Постлюбовь. Будущее человеческих интимностей - Виктор Вилисов

политикой утопий нет такого противоречия, которое не позволяло бы соединять их в жестах и действиях. На самом деле, зачатки этого слияния есть и у Муньоса, поскольку он связывает повседневные интимные и эротические проявления с социальной критикой: размещает критику в утопии, а утопию обнаруживает в исторически расположенных жизненных опытах миноритарных сообществ. Я думаю, многие почувствуют ту зыбкость, с которой написан этот абзац; этому есть несколько причин: я не рискну описывать проект квир-политики настоящего для России, потому что я к этому не готов, потому что это большая ответственность для одного человека, потому что сейчас я его не представляю, потому что многие его положения очевидны из этой книги; во-вторых, эта книга пишется и выпускается изнутри довольно деморализующей ситуации в русскоязычном пространстве; кто знает — может, в следующем издании этот абзац будет уже не нужен; в-третьих, в книге несложно быть радикальным, я не хочу забрасывать риторическую удочку далеко, потому что это безответственно и не помогает. Но я думаю, что, если мы хотим разглядеть и утопию хотя бы для этой части мира, и политику настоящего для этого периода времени, было бы неплохо собраться вместе, — то есть, для начала, двинуться навстречу друг другу.

Сцены насилия и дружбы

Может быть жестокой

В романе In The Dream House, в 2021 году переведённом на русский, писательница Кармен Мария Мачадо вводит концепт «архивного молчания» — когда что-то огромное отсутствует в нашей коллективной памяти. Это огромное белое пятно — насилие квир-людей друг над другом и, в случае Мачадо, домашнее насилие в лесбийских отношениях. Мачадо описывает не просто события, а субъекта, для которого ещё до недавнего времени не существовало языка, — женщину в отношениях с женщиной, жертву женского насилия; она сама вспоминает архивный случай, как в 1892 году в Мемфисе Алиса Митчелл в карете перерезала горло своей возлюбленной Фреде Уорд; пресса тогда была в абсолютной растерянности, не понимая, как писать об этом, какой моральный приговор выносить, — потому что всё в этом убийстве было выражением гендерной и нормативной трансгрессии, запутанным узлом пересечения ролей злодея и жертвы. Случись что-то подобное сегодня в России, медиа тоже едва бы нашли язык написать об этом. Мачадо заполняет эту лакуну, рассказывая о своём травматическом опыте отношений с другой писательницей, которые обернулись адом. Книга состоит из небольших главок-фрагментов, в каждой из которых куски её опыта оборачиваются в разные нарративные рамки; с одной стороны, она решает архитектурную задачу: каждый фрагмент — это комната её воображаемого дома, дома-языка, который ей пришлось построить, чтобы осмыслить этот опыт; она обращается к понятию Луизы Буржуа о памяти как форме архитектуры; с другой стороны, в самом способе рассказывания — правда травмы; травматичный опыт фрагментарен, распылён; после такой травмы людям часто приходится собирать себя по кускам. Роман Мачадо — довольно уникальный текст, но далеко не уникальная история; она пишет, что именно представление, что домашнее насилие совершается только мужчинами в отношении только женщин, способствует молчанию архива о квир-насилии и изоляции его жертв. Одна из глав, «Дом иллюзий как откровение», состоит всего из одного предложения: «Большинство типов домашнего насилия абсолютно легальны».

Читать это в России чревато холодком в конечностях; болезненно сосредоточенная на лидерстве, в 2021 году эта страна стала мировым лидером по избыточным смертям от коронавируса и мировым лидером по партнёрскому насилию. Исследование Консорциума женских НПО выяснило[275], что как минимум 66 % женщин, убитых в России с 2011 по 2019 год, были убиты их партнёрами (53 %) или членами их семей (13 %). Только на африканском континенте эта цифра на 3 % выше, но там именно партнёрами было убито 38 % женщин. Чтобы провести это исследование, был написан специальный алгоритм, собирающий данные приговоров из российских судов и анализирующий их по ключевым словам. Сами авторы пишут, что данные в исследовании неполные: во-первых, региональные суды просто отгружают в базы далеко не все приговоры, не справляясь с нагрузкой; во-вторых, партнёрским убийство считается, только если пара была официально расписана, а как мы выяснили выше, почти 30 % совершеннолетних россиян состоят в незарегистрированных отношениях. Прямо сейчас Россия, видимо, всё-таки находится на пороге принятия специального закона о домашнем насилии, но пока его нет — а значит, нет и юридически определённого понятия домашнего насилия. Это помещает его жертв в серую зону, ситуация усугубляется подъёмом традиционализма в стране и продвижением «семейных ценностей», заключающихся в основном в том, что поток воспроизводства семей не должен прекращаться, несмотря на любые структурные проблемы. Активисты и сочувствующие возлагают большие надежды на появление закона о домашнем насилии; предполагается, что он позволит снизить уровень убийств и побоев женщин их партнёрами. Но опыт Латинской Америки[276], Бангладеша и Ганы[277], а также других стран, включая Канаду, Австралию и Британию, показывает[278], что принятие закона, прицельно защищающего женщин, — это только один из первых этапов, который не будет иметь большого смысла без более широкого комплекса деятельности вокруг него.

Как минимум необходимо, чтобы закон подкреплялся широким женским и другими общественными движениями, которые будут продвигать и контролировать его имплементацию на всех уровнях; критически важным является освещение закона и его положений везде — от федеральных медиа до специальных тренингов для преподавателей и воспитателей в учебных заведениях; необходимо активное признание проблемы государством (превалирующий процент женщин среди жертв домашнего насилия), а также приведение закона в координацию со всем законодательным ландшафтом: выявление и исключение противоречий с другими нормами, изменение других законов и легальной практики в пользу исполнения закона о насилии; закон не будет иметь смысла, если не будет проведено масштабной реквалификации полиции и других работников правоохранительных и судебных органов — тренинги и разъяснения, как именно применять закон, какие меры по профилактике и предотвращению необходимы; нужны специальные защитные механизмы для пострадавших или для тех, кому угрожает насилие; необходимо также ввести протоколы оценки рисков для жертв домашнего насилия — специальные опросники, которые в 2020 году несколько правозащитных организаций призвали принять МВД и получили отказ по причине «пропаганды в них свободной гендерной ориентации»; также закон не будет работать без плотной работы между государственными структурами и НКО/НПО, качественного сбора статистики и формирования в общественном мнении культуры ответственности за гендерное насилие; наконец, нужно расширить структуру помощи жертвам насилия — создавать сети приютов и убежищ, организации психологической помощи; наконец — нужно адекватное вливание финансовых ресурсов на всех этапах имплементации. Кроме того, как говорит в один голос большинство рекомендаций