Знамение змиево - Елизавета Алексеевна Дворецкая

тот же миг перед дуплом появился некто – немолодой мужчина, хоть ещё и не старик. На первый взгляд тот показался Вояте знакомым. Не понимая, кто же это может быть, Воята вгляделся… и охнул, отступая назад.

Он уже видел это лицо. Той жуткой ночью, в начале зимы, в Лихом логу. Перед ним был давно покойный сумежский поп, отец Македон. Теперь глаза его были открыты – солнечный луч высвечивал пронзительную зелень этих глаз, и кожа слегка отливала синевой.

Застыв, с бьющимся сердцем, Воята пытался сообразить, кого видит и как быть. Покойник? Отец Македон, который умер за много лет до Воятиного приезда в Великославльскую волость, который у него на глазах полгода назад сгорел синим огнём вместе со своей могилой из гнилых жердей, как ни в чём не бывало стоял перед ним – и куда здоровее прежнего.

Но покойники не разгуливают, будто девки в хороводе, в самый полдень под ярким солнцем! И эти густые кудрявые волосы, зелёные глаза… Это не отец Македон, это кто-то, принявший его облик.

По привычке схватившись за крест на груди, Воята ощутил под ладонью нечто твёрдое, округлое…

Как там баба Параскева говорила? Выходи христосоваться?

Сунув руку за пазуху, Воята не глядя вынул одно из двух крашеных яиц и протянул зеленоглазому:

– Христос воскрес!

Только тут заметил, что держит жёлтое яйцо – от Миколки.

Поглядев на это, зеленоглазый тоже сунул руку за пазуху, вынул другое яйцо и подал Вояте:

– Воистину воскрес!

Если бы Воята раньше сомневался, то теперь бы точно понял, с кем имеет дело: голос у зеленоглазого был совсем нечеловеческий, похожий сразу и на лошадиное ржанье, и на скрип сухого дерева; он исходил вроде бы не изо рта, а от всего тела, и состоял из десятка голосов, которые волнами следовали один за другим.

Воята взял яйцо, мельком заметил на его красных боках белый узор «волна».

– За расчётом пришёл? – спросил леший.

– К-как уговаривались! – стараясь, чтобы голос не дрожал, ответил Воята.

– Ну, идём! – Зеленоглазый показал на дупло. – Только крест сними, иначе не войти тебе.

На миг Воята заколебался. Снять крест – не значит ли это отречься от Бога? Но Куприян предупреждал, что с крестом он не войдёт… Уйти от самого порога, не сделав дела…

Воята снял с шеи крест и повесил на ближайший куст. Зеленоглазый взял его за левую руку и потянул за собой к дуплу. Воята сделал шаг…

…И обнаружил себя в избе.

Сдержав привычный порыв перекреститься – креста-то нет! – огляделся.

Та изба или не та? Похожа – просторная, полная всякой утвари. Лавки, укладки, на полках горшки и кринки. В красном углу никаких икон, зато стол накрыт белой скатертью…

Взгляд Вояты дошёл до печи, и он вздрогнул, разом забыв обо всём. У печи стояла она – девушка с длинной, толстой тёмно-русой косой, перекинутой на грудь. Одетая в белую сорочку, белую вздевалку, она была подпоясана белым же поясом; ни одна живая девушка не носит чисто белую одежду, без добавления красного и чёрного, и оттого Артемия казалась душой без тела, ночным мотыльком, в чьём облике покойные являются в мир живых. Овальное лицо с высоким лбом, правильные, довольно крупные черты, большие тёмные глаза, тёмные брови с приподнятыми внешними концами, будто взгляд устремляется в полет. Эти глаза, брови, ровно очерченный гладкий белый лоб – словно верхняя половина яйца, – ясно напомнили Вояте Еленку, ещё раз подтверждая: он нашёл, что искал. От вида этого лица захватило дух, и особенно поражал взгляд из-под разлётных бровей – пристальный, строгий, полный затаённой надежды.

Мысли заметались. Что сказать ей?

И, как всегда, пока не пройдут сорок дней после Пасхи, на ум пришло принятое в это время приветствие для тех, с кем ещё не виделся.

– Христос воскрес! – мягко обратился Воята к девушке, желая этими двумя словами выразить гораздо больше.

В его голосе прорвалось затаённое ликование – не только от самой радостной вести, но и от того, что наконец-то он может сказать Артемии хоть несколько слов.

– Воскрес… – неуверенно ответила она, и от первого звука её голоса у Вояты перехватило дух.

– Воистину воскрес! – невольно подсказал он, догадываясь, что никогда в жизни ей не приходилось отвечать на это приветствие.

Последние двенадцать уж точно.

– Воистину воскрес… – неуверенно, с недоверием отозвалась она, будто эхо.

Вояте подумалось о русалках, о леших, о прочих лесных насельниках, кто не владеет речью и может только повторять чужие слова.

Вынув из-за пазухи второе яйцо – медно-рыжее, от Кузьмы с росстани, – Воята подошёл к девушке, вручил ей яйцо и, с головокружением от собственной смелости, слегка поцеловал в щеку.

Наклоняясь к её лицу, услышал, как она испуганно вдохнула, и от этого на душе полегчало – она живая! До сего мгновения Воята отчасти сомневался. Но она дышала, как всякий человек. Её щека была гладкой и чуть прохладной, как берёзовый лист. Сердце у Вояты бешено колотилось.

– Артемия! – шепнул он ей в ухо. – Тёмушка! Я за тобой пришёл.

Она попятилась, огляделась. Потом пошарила в миске позади себя, вынула что-то и подала Вояте.

В его ладони оказалось яйцо – луковой шелухой выкрашенное в буро-красный цвет, с белым рисунком в виде «бараньих рожек».

В изумлении Воята оглядел его, потом засмеялся. Не мог его не узнать: несколько помятое, с треснутой скорлупой, это было то самое «первохристосованное яйцо», которое он с таким волнением и надеждой нёс Егорке в пасхальный вечер…

Как оно сюда попало? Но как бы то ни было – залог удачи вернулся к Вояте. Теперь всё сложится. Уже увереннее он взглянул на Артемию и улыбнулся от радости. Она не улыбнулась в ответ, лишь дрогнули губы, но глаза раскрылись чуть шире, взгляд изменился – надежда в нём вспыхнула ярче.

– Угощай гостя, внучка! – заскрипел-заржал сзади леший-хозяин.

Внутри избы его голос звучал приглушённо, не как под открытым небом, но его несходство с человеческим ощущалось сильнее.

– П-пожалуй за стол, добрый человек, – неуверенно сказала Артемия, и Воята ещё раз обрадовался: она умеет говорить!

Тут она подалась к нему и быстро шепнула:

– Съешь то яйцо первым, потом остальное – не бойся.

Воята сразу понял её. Он тревожился, не зная, как быть: отказаться от угощения – рассердить хозяина, но если он поест лешачьего хлеба, сумеет ли потом выйти назад в людской мир, не останется ли навек во власти Тёмного Света?

Артемия подвела его к столу; Воята с высоты своего роста смотрел на темноволосую голову, едва веря, что