История Фрэнка - Эрик Нёхофф

Эрик Нёхофф

ИСТОРИЯ ФРЭНКА

Перевод с французского Сергея Нечаева

Éric Neuhoff

Histoire de Frank

Copyright © Librairie Arthème Fayard, 2003

Перевод © С.Нечаев, 2005

Юберу и Гаспару, эстрадным певцам.

В конце концов, что такое успех? Убиваешь себя и убиваешь других, чтобы достичь вершины профессии, можно сказать, для того, чтобы в зрелом возрасте или немного позже остаться дома и в полном блаженстве обрабатывать свой сад: но в этот момент — поскольку изобретен новый тип ловушки для крыс, лучше предыдущих — через ваш сад пробегает толпа и вытаптывает все цветы. И зачем все это?

Джек Керуак. «Тщеславие Дулуоза»

Мне б новый «линкольн»

Мне б еще «мартини»

А хуже лучшего никак не подойдет

Фрэнк Синатра

Оранжевый. Его любимым цветом был оранжевый. Так в духе «sixties»[1], Палм-Спрингс, полистирола. Оранжевая — вот главным образом какова современность. Вместе с пластиком цвет как бы воплощал собой все шестидесятые. Тогда оранжевый был повсюду. Обивка мебели, рубашки, сок «Тропикана». Стулья из изогнутых трубок, кресла, набитые полистиреновыми шариками, плексигласовые лампы.

Кошмар с кондиционированным воздухом. В ту эпоху миллиардеры обставляли свои жилища, как приемные дантистов. В Лас-Вегасе фасад казино «Пески» был оштукатурен оранжевым. И мода соответствующая. Широченные клеши, длинные воротники в форме лопаток для торта, ботинки на «молниях», смокинги из черного велюра, рубашки с кружевными жабо, галстуки-бабочки размером с воздушный змей. Даже машины были оранжевыми. Жизнь, казалось, была сведена к самому минимуму. Наступал вечер, и Фрэнк Синатра натягивал свой оранжевый пуловер.

В его доме на ранчо «Мираж» в Калифорнии стены были оранжевыми. Посреди гостиной размещалась стойка бара. Там в пустыне даже закат был оранжевым.

Синатра любил оранжевый цвет, и что дальше? Кто бы осмелился заметить ему, что вполне можно было бы обойтись и без оранжевых галстуков с повышенной парусностью? Никто ничего не мог ему сказать. Этот тип делал все, что хотел, и точка. Я человек, способный на все. Никто не может меня остановить, о'кей? Маленький гнусный итальяшка с сортирными пристрастиями.

Оранжевый цвет доказывал, что Синатра всегда будет не от мира сего. Цвет демонстрировал его дерзость, его презрение к тому, что могут подумать. Он как бы говорил: «Я такой, какой есть. И пошли бы вы все!» Синатра сам устанавливал себе законы. Все, что касается моды, решительно отбрасывалось. А если кто не согласен — охранники всегда готовы переломать ему ноги, дабы немного вправить мозги. Эта страна переполнена белыми англосаксами-протестантами. Они еще увидят. Он сделает из них все, что захочет. Всего пара нот — и они у него в кармане. Америка голубая, как апельсин. В Палм-Спрингс песок походил на «текиловый рассвет». Даже смерть представлялась девицей морковного цвета.

Ближе к концу жизни он проводил три часа под душем и выходил из ванной в оранжевом халате. Его коллекция париков сушилась на пластиковой шторке душа. Барбара призывала его к осторожности. Он слишком пил. Да и курить следовало поменьше.

Он жрал все подряд. Это какой-то разврат — итальянская кухня, так напоминавшая мать, его ужасную Долли, нескончаемые семейные завтраки в Хобокене, когда ничего еще и не начиналось, а блюда никогда не заканчивались. В конце концов даже белки глаз у него становились оранжевыми.

И вся его жизнь — да — была оранжевой. Оранжевой, вызывающей, вульгарной и неисчислимой.

Синатра! Это надо было видеть своими глазами, хотя бы немного. Его имя всегда окружали восклицательные знаки. Тогда все мечтали походить на Синатру. Это сейчас все хотят жить, как призывает реклама. Это значит — опуститься на одну ступень. А тогда еще не наступила эпоха всеобщей рециркуляции. Все было в новинку. Все казалось дозволенным. А что пришло на смену? Эпоха грязи, с этим нескончаемым влечением к деньгам и утверждением, что коммерция — это гениально, а искусство — скучно. Главное — чтобы нам было хорошо.

По ту сторону Гудзона возвышался Манхэттен. Фрэнк поклялся, что он пересечет эту чертову реку и оставит Хобокен (Нью-Джерси) раз и навсегда. Позднее он сравнивал родной город со «сточной канавой». Настоящая история шоу-бизнеса делается именно так: парни из пригородов из кожи вон лезут, чтобы преуспеть, и они готовы на все, чтобы никогда не вернуться в родной квартал. И если уж говорить «все», то для Синатры это действительно было все… Ради славы он бы убил даже свою собаку. Он понимал, что если не будет готов на убийство, не стоит и рваться к известности. Это читалось в его взгляде. Слышалось в голосе. Это был инстинкт. Он хотел этого на двести процентов. В среднем. Будущее для него было сейфом, который требовалось взломать. Ведь у него не так много способов достичь успеха. Он был готов к тому, что его станут ненавидеть. Он никогда бы не попросил прощения.

Что бы Синатра подумал о катастрофе во Всемирном торговом центре? Он бы дал бесплатный концерт в «Карнеги-Холле», взял бы микрофон и крикнул: «Усама, пошел бы ты в задницу».

Позднее Синатра всегда стремился поддерживать версию о лихом парне, пробившемся кулаками. Не стоит преувеличивать. У семьи не то чтобы денег куры не клевали, но на Монро-стрит, 415, не нуждались ни в чем. Хитрая Долли умела выкручиваться, часто — на грани дозволенного. Она знала нужных людей. Что касается Фрэнка, он разносил газеты — так делали многие, — и, конечно же, был отъявленным проходимцем. Но вовсе не каким-то задирой в коротких штанишках: он был щуплым ребенком с оттопыренными ушами, все проблемы за него решали другие, а он избегал ударов, стараться не испортить хорошую одежду, купленную матерью. Совсем не детство а ля Скорсезе. Прошлое многих легендарных личностей часто слеплено кое-как. У маленького Фрэнка были и конфеты, и игрушки, и велосипеды. Тогда и развилась у него мания дарить подарки всему белому свету вокруг.

В школе он был никаким. Но это ничего. Он лишь сжимал кулаки. Его черед еще наступит. Он был злобным, взвинченным, нетерпеливым. Он никогда и ни по какому поводу не краснел.

В одиннадцать лет он решил стать певцом. «Ну да, еще бы, малыш!» — так в целом отреагировала мать. Отец же вообще ничего не сказал. У супругов Синатра, штаны, как говорится, носила Долли. Это от нее Фрэнку досталась железная хватка. Призванием может быть все, кроме ерунды. И для достижения цели он развернет сумасшедшую деятельность. Если уж Фрэнку что-то в голову втемяшивалось, трудно представить, чем это можно было оттуда выбить. Долли пожимала плечами: еще один способ бегать за девчонками. А Фрэнк был известным угодником. Девчонки ему были нужны все. Там, где он родился, успех у женщин считался в порядке вещей. И Фрэнк кидался на все, что двигалось — поддерживал репутацию. Когда какая-нибудь девочка утверждала, что беременна от него, и угрожала, нужно было видеть, как он от нее отделывался. Он знал, что ему нужно: стать богатым и знаменитым. Призвание в нем уже созрело. И не плаксам вставать у него на пути.

С малышкой Нэнси Барбато все было гораздо серьезнее. Подумайте сами — то была девушка, которую он летом 1935 года водил смотреть Бинга Кросби. А это вам не кто попало. Тем паче — для итальянцев. В день их бракосочетания он подарил ей пластинку «Наша любовь», которую записал накануне специально для этого случая. Такое внимание было трогательно. Нэнси надела белое платье своей сестры. Он был во фраке.

В отличие от начинающих писателей, которые для того, чтобы писать, прячутся, новички-певцы должны себя всем показывать. Звонить, предлагать образцы своего творчества, добиваться ангажементов на вечер. Нужно любой ценой делать себя, переносить грубые отказы, не обращать внимания на оскорбления, а когда выгоняют в дверь, возвращаться через окно. Фрэнки стучался во все двери. Он был неотразим, как липовый Даржелос, и ему открывали везде. Двадцатый век очень кстати дал миру долгоиграющую звукозапись. Слушайте меня все! Я обещаю вам, что стану величайшим певцом всех времен и народов.

Сначала Фрэнк был водителем ансамбля «Три вспышки», потом вошел в их состав, и ансамбль тут же превратился в «Четверку из Хобокена». Это была эпоха биг-бэндов. Трубач Гарри Джеймс взял его в свой оркестр. Дела стали набирать обороты. Однако Долли смотрела на проделки своего отпрыска иначе. 31 августа 1939 года он записал на студии «Коламбия» песню «Все или ничего». Это название до конца дней стало его девизом. На гребне успеха Фрэнк, конечно же, не будет довольствоваться крохами. Он всегда был повсюду. Автомобильные переезды, какие-то залы, номера в сомнительных мотелях. В самом начале Нэнси — маленький храбрый солдат — сопровождала его. Они бороздили Америку вместе с оркестром. Спали на скамейках, питались гамбургерами. Она завязывала ему бабочку.