Первый ученик (СИ) - Аня Сокол

Макс понял, что его оттаскивают от девушки, которая почти хрипит.

— Макш, — повторил друг.

— Отпусти ее, идиот, — Соболев вцепился в предплечье.

— Самосуда не будет, — Артем держал его с другой стороны, — Все будет по правилам. Пусть хоть раз в этой истории.

Грошев заставил себя опустить руки. Встряхнулся, вырываясь из рук парней, отошел к противоположной стене, и там не сдержавшись, ударил по камню кулаком.

— Это была самозащита, — проскулила Светка.

Макс вспомнил свой сон в больнице, он видел избивающего его отца. Не в первый раз. Самый первый был давно, когда ему было семь. Вларон решил, что будущему псионнику «за падло» бояться темноты. И решил опробовать на сыне самую передовую методику всех времен и народов. Способ «лодки». Это когда не умеющего плавать выбрасывают посредине реки и ждут пока проснуться рефлексы. Отец поступил так же, запер Макса в подвале, в каморке дворника, среди лопат, облезлых метелок и ведер.

Грош помнил, как бросался на дверь, как кричал и звал на помощь. И отец пришел. Хотя сейчас, парень думал, что тот и не уходил. Просто минуты проведенные в темноте показались мальчишке часами.

Вларон был разочарован, и свое разочарование он выразил самым действенным методом. Парень плохо помнил, что случилось дальше. Кажется, отец вытащил гибкий прут из ближайшей метлы и замахнулся. Но почему-то вместо боли от ударов он запомнил звук. Тихий и узкий. «Вжжжик», так прут рассекал воздух, каждый раз, когда отец поднимал руку. Еще он помнил, что неделю спал на животе, да и рубашку смог надеть дня через два, потому что даже обычная ткать казалось ему наждаком.

Так от чего Макс злился сейчас? Его отец умер для него в тот день, отец учивший его ловить рыбу, и объяснявший чем гаечный ключ отличается от газового. Его место занял чужак, по которому он не будет плакать. Так от чего же? Не от того ли, что ему и самому хотелось это сделать? Приставить нож к дряблой в красных прожилках шее и провести?

Грош ударил по камню снова, чувствуя, как боль отдается в руке.

— Не надо, — кто-то едва- едва коснулся его сжатого кулака.

Он почему-то думал, что это будет Настя, но когда повернул голову, увидел испуганные зеленые глаза Афанасьевой.

— Пожалуйста, не надо, — попросила рыжая, и он понял, что не может отказать в этой простой просьбе, продиктованной страхом за него.

— Кто-нибудь еще желает признаться? — спросил он, оглядывая спрятанные в сером сумраке лица, — Что, никто не работает на Южные пустоши? Или на чертей? Или на младшего сына третьей кухарки императора, к которой он как-то ночью забрел по-пьяни?

Игрок засмеялся, и тут же застонал. Самарский тихо выругался. Лисицана молчала.

— Ты бы завязывал с подобными предположениями, — посоветовал Сенька.

Макс разжал кулаки, и повторил вопрос. Тот, ответ на который был для него по-настоящему важен.

— Как Лисицын связывался с Дороговым? — он посмотрел на Корсакову.

— По мылу, — Светка протянула ему телефон, — С моего адреса.

Грошев взял аппарат, вывел на экран список исходящих писем.

«Племянники скоро будут»

«Готовьте подарок»

«Непредвиденные обстоятельства, нарушена целостность основного компонента» — это надо полагать о его ранении.

Конспираторы! Он поднял глаза на стоявших вокруг сокурсников.

— Што пишут? — спросил Игрок.

— Идиотизм. Я еще думал, что Цаплин делал там под видом аудитора? Чего ждал? Вот этого, — он потряс телефоном, — Императорский бункер, все письма которого проходят модерацию. А тут даже шифровальщиком быть не обязательно — он подбросил аппарат, поймал, убрал в карман и улыбнулся, — Но именно этот идиотизм и спасет всех нас.

Урок двадцать первый — философия

На траве стояли ящики, втянутые, сколоченные из грубого дерева, покрашенные в зеленый цвет. Такие чуть ли не каждый день выгружали с вертолетов. Разница была в маркировке, на этих ее не было. Парень подошел ближе, коснулся грубого дерева. Оно оказалось ледяным. И это к концу дня, когда солнце прогрело воздух настолько, что хочется сменить джинсы на шорты.

На грунтовой дорожке ведущей к жилым корпусам не было ни одного человека. Ни болтающегося без дела студента, или отчитывающего его преподавателя. Лекции и практикумы уже закончились, но для ужина было еще слишком рано. Неприятное предчувствие острой иглой впилось под лопатку.

Кто и зачем бросил ящики? Увидит Нефедыч, опять разорется и раздаст пяток дежурств подвернувшимся под руку.

Макс на секунду забыл, что Куратор мертв. Парень отмахнулся от беспокойства и пошел вперед. В последнее время жизнь одно сплошное беспокойство, и стояние на месте ничего не изменит.

— Макс, подожди!

Парень оглянулся, его догоняла Лиса, за ней, стараясь на отставать, бежала Натка, на ходу спорившая Игроковым. Соболев уже минут пятнадцать без особого успеха успокаивал Корсакову. Самарский стоял, задумчиво разглядывая небо, староста сидела на земле.

Из трещины они выбрались на западном склоне. Почти на краю лагеря, в десятке метров от бело-серой стены. Излом был завален сушняком. Старый дуб умерший во времена, когда Грош еще не родился, повалился в трещину, да там и иссох.

Раньше он всегда проходил мимо нагромождения веток, ни разу не проявив любопытства и не слазив под него. Темные ямы не интересовали Макса, как и сухие стволы. В этой части лагеря не было ничего интересного. Но горы в очередной раз преподнесли сюрприз раскрыв проход в свое нутро, словно голодную пасть, в которой застряли выбеленные солнцем деревянные кости некогда гигантского дуба.

— Ты что, вот так уйдешь? — спросила Настя.

— Хочешь белым платочком помахать? — он перешагнул через первый ящик.

— Значит, все, да? — ее голос сорвался.

Он заставил себя посмотреть на девушку. Она была измучена, но все равно красива, своей странной не броской красотой.

— Надо сказать это вслух? Легко. Все, Лиса.

— Ты… — по лицу Насти потекли слезы, — Сам сказал, что с тобой я могу быть собой. Могу не притворяться! Могу не врать! А теперь…

Макс посмотрел на далекие корпуса, столовую, прачечную, на угол смотровой площадки. Что же его так беспокоило во всем этом?

— Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю!

Он повернулся к девушке. Она плакала, злыми некрасивыми слезами.

— Ты меня опять с кем-то перепутала, Лисицына. Я не святой. Можешь врать всем и каждому, обманывать, притворяться и воровать у любого. Кроме меня. Я просил правды. Ты же поставила меня вровень с остальными. Так, что не удивляйся, когда я сделаю то же самое.