Проект «Феникс» - Франк Тилье

— Есть ли у вас фотографии вашей мамы и ее родителей, Жоржа и Женевьевы?

Корали взяла у него альбом, перелистала несколько страниц и вернула комиссару:

— Вот мама и бабушка. А тут мама и дедушка. Втроем их увидеть негде, потому что, как я уже сказала, бабушка с дедушкой давно в разводе. На этой фотографии маме лет, наверное, пятнадцать… Какая она была красивая… Маме было девятнадцать, когда родилась я, двадцать, когда родился Феликс.

Шарко внимательно всматривался в цветные снимки. Мать Корали, Жанна, темноволосая девочка-подросток, черноглазая, местами очень похожая на собственную мать: такой же нос, такая же улыбка… Корали сказала вслух то, о чем комиссар подумал:

— Мама совсем не похожа на дедушку, да? Вы это заметили? Но это же непостижимо, это невероятно!

Шарко молчал. Ребенок родился не от деда Корали, теперь полицейский был в этом уверен. И единственной гипотезой, которая вырисовывалась в его сознании, была гипотеза о связи с амазонскими уруру, о перевозках пробирок, об этих самых вирусах, об Эволюции… Какой бы безумной ни выглядела мысль, все-таки вероятнее всего, бабушке Корали и Феликса каким-то образом, при полном ее неведении на этот счет, ввели семенную жидкость индейца. Гиганта, свирепого дикаря с непереносимостью лактозы. Ей ввели сперматозоиды с вирусом. С кошмаром, который теперь так и будет передаваться от поколения к поколению.

Растерянный, удрученный тем, что увидел и услышал, комиссар закрыл альбом и медленным жестом чуть приподнял его, показывая, что готов отдать, — так, чтобы Корали надо было за альбомом тянуться. Надо посмотреть, какой рукой возьмет.

Левой! Она протянула левую руку!

ГАТАЦА выдал свое присутствие.

Сердце у него сжалось. Он сделал глубокий вдох, чтобы усмирить гнев и подавить желание заорать в полный голос, и, с трудом выговаривая слова, спросил:

— Скажите, у вас будет девочка?

Корали как-то странно на него посмотрела и, покачав головой, ответила:

— Нет. Мальчик.

Шарко теперь прикладывал все силы, чтобы сохранять хотя бы внешнее спокойствие, внутри у него все рвалось в клочья.

— А… а врачи за вами наблюдают?

— Конечно, но я…

— Вам делали УЗИ? Все нормально?

Молодая женщина совсем растерялась: чудной какой-то полицейский, вопросы у него один другого непонятнее…

— Да, разумеется, все нормально! Прекрасный мальчик, очень крупный. (Она улыбнулась.) И он… он все время шевелится. А еще, вы знаете, я никогда столько не ела, сколько сейчас, просто зверский аппетит — ем и никак не могу остановиться, видимо, мой мальчик — обжора! Да-да, все совершенно нормально, только с плацентой небольшие проблемы, но остальное…

— С плацентой? Гиперваскуляризация?

— Откуда вы знаете? И вообще — что все это значит, в конце-то концов?

Последние сомнения Шарко рассеялись. Корали носит в себе спящий ГАТАЦА. Убив свою мать, ее ребенок родится, вырастет и — до того, как мозг его разрушится и станет мозгом безумца, — возможно, успеет передать ретровирус своему ребенку… Проклятый цикл, который станет повторяться до тех пор, пока в этой семье будут рождаться дети. Он был потрясен, раздавлен тем, что ему открылось в этой семье.

Комиссар присел на корточки у дивана, где лежала будущая мать.

— А ваша бабушка по материнской линии, она жива?

— Господи, конечно жива! Что происходит, скажете вы наконец?!

Шарко еще не совсем разобрался в тонкостях работы вируса: получается, женщины, выносившие зараженных им мальчиков, погибают в родах, а те, у кого девочки, — нет. Почему? Как в этом случае действует ГАТАЦА? Столько вопросов крутится в голове…

— Мне известны некоторые факты, о которых я пока не могу говорить, потому что нам тут не хватает уверенности. Могу сказать только одно: дело именно в ваших бабушке и дедушке по материнской линии. Дело в генах, унаследованных вашей мамой. Отсюда и дефект… да, скажем, дефект, который передался вашему брату Феликсу… — Он замолчал, не решаясь сказать Корали, что «дефект» этот передался и ей самой, что чудовище, похожее на медузу, живет в ее собственной ДНК и в ДНК ее ребенка. — Мне надо поговорить с вашим дедушкой и с вашей бабушкой. Мне надо узнать, как протекала бабушкина беременность, были ли какие-то особенности, какие специалисты ее наблюдали…

— Дефект? Что еще за дефект? Мы никогда не слышали о том, что в нашей семье хотя бы что-то не в порядке с наследственностью! Если б было такое, дедушка наверняка хоть словом да обмолвился бы: он сам генетик и репродуктолог. И конечно же он сам наблюдал бабушку во время беременности! Неужели не заметил бы дефекта? Не представляю! Это его работа, и вряд ли в этом деле есть специалисты лучше него.

Комиссару показалось, что ему заехали кулаком в лицо.

— Ге… генетик, вы сказали?

— Ну да. Крупный ученый в этой области. Крупнейший даже. Сама я не очень-то в этом смыслю, но вроде бы когда-то давно он открыл какие-то сильно важные гены, и именно это открытие обеспечило ему всеобщее признание. Дедушка много лет руководит лабораторией инсеминации — это искусственное оплодотворение, к нему приходят пары, у которых из-за гормональной недостаточности проблемы с зачатием, и он консультирует их, помогает им завести ребенка. Чего вам от него надо? Повторяю: что происходит?

Шарко, боясь, что рухнет, встал. Теперь все было так ясно… Инсеминация — вот как это называется…

С покушением на Люси в Сан-Габриеле-да-Кашуэйра тоже стало все ясно. Жорж Нолан присутствовал при разговоре Люси с его внучкой. Комиссар вспомнил свой вопрос, нет ли у кого-нибудь из членов семьи америндских корней, и то, как оборвал его седоусый. Именно в этот момент ученый-генетик понял, насколько серьезно их расследование, и именно в этот момент заподозрил, что кто-то из них наверняка доберется до Бразилии. А Люси оставила ему свою карточку с номером мобильника. Сама того не зная, она доверила свою жизнь монстру, который, должно быть, сразу же связался с военными там, на границе джунглей, и попытался убрать любопытную, инсценировав несчастный случай.

Шарко с ужасом смотрел на молодую женщину. Пусть даже комиссар еще не был способен до конца понять ни важности сделанных им только что открытий, ни степени извращенности Жоржа Нолана, одно было ему совершенно ясно: этот «ученый» ввел вирус в организм собственной жены, сделав таким образом несчастными все грядущие поколения. Это он убил Еву Лутц, это он пытал Тернэ. В тиши своей лаборатории, он — возможно, день за днем — оплодотворял женщин с гормональной недостаточностью, встраивая в их ДНК смертельно опасный вирус. Но как человек, если он человек, может делать такие вещи?!

Дрожащей рукой Шарко вынул из кармана ручку и листок бумаги.

— Мне хотелось бы поговорить с месье Ноланом. Можете дать мне его адрес?

Корали долго молчала, вздыхала и поглаживала себя по животу, чтобы успокоиться.

— В это время он, скорее всего, в лаборатории — дедушка очень много работает. Его организация называется «Геномикс», она находится в Вильжюифе, рядом с Институтом по изучению рака.

Шарко, стиснув зубы, записывал. За его спиной появился муж Корали с зажигалкой в руке. Комиссар сложил листок, сунул его в карман и ласково пожал руку молодой женщины:

— Берегите себя, мадам Массон.

Оставив тем не менее свою собеседницу сильно взволнованной, он взял под руку ее мужа, вывел в прихожую и спросил там шепотом:

— Корали рассказывала вам, что ее мать умерла от катастрофического кровотечения во время родов? Тогда появился на свет Феликс Ламбер…

— Да, конечно, рассказывала.

— Тогда слушайте хорошенько: чтобы с вашей женой не произошло то же, что с ее матерью, вам надо немедленно отвезти Корали в больницу. Расскажите врачам все, что знаете о смерти Жанны Ламбер, втолкуйте им, что, если они ничего не предпримут, с Корали во время родов что-то может случиться. Что-то, отчего начинается катастрофическое кровотечение, от которого роженица умирает. Это генетический порок.

Молодой человек едва устоял на ногах. Шарко положил ему руку на плечо:

— Если вы сейчас же примете меры, возможно, найдется средство спасти жену. Только, прошу вас, ни слова ее деду. Все это — по его вине. Я еду в Вильжюиф.

По лестнице он слетел в секунду. В машине вынул из кобуры револьвер, зарядил под завязку и только тогда рванул с места.

57

Люси существовала вне времени. В глаза попал порошок, они налились кровью, стало трудно поднимать и опускать веки. Впереди пылал огромный костер, настолько огромный, что искры от него иногда разгоняли тьму. Люси сидела на земле по-турецки и не могла подняться, казалось, что ноги больше ей не принадлежат. Позади нее, вокруг нее под бой барабанов мужские голоса в унисон все громче выкрикивали какие-то слова, босые ноги отбивали ритм, комья земли летели из-под подошв… Буммм, буммм, буммм… В темноте мелькали руки, плечи, вырисовывались непонятные силуэты… Буммм, буммм, буммм… Люси чувствовала, что покачивается, что глазные яблоки вращаются в орбитах под воздействием летящих к ним фиолетовых стрел. Где она? Ей не удавалось поймать ни одной мысли, в голове все кружилось, как будто внутри черепа открылся туннель, ведущий в никуда, и в туннель этот стали вываливаться воспоминания… лица… Вот отец, вот мать, вот Шарко… Их лица кружатся, смешиваются, вытягиваются, их лица всасывает в себя чернильная глотка. Где-то в недрах ее черепа, в самой глубине, послышался детский смех — и сразу же перед глазами ме-е-едленно посыпался белый песок. Сначала неясные, туманные лица Клары и Жюльетты стали проявляться все четче. Люси протянула руку, чтобы дотронуться до девочек, но те сразу же растворились в ночи. Улыбки, потом слезы… Люси качалась взад-вперед, голова ее тоже качалась, только наоборот: сначала вперед, потом назад, а слезы заливали лицо. Потом она почувствовала, что падает, но чья-то рука, подставленная под затылок, ее удержала. Приласкала. Зернышки порошка из толченых грибов упали на раскаленные угли между ее расставленными ногами. Жгучим дымом обволокло голову. Люси на мгновение потеряла сознание, но тут же пришла в себя — уже в состоянии полубытия, раздвоения личности. Дым, запахи неведомых растений, корешков окутывали ее, раздражали.