Атаман Войска Донского Платов - Андрей Венков

Стали пробиваться, забирая правее и правее. Из авангарда доносили, что в лесу тесно, развернуться негде, пробовали в обход, мостили из сосен гати, лошади через стволы спотыкались, ломали ноги, а чуть свернешь — топь… Французы не ждали, сами вперед полезли. Отбились, отскочили, пробовали взять еще правее, но догнало высочайшее повеление — прикрывать движение армии Багратиона. Вернулись.

Багратион сначала подбадривал: вот, мол, сейчас через Неман переправлюсь, и вместе на Минск ударим, — но увяз на переправе надолго, а потом написал, что у неприятеля сил много, и если даже мы разобьем его и прорвемся, то по таким болотам весь обоз потеряем и много лошадей, и соединение с 1-й армией ничего не даст. А потому решил Багратион либо искать к Минску окольные пути, либо идти кружным путем на Бобруйск и Борисов.

2-я армия вернулась на левый берег Немана и песками по неимоверной жаре тронулась на юго-восток, на Несвиж, а Платову «предлагалось» два дня удерживать французов, а под третью ночь идти к переправе и догонять. Но тут оказалось, что генерал Дорохов, уходивший с гусарами и егерями от границы лесами, бьет неприятеля в Воложине, под Минском. Через Платова и записку переслал о том Багратиону. Багратион ухватился за это известие. Велел Платову Дорохова подкреплять, а сам хотел, пока французы на Воложин отвлекутся, проскочить у них под носом в Минск.

Платов же, зная, какая туда дорога, и не веря, что Дорохов долго продержится, на Воложин не пошел, но, имея на город Минск свои виды, послал вперед генерала Кугейникова с бригадой, чтоб брал Дорохова, если встретит, и, не останавливаясь, следовал бы далее. А коль скоро займет Минск, то все имеющиеся в нем обозы, какие бы то ни было, и вагенбург платовского корпуса (ради чего и рвался он сам в этот городишко) выслал бы вперед по дороге для безопасности.

Кутейников и Дорохова не встретил и до Минска не дошел.

Багратион понял, что из-за разнобоя все пропало, и прописал Матвею Ивановичу…

В лагере у забытой Богом деревушки Сигневичи бледный Курнаков читал Платову: «… Чрезвычайно жалею, что Ваше превосходительство, быв так близко к г. Дорохову и видев его положение со всех сторон не столько выгодное, оставили его, так сказать, жертвою. Мне остается теперь только просить вас, милостивый Государь мой, чтобы вы из усердия к службе Государя Императора и любви к Отечеству, поддержали Дорохова, дав ему способы соединиться с вами.

Стремление ваше соединиться с 1-ю армиею я отлично уважаю…».

Молчали полковники, молчал Платов; глядя на них, притаился в углу палатки Степка.

«…Но, если смею сказать, то бывши в положении вашем, я бы не оставил Дорохова», — совсем упавшим голосом читал Курнаков.

Далее Багратион все также предлагал соединиться с Дороховым и идти в Минск и выражал надежду, что предложение сие Платов примет «с теми чувствами, кои приличны верным сынам Отечества и подданным монарха нашего».

Рассказывал потом, через долгие годы, возмужавший Степан Кисляков, что видел он Платова в гневе — не дай Бог! Встал тот, как лев, гордый и страшный, и оглушил всех громовой рев его.

Устыдил его Багратион в лени и недобросовестности, гордость и тщеславие уязвил. Проницательный, ч-черт! Знал, как уесть. Достал до крови.

Попятились казаки от разъяренного атамана: «Ну, зараз бить зачнет…»

Далеко был князь Багратион, и ответить ему Платов мог лишь письменно. Тотчас усадил он Лазарева писать, вышиб из палатки всех (Степку, забившегося в угол, не заметил) и стал диктовать, срываясь на рассуждения и выкрики, словно Багратион был здесь же, в палатке.

— Пиши, что туда дорога — зимняя. Пехота пройдет, и то зимой. Справа пробовали, — становился он памятником и руку воздевал. — Но и тут не только дороги, ни же малого проследа, кроме стежек по непроходимым лесным и болотистым местам, не найдено… И там уже сидят, ждут… Одна дорога, слева… Но там же Даву… Ты же сам туда сробел… Сам сробел, а меня послал. А?!..

Продиктовав и подписав многократно смягченный Лазаревым ответ, озаглавленный сухо, без всегдашних титулов, «рапорт генералу князю Багратиону», Платов не успокоился и сел сам писать частное письмо: «Не ожидал я от Вашего сиятельства таких для меня неприятностей, какие изъяснили Вы ко мне вчерашнего дня в предписании Вашем за № 372, что я оставил Дорохова в жертву, и напоминаете мне в пользу Государя и Отечества; позвольте мне Вам доложить не из сердца, а из сокрушения моего, я оное наблюдаю и усердствую службою моею сорок два года… покорнейше прошу приказать Вашему письмоводителю, чтобы он не писал таких колких и выговорных речей, кои в 374 номере…»

Багратиону два дня выдались неудачные, только Платова отругал, прискакал из сторожевой цепи уланский корнет Римский-Корсаков — померещилось ему с пьяных глаз, что валом валит великая сила французов, уже в Новогрудке наступают на пятки арьергарду. Багратион, шедший до сего времени спокойно, поверил, поднял весь арьергард. Шутка ли? Впереди в Даву уперлись, а сзади нежданно-негаданно как снег на голову Жером Бонапарт упал. Черт его знает, может, он в братца удался[127]. Быть тогда беде!

Тревога оказалась ложной, Багратион сгоряча разжаловал корнета в рядовые и вновь напомнил Платову поддержать Дорохова и торопиться на Минск. Но Платов был уже по сию сторону Немана и вовремя. 25-го прибыл к Багратиону флигель-адъютант Бенкендорф с известием, что Минск оставлен, французы, видимо, уже там, русские армии разрезаны[128], и Барклай ушел на Двину к городку Дрисса, все больше удаляясь. Путь оставался левым берегом Немана на Слуцк, Бобруйск, Могилев, вокруг Минска.

Верный себе Багратион сообщил о том Платову, выставив себя в пример, что поставил себе в обязанность спасти армию, куснул еще раз, приписав, что спасет еще и платовский корпус, подчинил атамана своему командованию, сославшись на царя, и перебросил из авангарда в арьергард[129], велев четыре дня удерживать показавшегося врага, затем прибыть в Несвиж, «где Вы найдете новое повеление для соединения со мною». И, наконец, погладил: «Опытность и отличное мужество, толико всем известное в Вашем высокопревосходительстве, удостоверяют меня, что Вы с наилучшим успехом окажете в сей экспедиции новые Ваши услуги Государю Императору».

Вослед послал Багратион Платову личное письмо: «… Я Вас могу уверить моею честию, что нету на свете человека, который мог бы меня с Вами поссорить. Я не писал Вам из сердцов, а то, что получил от Дорохова. Я знаю Ваши достоинства».

Дорохов остался в непроходимых лесах и болотах и прикрывал теперь уходящую армию с фланга от Даву; его подкрепляла новая 27-я дивизия, которая только что ушла из Минска, «предав обозы с излишней амуницией и запасами провианта огню, воде и алчности жидов, дабы ничего не досталось в руки французов».