая обыденность, она всегда так делает. До свидания, мышка в чепчике!