Ленинград в борьбе за выживание в блокаде. Книга третья. Январь 1943 – январь 1944 - Геннадий Леонтьевич Соболев

придумывал немец для ленинградских матерей, чтобы заставить их сдаться: он пытал их жалостью к своим детям и близким. Ведь женщине всего тяжелей не свои собственные страдания и лишения, а страдания её детей и близких. И сколько было в Ленинграде таких дней, когда мы ничем не могли помочь своим детям, ничем, как бы мы ни хотели.

Берггольц Ольга. Дневные звезды. Говорит Ленинград. М., 1990. С. 241–242.

Из дневника школьного инспектора Л. К. Заболотской

1943 г.

8 марта, 9-45 вечера.

Только что вернулась с товарищеского ужина в детсаду у М. П., где делала сообщение. Пришла туда из 6-й школы, где был тоже «товарищеский обед». В праздники на учительских конференциях теперь с «легкой руки» РОНО часто устраивается угощение, чтобы подкрепить работников. Это касается, конечно, школ, так как детсады в таком подкреплении не нуждаются, учителя же бывают этому очень рады и благодарны. Меня и М.Н. (секретарь партбюро) Скробов прозвал «благотворительным обществом» за то, что мы уступили свои первые «дополнительные» карточки Ольшевскому и Маркову, которые об этом не подозревают, за устройство Нерадовской и пр., но зовет он нас так не зло, так как сам довольно отзывчив, но… только тогда, когда ему об этом напомнят. И сегодня Ольшевский в 6-й школе, говоря о женщинах, вспомнил, как мы с Эт. Ар. устраивали его в стационар. В 6-й школе был даже небольшой самодеятельный вечер. Вот как мы в этом году проводили 8-е марта! И многие сегодня вспомнили обстановку год тому назад, и, как высказались многие, в прошлом году, кажется, и не праздновали женского дня, а нынче мы можем гордиться тем, что мы – ленинградки! Это мы строили своими руками укрепления вокруг Ленинграда, мы спасли Ленинград от эпидемий, очистив его от нечистот, мы ломали деревянные дома и запасали топливо для зимы, мы заделывали окна и обрабатывали огороды.

Какими слабыми и жалкими оказались мужчины. Какими мужественными и стойкими – женщины!

Сейчас по радио передается выступление Ольги Берг[г]ольц. Она так правдиво и искренне говорит и выражает чувства и мысли большинства.

Сейчас я сижу одна, так как Нина осталась ночевать на работе. В квартире у нас электричество, даже в коридоре свет и действует электрический звонок. Только нет еще воды и канализации. В комнате тепло, белье отдаем стирать в прачешную, а моюсь я совсем шикарно – в ваннах 10-й школы или в детсадах. И сыты! И я, и Нина, и многие другие, но еще не все!.. А Аня в Кирове еще голодает. Я продала ложки (чайные по 150 рублей и столовые по 200 руб.), чтобы посылать Ане деньги, но помогает ли это существенно – не знаю. Я с нетерпением жду весны и она уже близко. Посадила малюсенькие луковки, выросшие в прошлом году из семян. Жду тепла, чтобы переехать обратно в свою светлую комнату. Теперь мы, наверное, на всю жизнь останемся «светопоклонниками». Для меня теперь свет то, чего я недооценивала раньше. И также стала я любить тепло, к которому была равнодушна прежде.

Человек в блокаде. Новые свидетельства / отв. ред. В. М. Ковальчук. СПб., 2008. С. 142.

Из дневника Веры Инбер «Почти три года»

10 марта 1943 года

Москва

Не дождавшись самолета, поехали поездом. Ехали трудно, с «тревогами» земными и надземными.

Прямого пассажирского сообщения из Ленинграда в Москву еще нет. Только поезда с грузом идут прямо по понтонному мосту близ Шлиссельбурга, при выходе из Невы в Ладогу. Железнодорожники зовут это место «коридором смерти». Оно простреливается немцами насквозь. Все, что нам доставляют – каждый куль муки, каждая банка консервов, – проходит этим «коридором». (Я вспомнила рассказ одного моряка с Ладоги о том, как вез он на катере ценный груз в Ленинград. Это было еще до прорыва блокады. Началась бомбежка. Вся команда была ранена, но рулевой мог еще управлять. И довез все благополучно. Я спросила: «Что же это был за груз?» Моряк ответил: «Какао и шоколад для ленинградских детей».)

Мы с И. Д. погрузились на Финляндском вокзале в переполненный вагон. В Борисову Гриву приехали поздно вечером, в непроглядную темь. Отыскали начальника эвакопункта. И поволокли наши чемоданы на салазках по мокрому снегу, почти по сплошной воде, к зданию эвакопункта, где и заночевали.

Постели пахли дезинфекцией, но были безупречно чисты. Мы растопили печку, достали еду. Фонарь нам оставили. Утром санитарный автобус, идущий на ту сторону Ладоги, прихватил нас с собой в Кобону. Лед уже весенний, талый: машина шла по лужам.

В Кобоне, когда мы садились в поезд, была воздушная тревога. Вторично она настигла нас вечером, в Волхове, где скопилось много эшелонов. Когда начались пулеметные очереди с воздуха, я спросила И. Д. – не встать ли? (Я лежала на верхней койке.) Он ответил:

– А куда ты пойдешь?

И правда, идти было некуда. Справа и слева – составы, а там разбомбленная станция, пустыри, развалины… Так и осталась лежать.

Инбер В. М. Почти три года. Ленинградский дневник. М., 2015. С. 205–206.

Из дневника блокадника

20 марта 1943 года

Побывал в филармонии на концерте пианиста Я. Зака и скрипача Д. Ойстраха. Белый Колонный зал по-прежнему строен и красив. На балконе ни души, партер заполнен на три четверти. Холодновато. Публика сидит в верхней одежде. Много военных. Моряки щеголяют осанкой и золотом погон. Все с любопытством осматривают друг друга. Зак играл превосходно.

Во втором отделении выступил Ойстрах. Зал устроил ему бурную овацию. По случаю присуждения ему Сталинской премии. Два раза музыкант сыграл на бис. Во время исполнения третьей пьесы послышалась нарастающая пальба орудий. Грохот нарастал, и в зале возникло минутное замешательство. Публика стала отвлекаться, но музыкант как ни в чем не бывало продолжал играть. И только, чуть улыбаясь, следил за публикой. Стрельба шла вовсю. Стекла окон дрожали. Ойстрах, видя, что слушатели не покидают своих мест, продолжал исполнение. Лицо музыканта вновь приняло сосредоточенное выражение. Не обращая внимания на обстрел, скрипач закончил свое выступление.

Публика горячо приветствовала мужественного скрипача. Только когда смолкли аплодисменты, ведущий концерт смог уведомить собравшихся о том, что в городе объявлена воздушная тревога, и предложил отправиться в бомбоубежище. Но никто туда не пошел, а под сильным обстрелом все разбрелись по домам. Трамваи остановились, пришлось добираться до дома пешком. По дороге часто прятался в подворотни – кругом сыпались осколки. Небо было испещрено лучами прожекторов. Все грохотало и рвалось. Так закончился мой культпоход в филармонию.

[З.Л.].

Блокада. Воспоминания и дневники очевидцев / авт. – сост. В. М. Давид. М., 2014. С. 535.

Отчет о работе Ленинградского радиокомитета для Ленинградского фронта и Балтийского флота за 20