Постлюбовь. Будущее человеческих интимностей - Виктор Вилисов

назойливостью, сегодня он признаётся[286] формой насилия. Во-вторых, насилие — не исключение, а правило, на котором устроены многие общества сегодня. Но это вообще не означает онтологизации насилия, которой были пропитаны все его исследования в 19 и 20 веке и на которую до сих пор ссылаются бравые маскулины — мол, насилие в природе человека и оно неискоренимо, поэтому давайте дадим ему волю и пусть выживает сильнейший. Штодигль пишет, что, скорее, речь о том, что люди склонны с лёгкостью обращаться к насилию как к инструменту, игнорируя его роль в формировании социальных отношений и субъектности. То есть человек прибегает к насилию и ему кажется, что это будет иметь только краткосрочный эффект в достижении его целей; в действительности же это реорганизует отношения вокруг него и меняет структуру его личности. Вклад феноменологии в том, что она позволяет ощупать невидимые процессы, рождающие тонкие нити насилия, пронизывающие социальное, — настолько тонкие, что они не считываются как таковые. Штодигль пишет про процесс десенсибилизации, который делает персону равнодушной к страданию другого и к его этическому несогласию с насилием; этот процесс происходит на пре-рефлексивном и пре-лингвистическом уровне, буквально — внутри тела, а точнее — между телами; это не значит, что с актора насилия снимается ответственность; это значит, что для профилактики абьюза нам важно проанализировать наши идеалы коллективного существования и те политики телесности, которые действуют сегодня. Особенно важно, пишет Штодигль, обратить внимание на то, как телесные политики в социотехнологических целях эксплуатируют страх «воплощённого субъекта» за свою целостность и автономность. Очень часто насилие возникает как реакция на угрозу своей целостности или сохранности своей собственности, — будь то реальная или воображаемая угроза. Так вот одним из важнейших путей к нивелированию этой угрозы (а значит, и снижению насилия, и, возможно, разрыву его цикла) является отказ от политики и эстетики «автономного и властного тела», которое свою имманентную уязвимость компенсирует за счёт других. От того, что выражается в капиталистической и неолиберальной формулировке «хозяин своей жизни». Это связано со многим из того, о чём мы говорили выше, — и с индивидуализмом, и с практиками родства, и с тем, что считается за ценные отношения, а что нет.

Заговор против мужчин

Пока, к сожалению, вместо того, чтобы объединяться в consciousness raising группы, мужчины объединяются на анонимных бордах и концептуализируют «вагинокапитализм»: идею, согласно которой женщины захватили власть в мире и пользуются своим сексуальным ресурсом в меркантильных целях, «давая секс» только 5–10 % самых богатых и красивых мужчин, хотя по законам природы они должны давать секс всем мужчинам. Носителем этой идеи в основном является движение инцелов (involuntary celibate); в США сторонники движения уже устраивали как минимум шесть шутингов, буквально убивая людей; в России двое самых известных онлайн-мизогинов проходили по уголовным делам за возбуждение ненависти. Их активизм в основном заключается в засирании личных сообщений фем-активисток и квир-людей угрозами, их аутинге и выкладывании личных данных и адресов; они пишут доносы в органы и полотнища в телеграм-каналы со своей изощрённой философией. Идеология инцелов содержит смешное противоречие: они противопоставляют себя сексуальному рынку, на котором рассматриваются как лузеры, при этом живя и думая полностью в соответствии с (маскулинной) статусной иерархией, которая этот рынок организует. Подъём мизогинных и гомофобных движений — ожидаемая реакция ущемлённых белых мужчин на достижения фем- и квир-активизма по всему миру, особенно после движения #MeToo. Характерно, что в России противники этой волны нормативных коллапсов — не только интернет-сумасшедшие и депутаты, но и значительная часть либеральной интеллигенции, видящая в реорганизации нормы угрозу «достижениям сексуальной революции» и свободе слова.

Один из самых горячих топиков в этих культурных войнах — изнасилование. Самый уязвимый субъект сегодня — богатый и известный мужчина, которого злые и мстительные женщины теперь могут обвинить в изнасиловании или харассменте, и его без суда и следствия закэнселят, что разрушит ему жизнь и сорвёт рекламный контракт с брендом кошачьего корма. Философка Амия Сринивасан в книге The Right to Sex[287] посвящает целую главу The Conspiracy Against Men лживым обвинениям в изнасиловании. Да, некоторые мужчины — жертвы ложных обвинений в изнасиловании, и когда это действительно так — в этом нет ничего хорошего. Но дело даже не в том, что эти случаи — как авиакатастрофы: чрезвычайно редкие события, которые тем не менее занимают огромное место в культурном воображении; Сринивасан цитирует самый полный из доступных отчётов департамента Правительства Великобритании, в котором из всего количества заявлений об изнасилованиях (заявлений, не приговоров), поданных за 15 лет, только 3 % были «вероятно» ложными. Дело в том, что источником большинства этих ложных обвинений являются не злые стервы, желающие отжать денег, а другие мужчины — чего, кажется, почти никто не понимает. Эти мужчины — сами полицейские и следователи/прокуроры, которые не хотят делать свою работу качественно и вешают преступления на рандомных людей. Странно, что этого не понимают даже в России, где пытки и смерти в полиции из-за выбивания показаний — повседневность. Сринивасан рассказывает, что с 1989 по 2020 год в США было оправдано 147 мужчин, несправедливо обвинённых в изнасиловании (по ложному обвинению в убийстве за этот же период было освобождено 755 человек); больше половины этих кейсов содержат указание на «должностное преступление» — когда полиция использует подставных свидетелей, не собирает достаточно улик, игнорирует алиби или выбивает признание. Реальность такова, что на порядки больше мужчин сами становятся жертвами сексуального насилия, чем жертвами ложного обвинения в изнасиловании.

Вслед за возникшим в ходе #MeToo слоганом Believe Women в России активистки тоже призывают верить женщинам. Защитники мужских прав и творческая интеллигенция в ярости: это нарушение презумпции невиновности. Но, пишет Сринивасан, думать так — категориальная ошибка. Презумпция невиновности — это правовой принцип, согласно которому будет хуже, если человека несправедливо посадят, чем если несправедливо оправдают. Поэтому в большинстве правовых систем задача доказательства лежит на обвинителе. Призыв верить женщинам — это не призыв отказаться от этого правового принципа, это политическая реакция на ситуацию, существующую с момента появления правоохранительных органов: внутри белого патриархата некоторые категории людей считаются более невиновными, чем другие, а некоторым людям — при всех прочих равных — верят меньше, чем другим: мигрантам, этническим меньшинствам, квирам и — стабильно — женщинам. К корректировке этой несправедливой ситуации и призывает слоган. Я уже упоминал о том, как жертву насилия встречают в полиции в России и не только: она мгновенно сталкивается со стеной недоверия и виктимблейминга; несмотря на то, что исследования травматичных