Кружение над бездной - Борис Кригер

Борис Кригер

Кружение над бездной

Не всем легко глядеть на себя в зеркало, отражающее внутреннюю сущность населяющих его зазеркалье существ. Каждый из героев нового романа Бориса Кригера кружит над бездной, каждый проходит трудный путь испытания, богоискательства, нелегкий путь борьбы с самим собой, пытаясь или не пытаясь победить в себе все греховное и наносное, пройти сквозь зыбкие пески соблазнов.

На краю пропасти разыгрывается игра, исход которой неизвестен. Кому–то удается выйти из этого хоровода благодаря обретению веры, кто–то погибает, кто–то так и продолжает мучительное кружение.

«Кружение над бездной» — это не только роман о замысловатом переплетении эпох, поколений, судеб, но и философская притча, и страстная проповедь уверовавшего человека.

1

Убийцу отца Андрей Виригин повстречал на улице. Его так поразила будничность этой встречи, что очнулся уже после, когда вспомнил, что прошло восемь лет, и убийца вышел на свободу.

Все эти годы Андрей пил самоубийственно. Каких только планов сокрушительного мщения он не вынашивал и в пьяном бреду, и наяву…

Убийство — грех, вопиющий к небесам, но на кару Божью Андрей рассчитывать не мог, поскольку в Бога не верил, хотя и был крещеный. Библию считал не более чем литературным текстом весьма сомнительной ценности. Но всё же «глаз за глаз» — это ведь так естественно, и, казалось бы, не требует доказательств! Однако время шло, оставляя смерть отца неотомщенной. Ах, дрозофильное время, стирающее намерения в мелкий порошок, в пыльцу растаявших на ветру пресноцветов. В глубине души он презирал себя, не желая оправдывать свое бездействие знаменитым заветом христианства о всепрощении… Где были эти заветы, когда его отца по–зверски, безжалостно убивали?

И снова Андрей погружался в дурман, и только в спасительном, привычном дурмане можно было думать и не думать… Хотя нет, не так. В запойном бреду мысли как раз становятся безразмерно–тягучими. Они словно произрастают из ушей и резиновыми помочами обтягивают голову, цепляются за посторонние предметы. В глазах пульсирует темнота. Невозможно спать. Невозможно бодрствовать.

Андрей не считал себя горьким пьяницей и обиделся бы, если бы его кто–нибудь так назвал. Пьяница ведь пьет для удовольствия?

Жажду мести он принялся утолять жаждой любви! А стоило ему повстречать Настю, он вообще забыл о мщении. Любовь ведь даже атеиста может сделать сентиментальным. Чернявенькая, почти девчоночка на вид, хотя самой уже лет тридцать. Он редко влюблялся. То, что случилось у него с женой, нельзя назвать любовью… Это произошло шесть лет назад и длилось всего несколько месяцев. Стоит ли об этом? Нет, в этом контексте не стоит. Не нужно параллелей с Настей. С Настей всё по–другому, все иначе, чем с Лилей…

Проклятая логика. Вытравить бы ее безжалостно из головного бочонка. Но никуда не денешься: раз уж заговорили о Лиле, теперь не отвязаться. Да, Андрей был женат. История вышла прямо фантастическая. С будущей, точнее с бывшей, женой он познакомился исключительно по причине того, что они родились в один день. Просто набрал дату своего рождения на каком–то сайте и нашел ее. Плохая идея. Люди, родившиеся под одним и тем же созвездием, обычно не ладят. Подобное взаимоотталкивается. На этом и держится вселенная.

Так или иначе, он нашел ее по Интернету, и девушка с нежным цветочным именем Лиля приехала к нему. Как–то очнулся он после многодневного запоя и слышит: «Опойка, сколько пить–то можно? И вообще, в понедельник идем в загс». «Что ж не сегодня–то? Загс работает и в субботу». Ну кто его за язык тянул? Девушка была из состоятельной семьи. Ее родители его невзлюбили. Жили молодые в огромной трехкомнатной «сталинке» с высоченными потолками и лепниной. А еще через семь месяцев родилась дочь. Машеньке скоро будет шесть. Лилька снова вышла замуж… Видеться с дочерью Андрею не позволяют. Он — пьянь.

Как вообще можно лишать отца права видеться со своим чадом? Где такой закон писан? На каких таких скрижалях? Маленькое родное существо — оно ведь чадо не только матери, но и отца. Нельзя так. Нельзя!

Еще бывшая жена пыталась засадить Андрея в тюрьму за неуплату алиментов. А и с чего было платить? У него никогда не было ни гроша. Пешком ходил в соседний город, потому что даже на проезд не было денег. Он голодал не фигурально, диетически, а конкретно… Какие тут к чертовому шуту аллегории. Сидел не жрамши. А она — алименты. Говорят, ее можно понять. Понять — значит простить. А он не понимал и не прощал. Хотя опять же — паршивая логика с аксиомой о прощении. Мол, убийцу отца простил, и ее прости. А он и его не простил.

Он хотел целовать малюсенькие ручки своей дочки. Никогда они больше не будут такими малюсенькими. А Лиля не позволяла Андрею видеть, целовать, разговаривать с дочерью. Читать сказки. Кататься на коньках. Она запрещала ему всё. А ведь дети — это единственное живое и радостное воплощение времени. Андрей еще докажет, что не спит под забором… Особенно теперь всё должно измениться. Потому что в его жизни так тепло появилась Настя.

Настю он полюбил сразу, внезапно — не заторможенно, не постепенно, как якобы приличествует влюбляться, а каскадом, словно на него сошла лавина.

Десять минут. Да, он видел ее только десять минут. Злые языки говорят: это страсть, похоть. Острые жала шипят: так не бывает, ты ничего о ней не знаешь, ты полюбил мираж! Что ты с ней будешь делать? Притом она замужем! У нее муж татарин, убьет! Тебе мало смерти отца?..

Да, отец тоже полюбил, да, он ушел от них, от матери, от Андрея, от десятилетней сестренки… Ушел к другой женщине. И она–то его и погубила. Прежний ее хахаль его убил. Но Андрей отца не виню. Уже не винил. Да и какая теперь может быть вина?

Если честно, с сестрой и матерью у Андрея отношения не сложились. Ругался с ними все время. Сестра и мать сердились на отца за то, что бросил семью.

А Андрей скучал по отцу. Так бывает, живая родня вот она — дотронься рукой! Так нет… Неужели он никогда его не увидит? Невозможно поверить, что смерть окончательна и никаких поблажек. Загробность слишком обоюдоостра, чтобы ее допускать. Андрей не верил в душу и тем более в ее бессмертие. Он не мог отвлечься от себя самого. Не понимал, что это значит. Конечно, он может не выкобениваться и сходить в церковь, поставить свечку. Притвориться, как все. Ну хорошо, не как все, как многие… А толку–то что?

Вот бабушка Андрея веровала. Дожила до девяноста лет. Как ей было просто! Мать его тоже верует. Или говорит, что верует. В церковь ходит редко. Между тем настоящему верующему церковь как наркотик — всегда мало.

…А я — не могу. С души воротит от одной мысли. Мы — рабы Его? Кого? Невидимого, воображаемого Бога? И изначально — рабы? Нет уж. Пусть сначала покажется, а мы еще посмотрим. И решим, рабы ли мы. Я грешен? И чем же это? Читал я о грехах. Ни одного у себя не нашел, кроме разве что маловерия, но, думаю, атеисту это простительно. Мы, значит, — грешники… А Он–то сам что творит–допускает? Вот хотя бы с отцом моим… Отец — красавец, Ален Делон… Тоже был атеистом. Так зачем же его Бог к себе прибрал? За что лишил его обаяния жизни? Как так? Всего в пятьдесят лет… Я и сам–то уже приближаюсь к возрасту вполне квалифицированного мессии. Старший сын. Старший брат. Самое время прозреть. Как–то я с местным батюшкой беседовал, не смог он меня убедить. Он твердил: помолись, мол, так: «Господи, если ты есть, сделай так, чтобы я поверил в Тебя». А если не поверишь, то и дело с концом… Заманивал… Сам словно бы уверен, что если помолюсь, то обязательно втянусь… И прав. Если один раз обратишься к Богу, то, считай, поверил, значит? Дурачок, как же я к Нему обращусь, если Его нет? Я же не больной на всю голову? Ну, пью… Не больше чем другие. А кто не пьет?

И еще… Я в христианство не вступал. Заявление не подавал. Меня бабка голопузого крестила без всякого моего на то согласия. И то я, говорят, попа обоссал. Видимо, в знак протеста. Так что нечего мной понукать и внушать, что все мы грешные. За это Он нас, дескать, карает. Извините. Слава богу, не первый век нынче, и не второй, и даже не пятнадцатый. Теперь ракеты в космос летают. Где ваш Боженька? Я так бабушку и спрашивал:

— Где Боженька прячется? Почему его космонавты на небе не встретили?

А бабушка в ответ:

— А он, детка, за тучку спрятался…

Кому–то такого объяснения хватало. Но я был молод и нагл. Тайком язык бабушке показывал и пальцем у виска вертел… Шиза, мол. А она меня концом света и Страшным судом стращала. В четвертом классе, чтоб ее позлить, написал Богу письмо: «Если Ты устроишь конец света, кто ж на Тебя будет молиться?» Показал ей, она заплакала настоящими такими, старушечьими слезами. Теперь мне за это стыдно. Да мало ли за что еще может быть стыдно? Ну вот ведь есть же у меня стыд? Значит, и без Бога можно по–человечески, по совести? Не верю я в Бога. Не могу. Я уж как–нибудь так по жизни доковыляю. А дальше — полная пустота, ухающая, гулкая. Нет? Ну, так ада я не боюсь. Пусть жарят. Боль отвлекает от мыслей… Хуже, чем на этой земле, все равно не будет. Или?.. Впрочем, это пьяный базар, а я завязал. Пить? Нет. Базарить!