Литература как жизнь. Том II - Дмитрий Михайлович Урнов

того как поступил с нашей стороны далекий от литературы довод. Полетел спутник и напугал их. Напугал не спутник сам по себе, напугали носители, поднявшие пискливого малютку в космос. «Откуда у русских ракеты мощнее наших?» – стала спрашивать Америка. Тут и пришла очередь советологов торжествовать: «Что мы говорили? Образованность! Народ читателей и, несмотря на б…к, когда за ум берется, творит чудеса». Генри Купер в Доме-Музее Королева к своему изумлению услышал, что создатель спутника читал романы его предка, которых он, прямой потомок, не читал. «Надо чужих читателей наших писателей догнать!» – решили американцы, которые уже давно не читали своих классиков, каких мы читали, и был ими в 1957 году принят Оборонный Акт по Образованию. Взглянем на сочетание «оборонного» с «образованием», и станет ясно, что было так трудно объяснить в своё время без того, чтобы не оказаться обвиненным в примитивной политизации: хлынул золотой дождь на всё, что только ни было связано с нашей страной от производства ракет, которые нацеливались в нашу сторону (вокруг этих ракет я галопировал верхом, когда гостил в Северной Дакоте у Трумана), до русской литературы, которую стали изучать с той же целью, с какой строились ракеты.

«Так вы хотите сказать, что наши литературные проекты и звездные войны взаимосвязаны?» – настороженно спросил меня Бердников. Он прочитал мою часть отчета о нашей совместной командировке в США. Вот что я хотел сказать и написал, пользуясь американскими печатными источниками плюс свои наблюдения.

Между изучением русско-американских литературных отношений и военно-промышленным комплексом связь очевидна. Конференция по славистике, на которую мы были приглашены, субсидирована военно-воздушными силами США, что указано в программе. Американская авиация сыграла инициативную роль в подъеме советологии. С окончанием «горячей» и началом «холодной» войны «Проект по изучению советской системы», почему-то называемый «Гарвардским», был затеян далеко от Гарварда на летном поле авиабазы в штате Алабама. Заседания нашей Подкомиссии по литературоведению американские участники просили нас завершить поскорее, им нужно было успеть на поезд из Нью-Йорка в Вашингтон. Они спешили на площадь Лафайет, чтобы там объяснить значение науки о литературе в свете общеполитических задач. Откуда это известно? Наши идеологические противники сами сказали: «Едем на закрытое совещание о целях изучения вашей литературы». Цели требовалось объяснить, чтобы под достижение целей получить субсидии. Согласно Постановлению 57-го года принятому Конгрессом, американцы совместно с нами начинают изучать переписку Толстого с Америкой, то есть на изучение переписки отпущены деньги, и согласно тому же постановлению средства идут на космические исследования. На Толстого тратят меньше, чем на баллистические ракеты, но расходы идут по одной статье, оборонной[159]. Как распределяются средства, уж это не наше дело заглядывать в чужой карман, но целевое назначение всех затрат является военно-стратегическим. Из оборонных источников во имя оборонных целей оплачивается множество изданий, скажем, англо-русский словарь идиом, великолепный словарь. Даются гранты на биографии русских писателей и научные монографии об их творчестве. Оплачиваются переводы, и такие, что на них едва ли стоило тратить деньги: набоковская порча русской классики. Зачем платить за нашу классику? Всё наше используется нашими противниками по-своему, поэтому считают нужным оплачивать. Деньги на издание переводов, сделанных Владимиром Набоковым, если судить по титульным листам, шли от частных компаний. На перевод «Евгения Онегина» Набоков деньги получил от Боллингена: военно-химическое производство, вышло издание роскошное, трехтомное в матерчатом переплете и картонном футляре, с иллюстрациями. Как деньги доходили до переводчика, это дело биографов выяснить, чего делать они не торопятся, хотя изучают бабочек, которых он ловил. Подозреваемого им в разведывательной деятельности жениного родственника Набоков чурался[160], зато его двоюродный брат Николай, музыкант, являлся вторым по значению лицом в Комитете по делам искусств при ЦРУ, отвечал за финансы на культурно-пропагадистские нужды. Перепадало ли брату-писа-телю из тех же средств? Об этом уже с окончанием холодной войны я спросил своего американского приятеля-историка, он собирался брать интервью у отставного сотрудника ЦРУ, под началом которого работал Ник Набоков. Получал ли через брата из тех же источников Набоков Владимир? Приятель спросил, сотрудник ответил «Не помню». У американцев память прекрасная, не забывают ничего, что их когда-то коснулось. «Не помню» говорят, не желая или не имея права вспомнить.

Отчет наш с Бердниковым предназначен был, само собой, для внутреннего пользования, и я прямо написал, чего нельзя было напечатать: холодная война на культурном фронте ведется против нас нашей классикой, той, которую мы сами не печатаем. Американские биографии русских писателей касаются обстоятельств, каких мы не касаемся. Из нашего издания «Братьев Карамазовых» глава «У Тихона» исключена, там издана, отдельно и по-русски. Снабжаемые иностранными издательствами американские спецслужбы распространяют (задаром) поэзию и прозу Серебряного века. В спецди-спансере на углу Парк Авеню и 34-ой улицы ЦРУ раздают желающим американо-русские издания Ахматовой, Гумилёва, Мандельштама, Цветаевой под редакцией Бориса Михайловича Филиппова.

В своём отчете я напоминал: наш первый американский гость Симмонс был в числе членов-учредителей редколлегии «Русской библиотеки», где печатали Абрама Терца-Синявского, когда мы, создавая ему славу мученика, судили и сажали его в тюрьму. Симмонс, когда приехал к нам, положим, не слыхал об Андрее Платонове, но как только мы стали нашего забыто-замалчиваемого писателя переиздавать, однако не полностью, выпуск всего, что у нас из наследия Платонова не издавалось, на Западе выросло в платоновскую промышленность. Мы и слышать не хотим о Константине Леонтьеве, в США вышел сборник его статей в переводе, а основной его критический опус «Анализ, стиль и веяние» был издан прямо по-русски с американским аппаратом. Что им Леонтьев, презиравший торжествующую западную посредственность? Взятый им у Герцена тезис о «последнем слове» Европы, выродившейся до мещанства, они не разрабатывают[161]. Однако они печатали Леонтьева постольку, поскольку не печатаем его мы. Что им Розанов с его изворотливым антисемитизмом? А то, что он у нас замалчивается. Поэтому книги Розанова переводятся или же прямо на языке оригинала выходят в США. Список изданий, выпускаемых за рубежом по разделу русистики, свидетельствует, кого и когда там издают, того и тогда, кого и когда мы не считаем возможным и нужным издать. Едва мы о чем-нибудь умалчиваем, по «белым пятнам» начинают бить прямой наводкой. Работает культурная промышленность, выпуская валовую продукцию, как военно-промышленный комплекс, на те же средства.

«Знаешь что? – прочитав мной написанное, сказал директор, переходя на «ты», словно хотел поделиться со мной чем-то задушевным. – Давай лучше вычеркнем всё это».

Участник боёв под Ленинградом, советник правительства, смотревший в глаза смерти и знавший, что такое отвечать за каждое слово головой, ведущий участник холодной войны, принял решение не называть