Врата небесные - Эрик-Эмманюэль Шмитт

Минуло четыре месяца. Аврам с юным пылом и без помех проявлял свою любовь к Саре и Исааку. При виде этой троицы возникал образ идеальной семьи. Но мне было тоскливо: как я ни радовался их счастью, себя я ощущал уязвленным и отвергнутым. И, как я ни упрекал себя за эти дурные чувства, избавиться от них не мог; добрых чувств они не вытесняли, но составляли их оборотную сторону, наподобие изнанки ткани.

Пастухи, сопровождавшие Агарь и Измаила, вернулись. Их предводитель Элиезер пусть и не делал ничего подозрительного, однако удивил меня: его отношение к Авраму и Саре переменилось. Может, он проникся к Агари жалостью? Осуждал ли он приговор Аврама? Порицал ли Сару? Он молчал, выжидая удобного случая.

Однажды Сара сообщила, что приглашена царицей Кубабой и отправляется в Киш. Дорога была неблизкая; Сара поручила Исаака кормилице, поцеловала супруга и обещала вернуться завтра. Вскоре после ее ухода Элиезер направился к шатру Аврама. Едва он вошел, я кинулся туда, обогнул шатер, приник к его стенке и прислушался; чтобы ввести в заблуждение случайного человека, увидевшего меня за этим занятием, я стал скрести землю, будто интересуясь какой-то травой.

– Господин, – заговорил Элиезер, – я дал Агари обещание. Она умолила меня кое-что тебе сообщить.

– Говори, Элиезер.

– Она… я… она… это щекотливое дело…

– Не волнуйся, Элиезер. Ты говоришь не от своего имени, а от имени Агари.

– То, что я скажу, тебе не понравится.

– Не беспокойся. Я не смешиваю весть и вестника, ее принесшего. Что же хочет сообщить мне Агарь?

– Исаак не твой сын.

– То есть?

Мое сердце бешено заколотилось. Элиезер медленно повторил произнесенное в спешке:

– Исаак не твой сын.

Аврам расхохотался; мне было непривычно слышать его смех. Не иначе, он пытался справиться со смятением.

– Несчастная! Совсем умом повредилась! Что ей примерещилось?

– Говорит, что у нее есть свидетельство.

– Неужели? Ну-ка, расскажи, мне интересно.

– Она говорит, что у Исаака нет семейной отметины, знака старшинства.

– Вот дуреха! Все видели метку Исаака.

– Агарь утверждает, что это подлог.

– Вот беда! С досады да из ревности она мелет чепуху.

– Ты легко сам убедишься: достаточно счистить смолу.

– Смолу?

– Агарь уверяет, что Сара и ее кормилицы, чтобы тебя обмануть, каждое утро склеивают младенцу два пальчика.

Эти слова были встречены гробовым молчанием. Дар речи вернулся к Авраму не скоро. Он громко выкрикнул:

– Исаак мой сын!

И снова молчание.

– Вот, я выполнил поручение, – прошептал Элиезер.

Он вышел. Я тоже поспешил отойти подальше.

Я ходил по пастбищам, и голова моя раскалывалась. Едва я услышал про клей, как тотчас понял, что так оно и есть! Множество разрозненных одолевавших меня подозрений, все эти странные впечатления, которые я старательно вытеснял, – все внезапно связалось. Странная плотность пленки, соединявшей два пальчика, отсутствие молока, неестественное поведение Сары и кормилиц, окружавшие беременность тайны… Эти подробности выстраивались в единый ряд: Нура не была матерью Исаака. Иначе почему она не позволила, чтобы я ее обследовал? Почему никогда не обнажала грудь? Ее роды прошли вдали от наших глаз, во дворце Кубабы, и мы увидели ее, когда все уже свершилось. Несомненно, у них с царицей был сговор. Не иначе, они сговорились, уединившись за закрытыми дверями, когда до нас то и дело долетал их смех, а потом Сара сообщила нам две новости: что мы можем обосноваться в царстве Киш и что она беременна. Кубаба снабдила ее своими знахарями и повитухами и превратила свою спальню в родильную палату. Мистификация! Ну конечно, эти две женщины инсценировали рождение Исаака.

Из шатра Аврама донесся вопль:

– Нет!

Этот вопль меня оглушил. Аврам обнаружил, что Исаак не его сын. Он мучительно спрашивал себя, кто его отец. А я задавал себе и другой вопрос: кто мать ребенка?

Приглушенная жалоба раздалась еще раз. Аврам пытался обуздать свое горе.

Признаться ли? Несмотря на ужас, который я испытывал перед этими бессовестными интригами, что-то во мне ликовало: у Нуры не было ребенка от другого мужчины.

Утром Аврам вышел из шатра босиком, с распахнутой грудью; он держал на руках Исаака. Кормилица семенила за ним и умоляла вернуть ей ребенка, которого не успела докормить. Не внимая ее мольбам, он взял несколько бурдюков и ушел, неся спеленатого младенца как тюк тряпья. Он пересек наше стойбище. Кто-то из пастухов хотел его сопроводить, но получил резкий отказ. Аврам перешел ручей, в котором женщины полоскали белье, треща как сороки, и двинулся в неожиданном направлении.

Не теряя времени, я привязал Роко к столбу, взял котомку и пустился вслед за Аврамом. От него исходил дикий гнев. По бледному лицу, обескровленным губам и налитым кровью глазам я прочел, что он провел бессонную ночь и был истерзан горечью. Намеревался ли он избавиться от гнева или был движим им? Он шел не оборачиваясь, но я на всякий случай держался поодаль.

В полдень Аврам остановился, сел на камень, поправил свою длинную белую накидку, глотнул воды и подкрепился гранатом. Покормил Исаака козьим молоком из бурдюка. Это меня успокоило: раз он его кормит, значит не бросит. Да, он делал это с отвращением: отвернулся, нахмурился, нога раздраженно дергалась. Но он покормил младенца.

И продолжил путь. Тени удлинились. Над ним, издавая пронзительный писк, кружили коршуны. Аврам вышел к каменистой пустоши, поросшей клочьями иссохшей травы. Да, он направлялся к пустыне. Когда его одолевало беспокойство, он всегда шел туда, чтобы посоветоваться со своим Богом. Как опрометчиво было взять с собой малютку, которого он обрекает на жару и сушь!

Меня охватил страх: а вдруг совет ему не нужен, и он хочет призвать Бога к ответу: «Вот обещанный ребенок, забирай его, ты меня обманул»? Он в бешенстве и злится на Сару, на Исаака, на себя самого. Почему бы ему не разозлиться и на Господа, не оставить мальчонку среди раскаленных скал, в этом доме его Бога?

Настали сумерки, и он остановился. Я укрылся за грудой камней и наблюдал. Краски померкли. Мы находились на границе мира растений и мира камней. Из первого, недавно нами покинутого, вскинулись в небо скудные пальмы, ветер шевелил их листья, и они издавали шелковистый шорох. Цапли вспархивали и тотчас опускались в кваканье тростников. Аврам снова позаботился о мальчонке и улегся спать. Я прервал наблюдения, опустился на землю и подкрепился сухим инжиром, жестким снаружи и похожим на мед внутри.

Вдруг слева хрустнул гравий. На земле распластался чей-то силуэт. Кто там прячется? Голодное существо, готовое на все? Грабитель, выжидавший, когда я усну, чтобы меня обчистить? Я притворился,