Воспоминания Элизабет Франкенштейн - Теодор Рошак

— Позвольте не согласиться. То, что вы наблюдали, больше чем случайные рефлексы. Движения руки явно были вызваны болью — и, возможно, страхом, связанным с огнем.

— Как вы выразились, «возможно», — отвечал медик, — Но откуда нам знать наверняка? И боль, и страх — это субъективные ощущения. Вот если бы рука могла написать нам о своих ощущениях…

Последние слова, сказанные в шутливом тоне, вызвали вежливый смех за столом. Виктор не разделил общего веселья.

— К сожалению, рука, похоже, так же неграмотна, как и человек, которому она принадлежала, — язвительно ответил он, — Наверно, это мое упущение, что я не поискал более образованный труп.

Почувствовав раздражение Виктора, профессор Соссюр поспешил завершить вечер.

— Думаю, — примирительно заметил он, — все мы можем согласиться, что достижение Виктора является выдающимся вкладом в наше продолжающееся исследование электрических основ жизни. Многое еще предстоит сделать; но нынешним вечером мы были свидетелями выдающегося начала.

Его слова вызвали аплодисменты; и все же я была уверена, что заметила признаки как сомнения, так и неловкости в зале, хотя во время демонстрации все без исключения, в том числе и я, следили за происходившим со жгучим любопытством. Я тоже сидела, словно приклеенная к креслу. Страстность, с какой Виктор представлял свои открытия, захватила и меня, как быстрый поток. Сила его убеждения заставила меня перебороть отвращение, вызванное ужасными экспонатами. Признаюсь также и в обыкновенной трусости: я, единственная женщина из присутствующих, не одна обнаружила свою чувствительность. Однако теперь, когда демонстрация закончилась, я более критически взглянула на то, чему была свидетельницей. Передо мною лежали голова и рука несчастного, которому должны были позволить покоиться с миром. Но вот части его находятся здесь и используются для доказательства теории, от которой я не нахожу никакой пользы. Как ни глупо это было, но я испытывала стыд оттого, что видела человека, с которым обошлись столь неподобающе.

— Но какой во всем этом толк? — совершенно неожиданно для себя выпалила я, не успев даже подумать.

У меня не было желания приуменьшить успех Виктора, но вопрос вырвался непроизвольно, выдав мое неподдельное недоумение. К тому же я прервала одного из мужчин, и тот с преувеличенной любезностью отступил, предоставив Виктору отвечать на «хороший вопрос дамы».

— Ты не видишь ничего ценного в моих исследованиях? — с беспокойством спросил Виктор, задетый моим вопросом.

— Какую ценность может иметь столь макабрическое достижение?

— А что, если благодаря моему исследованию — каким бы отвратительным оно, к сожалению, ни казалось, — станет возможным заменить поврежденную руку или ослепший глаз? Что, если оно делает возможным создание лучших рук и глаз, каких еще не знал человек? Со временем мы будем способны создать новую породу человека. Продлим жизнь там, где ныне смерть обрекает тело на распад.

Искренность Виктора была очевидной, достаточно было взглянуть на его горящее лицо и услышать возбужденный голос. Его убежденность удивила меня.

— Ты веришь, что такое время придет?

— Уверен. Я провожу исследования не из пустого любопытства или извращенной забавы, видит Бог! Это, конечно же, принесет огромное благо.

Я подождала, не поддержит ли кто меня в неодобрении подобных опытов. Желающих не оказалось. Я вела себя нелепо, позволила чувству взять верх над рассудком.

— Ну тогда, — заикаясь, пробормотала я, — если это так…

Все глаза повернулись в мою сторону; их снисходительность душила меня. Я поняла, что мне не место в этой компании. Торопливо извинившись, я покинула их и отыскала свою комнату. Вслед мне неслись слова благодарности за прекрасно организованный вечер; но я слышала в них явное облегчение оттого, что дама предпочла удалиться.

Из окна своей комнаты я видела ярко освещенные окна салона внизу, где продолжали беседу Виктор и его гости — светила, общение с которыми на равных наполняло его гордостью. Возможно, теперь, когда единственная среди них женщина ушла, они почувствовали себя свободней и были более откровенны во мнениях. В голове у меня все смешалось. В самом ли деле Виктор открыл тайну жизни? Конечно, я была неспособна оценить по достоинству столь выдающееся достижение. Не могу отрицать: у меня кровь стыла в жилах от одной только мысли, что эти мертвые человеческие обрубки и в самом деле могут жить, чувствовать, помнить; но не позволила ли я малодушному отвращению затмить мой разум? Что, в конце концов, сделал Виктор, как не сохранил телесные останки бедняги — преступника, причинявшего зло себе подобным, — чтобы эти останки можно было изучать на благо другим? И я спрашивала себя: может, во мне просто говорила злость женщины, в которой еще живо мстительное чувство?

Стоя у окна, я безотчетно водила пальцами по узору на дубовой ставне. Потом взглянула на резьбу. Она изображала Тристана, умирающего на руках королевы Изольды. Неужели я забыла, кто первый рассказал мне эту легенду и пробудил в моей душе мечту о возвышенной романтической любви?

Часа два спустя званый вечер закончился; гости разъехались или разошлись по своим комнатам. Бельрив окутала тишина.

У меня вошло в привычку, если ночь ясная, гулять в саду перед сном. Мне хотелось взглянуть на звезды и вспомнить о времени, проведенном в лесах, о том диком, волшебном времени, когда я потеряла дорогу, но нашла себя. Там, когда «день гасит яркие огни», последнее, что я видела, засыпая, были эти звезды над головой. Они стали мне спутниками — Кассиопея, Цефей, семь гордых дочерей Атласа. Сейчас они сияли в безлунном и безоблачном небе, посланцы высокого света, и самая яркая среди них — Венера, как светящаяся жемчужина над Юрой. В эту ночь ночей мне хотелось стоять в холодном свете созвездий, вспоминая, как я утверждала свою независимость. Но сегодня они всколыхнули иное воспоминание, насколько горькое, настолько и сладостное. Виктор показывал мне эти звезды, когда я впервые, еще обыкновенной девочкой, оказалась в замке; а когда он показал все звезды, какие видны невооруженным глазом, он подвел меня к отцовскому огромному телескопу, чтобы я могла увидеть более далекие, недавно открытые небеса. Он показал мне призрачные кольца Сатурна и двойную звезду Альдебарана — чудо, какого я не могла вообразить. Но самым удивительным чудом был он сам. Как восхищал меня его пылкий интеллект, как мне хотелось походить на него! Его ум и миловидное лицо стали моим детским идеалом мужской красоты; я влюбилась прежде, чем узнала, как называется это чувство. Хотя, наверно, он лишь рисовался перед своей новой сестрой, все, что он говорил мне тогда, и сейчас было живо в моей памяти, словно сказанное только вчера. Он подарил мне звезды, единственное, что осталось у меня, когда он забрал все остальное.