Проект «Феникс» - Франк Тилье

Он сжал кулаки.

— Я хотел… я хотел дать жизнь настоящему Фениксу, хотел посмотреть, на что он способен — в сравнении со своим родственником уруру, мутировавшим и ставшим похожим на медузу, но мне не хватило времени. Вы даже не представляете объема работы, которую я проделал, не представляете, чем и скольким я во имя этой работы пожертвовал. Вы, простой полицейский «с земли», явились и все испортили. Вы не поняли, что Эволюция есть исключение из правила, а правило — угасание, пресечение рода. Вымирание. Нам всем суждено вымереть. И вам первому.

Шарко подошел ближе и вдавил дуло прямо в нос Нолана.

— Ваша внучка Корали вот-вот погибнет на ваших глазах, причем вы это знали заранее.

— Она не погибнет — она сыграет до конца отведенную ей природой роль. Должна решать природа — не мы с вами.

— Ваш фанатизм неизлечим, и — хотя бы из-за этого — я сейчас выстрелю.

Нолану хватило сил растянуть губы в ледяной улыбке.

— Ну и стреляйте. Стреляйте — и вы никогда не узнаете, кто остальные четверо, чьи генетические профили упрятаны в книге Тернэ. В крайнем случае вы сможете найти их слишком поздно — когда самое худшее уже свершится. А вы-то знаете, каково оно на вкус и цвет, самое худшее, комиссар.

Шарко стиснул зубы. Он боролся в эту минуту с самыми страшными демонами своей жизни за право не нажимать на спусковой крючок. И выиграл битву. Опустил оружие.

— Та, кого я люблю, должна вернуться живой, слышишь, мразь? Иначе я приду за тобой в самый глухой уголок тюрьмы, куда тебя упрячут до конца твоих дней и где ты столкнешься с мерзейшими образчиками вашей сраной Эволюции. Клянусь: я приду и разделаюсь с тобой!

Люси резко открыла глаза. Пейзаж колыхался, будто всё вокруг поставили на воздушные подушки. Урчал мотор. Пахло тиной. Внизу ощущалась дрожь. Она встала, поднесла руку к голове и внезапно осознала, что находится на палубе «Марии из Назарета». Теперь, похоже, кораблик плыл по течению.

Все вернулось на круги своя…

А что было?

Смертельно побледнев, Люси кинулась к леерам, там ее вывернуло наизнанку. Ее тошнило и тошнило, потому что ей открылась жуткая правда: одновременно с пейзажем и так же ясно, как пейзаж, она видела комнату близнецов с игрушками в фабричной упаковке… себя у школьной ограды в первый день учебы — одинокую фигурку, перекликающуюся с пустотой… мобильный телефон в углу детской… свои прогулки с Кларком вдоль стен Крепости… озабоченный взгляд матери, ее вздохи, намеки… Одна, одна, всегда одна — и не с кем поговорить, кроме собаки. Кроме стен. Кроме пустоты.

Желудок Люси опять свело. В джунглях, перекормленной наркотиками, ей открылось, что обеих ее маленьких дочек нет в живых. Что больше года она прожила бок о бок с призраком, с галлюцинацией, с созданием из дыма, которое явилось, чтобы поддержать ее, чтобы помочь ей пережить трагедию.

О господи…

Люси сделала несколько неуверенных шагов и подняла глаза на Педро, который, привалившись к перилам носовой части, жевал табак. Прямо перед ними виднелся пост Национального фонда индейцев. Вот они подошли ближе, вот прошли мимо — и те даже не попробовали их остановить, человек со шрамом, наоборот, сделал знак — давайте быстрее, быстрее… Он не пошевелился, увидев Люси, только смерил ее холодным своим взглядом, повернулся и ушел в будку.

Улыбающийся проводник подошел к Люси:

— Вот вы и снова с нами.

Люси с болью вдохнула, отерла слезы с лица. Ей казалось, что она вернулась из потустороннего мира.

— Что произошло? Я помню, как мы плыли по реке. Помню какой-то дым… и дальше — провал, черная дыра. Только картинки в голове — чисто личные образы… А где… где Шимо? Почему мы вернулись с полпути? Я хочу туда, в джунгли, я хочу…

Педро положил ей руку на плечо:

— Вы там были. Вы видели Шимо и его дикарей. Они и привели вас на катер… трое суток спустя.

— Трое суток?! Но…

— Шимо сказал ясно: он не желает больше никого у себя видеть. Никогда. Ни вас, ни меня. Но просил передать вам одну фразу… кое-что просил передать…

— Какую, скажите, — печально прошептала она.

— Он сказал: «Мертвые могут быть вечно живыми. Достаточно просто в это верить, и они возвращаются».

Договорив, проводник прошел к рулю, с важным видом прогудел в туманный горн и прибавил ходу.

Несколько часов спустя кораблик приблизился к пристани Сан-Габриела. На набережной, в толпе местных жителей, выделялась фигура европейца в темных очках и красивой серой рубашке.

Одна из дужек его очков была кое-как склеена и обмотана скотчем.

Люси почувствовала, что сердце у нее замерло, а из глаз снова потекли слезы. Она вздохнула и стала молча смотреть на угрюмые темные волны, под которыми изобиловали живые существа. Печаль затопляла ее, но она думала, что даже на самом дне, даже в самой глухой черноте могут таиться жизнь и надежда.

Эпилог

Северное небо отбрасывало серебристый свет на могилы. Люси перекрестилась, подняла воротник куртки, взяла под руку Франка, и они отошли от склепа, где покоились ее девочки. Холодный ветер, прилетевший не иначе как с полюса, срывал листья с тополей, напоминая, что трудный месяц ноябрь на пороге. Говорят, зима будет суровой, но для Люси и Шарко она все равно окажется ласковее лета.

Они в полном одиночестве добрались по аллеям кладбища к выходу и решили идти до центра пешком. День клонился к вечеру, но большие магазины не пустели, бездомные приставали к прохожим, выпрашивая милостыню, или грелись у продухов, откуда сочился теплый воздух, трамваи и автобусы, как обычно, выпускали из себя служащих, студентов, тех, кто просто надумал прогуляться. Каждый двигался своим маршрутом, но одновременно, даже не отдавая себе в этом отчета, участвовал в великом походе Эволюции.

Франк и Люси заранее договорились посидеть в кафе «Гран-Палас» и поболтать, но комиссар вдруг передумал, взял подругу за руку и потянул ее в сторону Старого города. Там, на улице Солитер, они зашли в неказистый на вид кабачок под названием «Немо». Вывеска сияла новизной: заведение недавно перекупил какой-то бывший шофер-дальнобойщик, — но внутри все пока осталось по-старому, и Шарко с порога, вдохнув запахи старого кирпича и ноздреватого цемента, почувствовал, как у него сжимается сердце.

Они сели за едва освещенный столик под сводами. Франк оглядывался по сторонам, глаза его сияли.

— Здесь я встретил Сюзанну. Служил тогда в армии… А с тех пор ни разу не заходил сюда…

Он взял ладонь возлюбленной в свои. Пальцы у него уже не просвечивали — снова стали нормальными, руки — сильными, крепкими и надежными.

— И вот в этом месте, таком для меня важном, я хочу повторить, Люси: я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю. Если бы ты знал…

— Я знаю.

Они посидели, молча глядя друг на друга, так бывало часто, потом заказали две чашки горячего шоколада, и чашки почти сразу же поставили на стол перед ними. Шарко принялся водить пальцем по обжигающему краю.

— Вчера я узнал, что ты ходила к своему бывшему начальнику. Спрашивала его, можно ли перевестись в Париж, на набережную Орфевр… в уголовку. Даже прошение о переводе подала. Кашмарек очень тебя любит, он из-за тебя станет из кожи вон лезть, и, вполне может быть, все получится. Скажи, а зачем ты это сделала?

Люси пожала плечами:

— Разве непонятно? Я хочу быть рядом с тобой. Хочу, чтобы мы всегда были вместе. И в одной команде.

— Люси…

— Благодаря тебе и твоим открытиям, у Маньяна провели хорошую чистку, появились вакантные места. В Лилле мне больше нечего делать… да и слишком тут много воспоминаний… — Она печально вздохнула и прибавила: — Если, конечно, ты не выйдешь в отставку. Если выйдешь, я сделаю то же.

— Я не могу просить об отставке. Пока, во всяком случае. Кто-то убил Фредерика Юро поблизости от Орфевр, причем убил специально для того, чтобы впутать меня в это дело. На одежде трупа нашли следы моей ДНК, хотя я почти уверен в том, что не мог даже по неосмотрительности там их оставить. Юро был отцом девочек-двойняшек, и я убежден: этот кто-то знал о Кларе и Жюльетте, и убийство было осуществлено для меня. Теперь, когда мой ум прояснился, я уверен, что мне, посредством этого трупа, оставили послание.

Люси покачала головой:

— Знаешь, конечно, твой ум прояснился, кто спорит, но все-таки ты, как и я, знаешь, насколько часты случайные совпадения. Это было совпадение, ничто иное. Никто тебя не преследует. А это преступление — такой же мерзкий факт уголовной хроники, как тысячи других.

— Может быть. Но теперь, когда меня вернули на прежнее место, я не уйду с работы, пока не покончу с этим, самым последним, делом.