Самый сумрачный сезон Сэмюэла С - Дж Данливи

Данливи Дж П

Самый сумрачный сезон Сэмюэла С

ДЖ.П.ДОНЛИВИ

Самый сумрачный сезон Сэмюэла С.

Он жил на серой тенистой улице в Вене, на втором этаже, за четырьмя заляпанными грязью, вечно закрытыми окнами. Он лениво пробуждался по утрам и, шлепая босыми ногами, плелся по коридору в затхлую сырость ванной. Иногда задерживался, чтобы поглядеть на тонкую цепочку красных муравьев, исчезающую под плинтусом. Он достиг того возраста, когда тело начинает жить независимо, а душа изо всех сил старается вернуть утраченную власть.

Он усердно заботился о своем здоровье: не ел жареного и никогда не позволял религии покушаться на его аппетит и чувство юмора. Впереди была еще целая жизнь в этом странном городе-форпосте, куда просачивались лишь отголоски цивилизованного мира, и нужно было настроить ухо, чтобы уловить их. Пять лет назад он решил взять себя в руки, и вот теперь, много тысяч долларов спустя, он все еще регулярно ходил дважды в неделю, как на работу, к маленькому круглому доктору, который, склонив голову набок, сидел в полумраке и спокойно выслушивал его, лишь изредка посмеиваясь. Наконец он сделал одно открытие. Когда стоишь на месте - старишься быстрее.

Сэмюэл С. нашел для себя подходящий ритм жизни и постоянную струйку дохода: реализовывал скромные планы, которые могли обеспечить его если и не на всю жизнь, то хотя бы на полтора месяца вперед. Он заделался специалистом по американскому гостеприимству и набрал трех клиенток - эксцентричных представительниц венского старого света, которые во что бы то ни стало хотели угнаться за новым. Однако во время их второго интимного заседания с кукурузными лепешками и пародией на чаепитие у президента Гарварда вдруг разом пришел конец его радушию и временной профессии - он закинул ногу на ногу и сбил при этом поднос с мейсенским фарфором. На платьях двух из его клиенток выступили подозрительные пятна. Третья клиентка довершила скандальный разгром его званого вечера и собственных дружеских отношений: она упала со стула и, корчась от смеха, стала кататься по полу. Эта особа, вдовствующая графиня, явилась и на третий урок: как зажечь спичку о подошву ботинка. Она сочла это роскошным трюком, но Сэмюэл С. подозревал, что в душе она смеялась над ним, хотя так же внимательно, как и его психиатр, только с большим изяществом напрягая ухо, выслушивала его мысли и разражалась смехом, когда назревал поцелуй.

Графиня, светловолосая, гибкая и сухощавая, считала чудовищным, что такой утонченный, остроумный и эрудированный человек, как Сэмюэл С., вынужден пропадать ни за грош в этом мире. В таких случаях Сэмюэл С. повторял:

- Ах, Графиня, главное, что вы меня цените.

- Ах, это так, герр С., и я польщена, что вы так считаете.

Итак, Сэмюэл С. скользил, как на лыжах, вниз по духовным склонам, приближаясь к майским почкам и европейскому лету. Время от времени увязая концом своей лыжной палки в глубокой депрессии. Но все же он продолжал посещать Оперу, вечера Моцарта и Верди: Графиня брала его под руку, они медленно поднимались в фойе, и в мерцающем свете канделябров она рассказывала ему, кто есть кто на самом деле и кто кем себя воображает. Дважды, когда он провожал ее домой, возникало некоторое напряжение. Раз она сказала ему:

- Между нами семь лет разницы, герр С., - я ведь не скрываю своего возраста, хотя, может быть, и стоило бы, раз внешность позволяет, - и ушла.

Он остался стоять на темной, благоухающей сандаловым деревом лестничной площадке - дверь медленно закрылась перед его носом. Во второй раз она пригласила его:

- Входите, входите.

Она поставила пластинку с реквиемом Форе, налила ему Viertel шампанского в высокий бокал, и Сэмюэл С. подумал: "Вот оно, пошло. Я сорвал шелуху условностей и скоро окажусь в ее спальне". Но она вдруг громко и отчетливо сказала:

- Наша беда, герр С., заключается в том, что мы живем в каком-то придуманном мире. Ведь никого не волнует, что мы ходим в Оперу, и нет никакого прока в том, что мы - сливки этого захолустья, которое когда-то было городом. - И блеснула бледной улыбкой: - Ах, герр С., было бы так мило, если бы вернулись дни моей юности - мы могли бы проводить время где-нибудь на берегу реки, зная, что впереди еще целая жизнь.

Сэмюэл С. решил оставить эти странные рассуждения для герра Доктора и напрямую спросил его:

- Герр Доктор, вам не кажется, что Графиня водит меня за нос. Ведь ей же тоже должно хотеться.

Герр Доктор слегка почесал под глазом аккуратным пальцем и протянул свою дежурную фразу:

- Продолжайте, пожалуйста. - Холодный ответ во время не менее холодной австрийской зимы: крыши неделями были одеты в белое, днем тепло труб растапливало снег, а за ночь намерзала ледяная корка, по утрам блестевшая на солнце.

А потом, правда известив загодя, деньги у него кончились. И Сэмюэл С. тихо пошел ко дну. С лыжами, палками и всем остальным. Все глубже и глубже. Именно в тот момент, когда листики уже высовывали нос из набухших почек, - в самой середине апреля.

Ему приходилось заводить какие-то глупые знакомства ради очередной горсти монет. До тех пор, пока холод не подобрался под коленки и он уже еле таскал ноги. Однажды днем, в конце мая, на трех улочках, расходившихся лучами от крохотной пустынной площади, ему явились три призрака. Первый сказал: "Я - бедность, я приношу муки одиночества", второй промолчал и лишь загадочно выпустил ветры, и, наконец, последний призрак, студентка из Радклифа, сказала, что хотя она еще и носит коротенькие красно-синие полосатые носочки, но заведение это уже окончила. Сэмюэл С. остановился, его охватила дрожь. Он с трудом добрался до ближайшего почтового отделения, взял чистый бланк и отчаянно возопил к богатым друзьям из Амстердама, чтобы они выслали денег, кругленькую сумму, - поддержать его на плаву, потому что он тонет, тонет, тонет...

И Сэмюэл С. утонул. Деньги прибыли. Но к тому времени он уже задолжал за квартиру - явилась полиция и отобрала у него паспорт. В день, когда он хлопнул пачкой банкнот перед наморщенным носом хозяина и забрал свой паспорт, его выселили. Он стоял на улице в ожидании такси, его бывший хозяин, облегченно крестясь, запирал за ним дверь. На Южном вокзале он сдал свое имущество, готовое ехать вместе с ним на юг - в Венецию, Триест или Стамбул, куда угодно, - и позвонил Графине. Но она сказала:

- Не уезжайте, перезвоните мне минут через десять. Одна моя приятельница, тоже вдова, нуждается в деньгах - у нее пустуют три комнаты.

Через двадцать минут у него была новая хозяйка. Он явился к ней прямо с вокзала. Вдова, аристократка, длинный нос, давно уже не живет в лучшей части города. Он поклонился, она улыбнулась. У нее были волосы, грудь, ноги - все как полагается. Так что они прекрасно устроили друг друга как хозяйка и жилец. Тогда же начался краткий период конных свиданий с Графиней: прогулки верхом в Пратере. Как-то раз она остановила свою лошадь под деревом - ее белокурые волосы развевались на ветру - и сказала:

- Герр С., у вас есть одна поразительная черта: вы никогда не кичитесь своими манерами.

На три недели и два дня он получил короткую передышку и стал постепенно вытаскивать себя из глубоководной зоны. Каждый день он проходил быстрым шагом по кафельным плитам лестничной площадки - желтый шейный платок, шпоры звенят, сапоги начищены до блеска, - пощелкивая ивовым прутиком по ноге. В парке, в тени ветвей они скакали легким галопом. Вдыхая густой зеленый аромат деревьев. И тут бац! На четвертой неделе Графиня вдруг круто осадила лошадь под тем же так полюбившимся ей деревом и прервала на полуслове его радостный щебет, всадив короткий удар под дых.

- Герр С., вы блестяще ездите верхом. Но мне кажется, что хорошего понемногу, правда.

Возвращаясь домой, в свои апартаменты, Сэмюэл С. старался сохранять невозмутимый вид. Плюхнулся в пыльное кресло, скрестил ноги. Так. Он замучил свою лошадь - рвал ей поводьями губы. Графиня хотела уничтожить его - именно таким способом женщины мстили ему, когда он обходил их в кулинарном искусстве, светской беседе, верховой езде: крыть им уже было нечем. Теперь придется отправить в нафталин принадлежности для верховой езды, а вместе с ними и курсы по американскому гостеприимству, фонетике, классической живописи, семантике и желание продолжать борьбу. Послышались крадущиеся шаги. Его хозяйка - ухом к двери. Он осторожно приподнялся с кресла и тоже припал к двери ухом, а потом глазом - к замочной скважине. Глаз к глазу, и только, но этого оказалось достаточно, чтобы несколько недель спустя в 10.30 утра она решилась постучать.

- Герр С.

- Was ist.

- Герр С., может, вы простите меня сегодня утром.

- Я простил вас еще вчера утром.

- И все-таки, простите меня сегодня утром.

Эти маневры были прелюдией к их коротеньким встречам, которые завершились неистовой гонкой вокруг обеденного стола. Она была в хорошей форме и неуловима. Наконец, когда он уже был на грани апоплексического удара, разгоряченная и запыхавшаяся, она согласилась на компромисс.