Проект «Феникс» - Франк Тилье

Они достигли границы неизведанного. Растительность здесь перекрывала все: небо, воду, землю. Корни пили из реки, вгрызались в почву, наступали. Лианы свисали до воды, напоминая гигантские сталактиты, искривленные ветки касались черной поверхности. Невероятный мир, мир, враждебный любой форме человеческого существования.

И вот в нескольких метрах от берега Педро повернул судно градусов на тридцать и бросил якорь.

— Мы всегда причаливаем в этом месте, — объяснил проводник Люси. — Дальше вплавь уже не проберешься. Через три часа стемнеет, переночуем здесь, а завтра двинемся дальше.

Раздалось потрескивание, самое обычное, как показалось Люси, вспорхнули какие-то птицы огненного цвета, и тут внимание ее привлекли небольшие черные обезьянки с белыми мордами. Это же те самые белолицые капуцины с кассеты «Феникс № 1» наблюдают за ними! Педро глядел в другую сторону, куда-то в глубину джунглей. Внезапно глаза его сузились, он сдернул с плеча винтовку и проверил заряд. Люси, задрожав, посмотрела в том же направлении:

— Что там? Вы что-нибудь увидели?

Проводник потихоньку указал на огромные листья банановых пальм, которые качнулись справа, качнулись слева и замерли.

— Думаю, нам не придется ни ждать завтрашнего дня, ни идти чересчур долго. Они уже здесь.

54

Вирус… Это слово билось в мозгу комиссара, не давало покоя.

Вирус, явившийся из другой эпохи, старый как мир, тот самый вирус, который, вероятно, поразил кроманьонца из пещеры, и превратил его в опьяненное собственной жестокостью чудовище. Но что это за вирус? Не им ли заразили Грегори Царно и Феликса Ламбера? Откуда он взялся? Как он распространяется?

В дороге бригадир уголовного розыска и комиссар почти не разговаривали, каждый был погружен в собственные мысли. Шарко думал о Люси. Сейчас она уже, должно быть, добралась до границы Неизведанного. Хрупкая, маленькая, беспомощная. Как она выпутается из всего, что на нее навалилось? А если случится несчастье? Если ее ранят или… или даже… Как он об этом узнает?

Наконец они приехали. В предбаннике лаборатории натянули на себя комбинезоны, обеспечивающие стерильность.

— Ты уверен, что мы ничем не рискуем, входя туда? — решился-таки спросить Шарко. — Я имею в виду, мы… не подцепим этот вирус?

— Он не летает по воздуху и не передается при соприкосновении с пораженным объектом, если тебя это волнует. Ну и потом, все ведь под контролем.

Шарко надел высокие бахилы.

— А расследование как? Где вы сейчас? Далеко продвинулись?

— Ты готов? Тогда пошли!

Они миновали тамбур и оказались в лаборатории молекулярной биологии. Здесь были представлены все виды ультрасовременных электронных микроскопов, здесь стопками стояли чашки Петри и сотни всевозможных пипеток и пробирок в штативах. Было около четырех пополудни, и в этом мире бесконечно малого царило необычайное возбуждение: сотрудники бегали туда-сюда по комнате, размахивали руками, спорили.

— Им приказано молчать о том, что они открыли, — прошептал Белланже. — Ни единое слово не должно отсюда просочиться. Они уже выбились из сил, но из-за того, что увидели под объективами своих микроскопов, просто-таки на уши встали, потому что сознают: очень возможно, это — открытие века.

К ним подошел чрезвычайно взволнованный Жан-Поль Лемуан. Крепко пожал руку Шарко.

— Объясни ему все в подробностях, — попросил Белланже. — Так, чтобы он как можно лучше разобрался в целях и задачах вашей работы.

— Всё? Даже то, что касается Феликса Ламбера? Но ты же говорил, что…

— Всё.

Заведующий лабораторией в задумчивости почесал подбородок, наверное, обдумывая, с какой бы стороны подойти к поставленной перед ним задаче. Наконец решился и увлек за собой комиссара в относительно тихий уголок.

— Знаете, не так это все просто… Хм… Вы представляете себе, что такое ретровирус?

— Лучше объясните.

— Ретровирусом является, например, вирус иммунодефицита человека, ВИЧ. Ладно, попробую объяснить как можно понятнее… Ретровирусы — это такие крошечные хитрюги, умеющие встраивать собственный геном, то есть собственные А, Т, Ц, Г, в ДНК клетки, которую хотят заразить. Встроенные в клетку, они невидимы для иммунной системы, и та, соответственно, не способна их распознать, начать с ними сражение и уничтожить их. Представьте себе иммунную систему в виде невидимого нам работника, который прочитывает каждую букву нашей ДНК. Так вот, этот работник, не зная, что имеет дело с вирусом — буквы-то все одинаковые! — совершает те же действия, какие совершил бы, обнаружив какую угодно последовательность нуклеотидов ДНК. Он строит белок, которому предстоит, в свою очередь, послужить для возведения всего «здания»: той или иной ткани человеческого организма. Вот только этот белок на самом деле не белок никакой, а вирус, и теперь, выпущенный на свободу, он может заражать другие клетки. Что и делает. Этот процесс воспроизводится бесконечно, и в результате мы получаем (вспомните СПИД) практически полное отсутствие иммунной защиты организма. Такова — в самом грубом и упрощенном виде — стратегия ретровируса. И еще одно уточнение: когда ретровирус встраивается в геном половой клетки, его называют эндогенным, потому что он передается по наследству, из поколения в поколение. Он прячется в эмбрионе, продукте слияния клеток отца и матери, и пробуждается, когда угодно ему самому, — может, через двадцать лет, может, через тридцать…

Эмбрион… Комиссар сразу же вспомнил об окончившихся трагически родах Аманды Потье и матери Феликса Ламбера, об унесшей жизни этих женщин кровопотере. А вдруг это как-то связано? Белланже принес Лемуану и Шарко кофе, микробиолог отхлебнул глоток и продолжил:

— Но вернемся к нашим баранам. До совсем недавнего времени считалось, будто девяносто пять — девяносто шесть процентов последовательностей ДНК в геноме человека составляет «мусор»: эти последовательности не несут никакой информации, а значит, вроде бы и не нужны. Потому и называли такую ДНК «мусорной». Вполне официально. Иными словами, получалось, что все качества, передающиеся нам по наследству: те тридцать тысяч генов, которые обеспечивают нам голубые или карие глаза, светлые или темные волосы, высокий или низкий рост, все, что заключено в сорока шести хромосомах, все, так сказать, полезное, — это какие-то ничтожные четыре-пять процентов. Остальная ДНК — так, украшения, обломки…

— Всего четыре процента? То есть по идее можно было бы без ущерба и каких-либо последствий для генетики человека избавиться от остальных?

— Именно так считалось. Очень долго.

Шарко представил себе, как гигантская библиотека Даниэля Мюлье сокращается до размеров одной этажерки…

— Только ведь природа никогда не создает ничего бесполезного. Когда удалось расшифровать геномы, выяснилось, что у дождевого червя примерно столько же генов, сколько у нас, хотя мы устроены в миллионы раз сложнее. Вот тогда-то «мусорная» ДНК стала открывать свои секреты. И сегодня уже известно, что некоторые ее фрагменты сильно влияют на функции организма. Служат ключом… нет, пожалуй, даже отмычкой ко многим замкам, которые без этой отмычки никогда не удалось бы отпереть. А недавно установлено, что больше восьми процентов этой «мусорной» ДНК составляют следы древних вирусных инфекций, так сказать — «ископаемые гены». Их как раз и называют эндогенными ретровирусами человека.

Шарко вздохнул, провел рукой по лбу.

— У меня была кошмарная ночь… Можно чуть более ясно?

Ученый криво улыбнулся:

— Что ж, если непонятно, попробую еще прояснить. В нашем геноме, комиссар, тысячи «чужаков», и эти тысячи «чужаков» забиваются в разные уголки нашей ДНК и сидят там притаившись. Доисторические чудовища, микроскопические мумифицированные убийцы, которые, поразив наших предков миллионы лет назад, передавались из поколения в поколение и дремлют сейчас в каждом из семи миллиардов людей, населяющих нашу планету.

На этот раз Шарко понял лучше и содрогнулся. Он представил себе молекулу ДНК в виде сети, которая захватывает что попало, которая складывает и складывает это «что попало» в свои закрома, никогда не пытаясь их очистить. Черный ящик самолета, долетевшего до нас из глубины веков…

— А почему эти ископаемые ретровирусы не просыпаются? Почему они нас не заражают?

— Тут все еще более сложно, но попытаюсь объяснить. Всякий раз происходит одно и то же: «зараза» более или менее случайным образом встраивается в ДНК клеток, в том числе и половых, затем передается, подобно любому гену, от поколения к поколению в составе всего генетического наследия. С течением времени эндогенные ретровирусы человека не раз мутируют (мутация — это спонтанное изменение последовательности нуклеотидов, той самой, из букв А, Т, Ц, Г) и в ходе этих мутаций постепенно становятся все менее опасными. Вспомните, сколько на земле Оверни потухших в незапамятные времена вулканов, а ведь в иные геологические эпохи все они представляли большую угрозу для человека!